Николай Золотарёв-Якутский - Из тьмы
— Правда, господин попечитель… — тихо произнес Уосук.
— Значит, согласен? Ну, так тому и быть. Завтра утром едем к твоему отцу. Знаешь, где я живу? Приходи в восемь.
— Хорошо, господин попечитель…
— Договорились. И запомни: я тебе отныне не господин попечитель, а Николай Алексеевич. Ладно?
Разговору этому предшествовали непродолжительные, но бурные события.
Как попечитель городского высшего начального училища, Разбогатеев должен был ежегодно составлять отчет об экзаменах в училище и его выпускниках.
Обычно это дело Разбогатеев перелагал на директора, а сам лишь подписывал отчет. На этот раз среди выпускников были его сыновья, и Николай Алексеевич взялся за отчет. Он получил у директора полные характеристики на каждого ученика и приступил к делу. Начинать пришлось с инородца Токурова, как с лучшего выпускника. Это неприятно кольнуло купца. Ему, конечно, было бы приятнее, если бы список открывал кто-либо из его сыновей. Он внимательно прочел все, что было написано об Уосуке, и его охватила еще большая досада. «Вот, — думал он, — голодный якутенок, сын невежественных родителей стал отличником, а мои оказались никуда не годными лодырями! Драть их надо, драть!» В этот момент в кабинет заявились Никола и Капитоша.
— Папань! А, папань! Позволь на остров, на пикник! — пробубнил Никола.
— На какой еще пикник?
— На лодочке! С ночевкой! Гришка исправников едет и еще другие… Все равно делать нечего!
— Ах, вам делать нечего? взорвался Разбогатеев. — Им делать нечего. Отец с утра до вечера на ногах, пообедать некогда, а они нет того, чтоб помочь, учиться — и то не хотят! Какой-то якут в отличниках ходит, а они по два года в одном классе сидят!
— Еще бы Токурову не быть отличником! Ему сам Петр Хрисанфович помогал! — вылез вперед Капитоша.
— А я вам не нанимал репетитора? А? Еще огрызаются! Вон! Вон отсюда! — затопал ногами Разбогатеев.
— Что здесь происходит? — Из соседней комнаты появилась жена Разбогатеева.
— Вот! Полюбуйся своими сынками. Бездельники! Лодыри! Еще куда-то на остров собираются!
— Ах, Николя, до чего ты груб! Ну и что? Пусть развлекутся мальчики!
— Это ты их такими воспитала: белоручек, барчуков вырастила. Ну, я им покажу! Усыновлю якутенка Токурова да и отпишу ему все. Он-то по крайней мере мое добро не разбазарит.
— Николя, ты совершенно несносен!
Братья под шумок выскользнули из кабинета. Ссора родителей их рассмешила. Хохоча во все горло, они ввалились в лавку отца, не обращая внимания на приказчика, набили карманы конфетами и отправились к приятелям. Через несколько минут кабинет Разбогатеева покинула и рассерженная купчиха.
Оставшись один, Разбогатеев плюхнулся в кресло и задумался. Безотчетно вырвавшаяся фраза об усыновлении Уосука не казалась ему абсурдной. Он постоянно расширял торговлю в якутских наслегах. Для этого ему требовался работник, хорошо говорящий по-якутски, знающий жизнь и обычаи якутов. Требовался человек честный и преданный, можно сказать — свой. Разбогатеев надеялся, что сумеет приручить Уосука, связать его чувством благодарности за предоставленную возможность учиться.
Уосук плохо спал ночью. В его душе боролись противоречивые чувства. Ему было жаль оставить отца и мать, которых нежно любил. Но разве не завидовал он тем же Николе и Капитоше! «Будь я сыном купца, — не раз с горечью думал он, — я бы не стал бить баклуши, как эти лентяи. Нет, я учился бы всю жизнь, чтобы приносить пользу себе и людям». И вот мечта его, по сути, сбылась. Пусть он станет всего лишь приемышем — ну и что? Главное — он сможет учиться дальше. А сколько интересного ждет его! Сколько увлекательных книг прочтет, сколько нового увидит!
Утром Уосук встал с больной головой. Он вышел из спальни намного раньше назначенного Разбогатеевым времени. И надо же было так случиться — на первом же перекрестке столкнулся с отцом Алексеем.
— Куда бредешь, сын мой?
— Да вот, — смутился Уосук, — господин попечитель велел зайти.
— Раненько! Господин попечитель наверняка еще почивают. Такие господа, как он, утром вставать не торопятся. Это мы, слуги божьи, встаем до рассвета — грехи паствы замаливать. Да, оскудел мир богобоязненными людьми. Взять хотя бы того же Николая Алексеевича. Ему молиться бы и молиться, прося господа о прощении. Кто же не знает, что всякий торг — обман?
— Святой отец, если торговля грех, то почему бог помогает купцам? Почему не разорит Разбогатеева?
— До поры, сын мой, до поры терпенье божье. Придет срок — грянет гром небесный!
Батюшка широко перекрестился.
