Лев Ющенко - Командир
Пройдя перрон, он вошел в зал. Аэровокзал был старый, с колоннами и лепными карнизами. В зале Егоров огляделся. Сорокиных не было. Тогда он пошел в ресторан.
Там его ждали. У окна сидел за столом весь его экипаж. Еще издали улыбнувшись командиру, Вика показала на свободный стул рядом с собой.
Конечно, горячий кофе над облаками — вещь приятная, но куда приятней сесть на земной тверди за широкий стол с белой скатертью. И в обществе Вики дать себе и экипажу хотя бы полчаса отдыха и разрядки. Он любил и ценил эти короткие полчаса на земле, обычно был весел, ел ржаной хлеб с солью, шутил, подхватывал острое словечко.
А сейчас весь экипаж заметил его рассеянность. Разговоры за столом умолкли. Мужчины смотрели на командира в упор. Одна Вика тактично ничего не заметила.
— Командир, а я уже заказала вам пельмени. Ваши, сибирские, — засмеялась она. На правах хозяйки стола она уже приготовила для него и ломоть ржаного хлеба с солью.
— Спасибо, — сказал он и быстро оглядел ресторан. Сорокиных нигде не было. — Только я минут на пять выйду.
— Обед уже несут.
— Я скоро вернусь.
Сорокиных он увидел в дальнем углу пустоватого зала. Там у окна шипел и пускал кофейные пузыри никелированный автомат. Между колоннами стояли мраморные высокие столики. За крайним столиком пили кофе Сорокины.
Егоров подошел к буфету. Пока ему готовили кофе, он украдкой, издалека наблюдал за Сорокиными. Муж что-то говорил жене, явно нервничая. Может быть, Надя спросила его о планшете, и он ей все рассказал? Вряд ли. Да и сын стоял рядом и слышал, о чем они говорили.
Сын стоял за мраморным столиком и, щурясь, цепко оглядывал зал, колонны и бронзовую огромную люстру. Потом осмотрел и синюю чашку с маркой Аэрофлота, которую держал в руках, даже провел по ней пальцем. И в этих жестах и взглядах Егоров узнавал самого себя и свою привычку вот так же цепко, прищурясь, трогать глазами и пальцами все новое и незнакомое вокруг себя. Усмехнувшись, он подумал о таинственных генах, вокруг которых так много шума.
Он взял чашку кофе и, выйдя из-за колонны, остановился. Все столики были заняты. Сорокин увидел его и замолчал. Надя тоже смотрела на него настороженно. А он так и стоял с чашкой в руке, и не пригласить его к своему столику было бы просто невежливо. Его пригласили.
Он поставил чашку на мраморную круглую плиту и сказал что-то о погоде в Москве.
— А нам еще долго лететь? — спросила Надя, поддержав пустой разговор.
Он ответил, что почти шесть часов.
— И без посадки? — быстро спросил Сорокин и обернулся к жене: — Вот видишь, целых шесть часов без посадки.
— Он плохо переносит полет, — неохотно сказала Надя.
Перемешивая в чашке кофе, Егоров усмехнулся:
— Когда-то переносил отлично.
— Годы не те, — защищая мужа, ответила Надя.
— Да и сердце пошаливает, — слабо улыбнулся Сорокин. Лицо у него в самом деле было бледное, потное, нездоровое, а улыбка — как у страдальца. — Ну, идем? — страдальчески спросил он жену. Очевидно, это было продолжение их разговора.
— А зачем нужна я? Сходи сам и выясни. — Надя явно не хотела оставлять сына вдвоем с Егоровым.
Но и у Сорокина были причины не оставлять жену за этим круглым мраморным столиком.
— Нет, идем вместе, — сказал он настойчиво.
— Ну, хорошо, если тебе так хочется.
Перед тем как уйти, она поправила воротник Алешиной белой рубашки. Сын застенчиво и грубовато — по-взрослому — отвел ее руку. И Егоров подумал, что вот он, отец, первый раз остается наедине со своим сыном, а тот уже давно не мальчишка.
— Знаете, — сказал юноша, когда мать и отец вышли из зала, — папа не хочет дальше лететь. Ему в самолете плохо.
«Еще бы! В моем самолете! — подумал Егоров. — И папа пытается улизнуть». Но вслух он ответил другое:
— Пожалуй, они опоздали. Через полчаса вылетаем. Не успеют снять ваш багаж. Куда они пошли?
— К дежурному. Но мама не хочет поездом, говорит, жаль времени.