— А зачем он тебя призывает?
— Договорились вместе съездить к моим родителям.
— Зачем?
Уосук потупился. Он вспомнил, как поп уговаривал его идти в священнослужители. Но правду скрыть не смог.
— Усыновить хочет меня Николай Алексеевич.
— А ты?
— Я учиться хочу, святой отец…
— О господи! — сокрушенно покачал головой поп. — Это при живых-то отце и матери! Выходит, он тебя купить собирается. А чем платить будет? Небось скотом, мануфактурой?
— Не знаю, батюшка. Я учиться хочу…
— Хитер купец. Хочет залучить дарового приказчика. Однако и детских душ уже коснулось тление в этом мире… Ну что же, раб божий Иосиф, смотри — на опасную стезю вступаешь. Да. Отцеотступничество и отцеубийство рядом ходят. Однако помни: бог терпелив. Опомнишься, раскаешься он простит и примет. Словом, дорога сюда тебе не заказана…
Он махнул рукой в сторону церкви, отвернулся и широко зашагал дальше, бормоча слова молитвы.
Уосук долго смотрел ему вслед.
Разбогатеев встретил его во дворе.
— Как спал? — отрывисто бросил он, протягивая руку для пожатия.
— Плохо…
— Дело понятное. Я и сам, брат, признаться… Вчера маленькая буча вышла.
Он не договорил. Буча вышла из-за Уосука. Узнав, что Разбогатеев действительно намерен его усыновить, купчиха закатила истерику. Она кричала мужу, что он и своих-то не сумел воспитать, а еще берет в дом чужого, да еще от отца и матери, да еще якута… «Вот увидишь: встанет на ноги — только ты его и видел!» Но Разбогатеев был непреклонен.
Уосук оглянулся. Батраки снимали с окон ставни, кучер запрягал лошадей.
— А я думал, что вы еще… почиваете, — сказал Уосук словами священника.
— С чего бы это?
— Батюшка сказал, что такие господа, как вы, долго спят.
— Болван волосатый! — выругался Разбогатеев. — Поспал бы он, как я сплю, брюхо вдвое бы отощало! Когда это он говорил?
— Да только что.
— А еще что толковал?
— Грешно, сказал, усыновлять при живых родителях…
— Что же грешного в помощи неимущему? Ну и ну. Ты ему не верь. Он тебя в церковные служки хотел заманить. Правда ведь? Я все знаю! Потому и стращает. Пойдем-ка перекусим перед дорогой.
В просторной столовой было пусто. Лишь узкоглазая, вечно моргающая служанка-якутка накрывала на стол.
— Хозяйка спит, что ли?
— Э-э, — односложно отозвалась служанка.
— А парни?
— Нета. Нета их. Там, — Женщина сделала неопределенный жест.
— А! Пикник. Как это я забыл. Ну и черт с ними. Садись, Иосиф.
На столе в изобилии стояли не виданные Уосуком яства. Здесь были всевозможные сладости к чаю: торты, пирожные, печенья. Уосук осторожно положил на тарелку кусочек торта, а съев его, аккуратно подобрал крошки и отправил их в рот. Разбогатеев одобрительно хмыкнул.
— Едем! Время не ждет.
Телега-долгуша была уже готова. Разбогатеев придирчиво осмотрел сбрую, постучал ногтем по ободам колес, потрогал ящик, громоздившийся в задке повозки. Затем он вскочил на телегу, протянул руку Уосуку… Вот так и оказался Уосук в телеге купца Разбогатеева.
Глава седьмая
В родном доме. «Я выучу твоего сына. Отдай его мне!»
Чем ближе к родному дому, тем больше волновался Уосук. Что скажет он отцу и матери? Поймут ли они его, простят ли?
Вдоль дороги пошел осинник, лиственница. Местами колея исчезала в густом ягоднике — чувствовалось, что дорогой пользуются не часто.
— Да, глушь, крякнул Разбогатеев, оглянувшись по сторонам. — Здесь у меня торговля не идет. Вот представь себе, Иосиф: с приисками торгую, в Аяне и Кяхте держу своих людей… В Якутске с Коковиным и Басовым, с Никифоровым воюю… хотя это и трудно — могучие купцы! — а здесь туго… Когда-нибудь займешься этим.
Уосук недоумевал: зачем купцу понадобилось рассказывать о своих делах в эту минуту? Не знал он, что Разбогатеев решил с самого начала приобщать его к своим заботам.
В полдень из березняка вынырнула ветхая юрта Токура. Уосук спрыгнул с повозки и побежал к ней. Он поколебался мгновение и рванул дверь. Темнота помещения поначалу ослепила его. Снаружи пылало ослепительное июньское солнце, не заходившее почти круглые сутки, а в юрту через крохотное оконце с осколками стекла пробивалось лишь несколько тусклых лучей. В камельке трещал огонь, поджаривавший нанизанных на рожон карасей. На круглом трехногом столе лежало несколько рожнов с уже готовыми карасями. По-видимому, в последние дни Токуру везло с рыбой.