— Да, время летит. — С грустью Егоров добавил: — Только встретились — и расстаемся.
Алеша посмотрел на него пристально; может быть, начинал понимать, что человек этот имеет какое-то близкое отношение к матери и отчиму, а не просто их старый знакомый.
— А ты помнишь, — спросил отец, — я приходил к вам лет десять назад? Ты учился тогда в первом классе. Помнишь? Ты еще показал мне фотографию своего отца. Там он снят около самолета, на фронте.
— Нет, вас я не помню. А фотографию храню. — Хмурясь, юноша провел пальцем по гладкому холодному мрамору. — Послушайте, вы обещали ответить мне. Вы знали моего отца?
— Нет.
— А откуда вам известно о его гибели?
— Кто-то рассказывал. Очень давно.
Сын, подняв глаза, усмехнулся:
— Вот так всегда.
— Как? — не понял Егоров.
— Где-то и кто-то рассказывал. Очень давно. А я должен им верить на слово. Но никто, кроме мамы, его не видел. Правда, она говорит, он был богатырь и герой. Рост — во! Выше вас. Не верите? А вы спросите у моей мамы. — Алеша смотрел на него с откровенной усмешкой.
Похоже, сын в самом деле начинал мыслить по-взрослому. И, кажется, не верил более в сказку о богатыре-отце, которую ему придумала мать.
Подумав так, Егоров сказал тихо:
— Послушай, парень... А если твой отец не погиб? Если жив?
— Жив? — На миг Алеша вспыхнул надеждой, как-то засветился весь. И сквозь усмешку вновь прорезался тот доверчивый, грустный мальчик, который когда-то протянул отцу старую фотографию с обломанным уголком. — Жив? Нет... — Надежда в глазах угасала. — Если он жив, где же он?
— Просто мне так подумалось.
— Он бы ко мне пришел.
— Да, ты прав.
— Но иногда мне тоже кажется, что он жив.
— Почему?
— Сам не знаю. Может быть, потому, что никто не может мне рассказать, где и как он погиб.
— И все-таки его нет, — ответил отец устало.
А сын, помолчав, сказал вдруг с холодноватой улыбкой:
— Да и был ли он? Был ли мой героический папа?
И отца поразили не слова эти, а эта улыбка: давно ему знакомая, холодноватая, скользящая сорокинская улыбка. И отцу уже не казалось, что сын так похож на него, он даже почувствовал к нему неприязнь и вместе с тем острую боль за него.
— Ну, юноша, мне пора, — с усилием сказал он, боясь, что больше не выдержит. — В самолете увидимся.
Его чашка кофе осталась нетронутой на мраморном столике. Уходя, он не оглянулся.
А до вылета было еще двадцать минут. Вспомнив, что его ждут, он пошел в ресторан. Стол у окна был пуст. Экипаж уже ушел к машине. Одна Вика сидела и ждала командира. Мисочка с пельменями была закрыта салфеткой.
— Кажется, я опоздал.
— Ничего, — мягко сказала она.
Похоже было, что Вика о чем-то догадывалась. Но молчала, не спрашивала.
— Садитесь. — Она подвинула ему мисочку.
— Спасибо, не хочется. Да и времени у нас мало. Идем.
— Да, пора, — согласилась она.
Вместе они вышли на перрон. Было уже темно. Горели матовые шары, чуть моросило, блестели лужи.
В полутьме тускло отсвечивал фюзеляж самолета с желтоватыми точками иллюминаторов. У трапа тянулась очередь. Но пока Егоров и Вика шли к машине, очередь растаяла, у трапа остались последние пассажиры. Сорокиных среди них не было.
Егоров оглянулся. Перрон был безлюден, никто не спешил, никто не опаздывал. И Вика, вероятно, заметила его взгляд. Но опять ни о чем не спросила, сама догадалась.
— Вы идите, я подожду их, — сказала она.
Он стал быстро подниматься по трапу. У него еще была надежда, что Сорокины давно заняли свои места. Войдя в салон, он увидел у двери три пустых кресла.
Он прошел в кабину, закрыл дверь и молча снял пиджак, оставшись в белой рубашке. Сквозь стекло ему был виден безлюдный перрон. Под дождем вхолостую сияли матовые шары. Ветер рябил лужи. Около самолета стоял трап.
Несколько минут заняла подготовка к запуску двигателей. А когда он опять оглянулся, трап уже отъехал от борта. И он не знал, вернулись ли Сорокины в самолет или три кресла у двери так и остались пустыми.
Завыл стартер, замелькали черно-желтые лопасти. В кабине погас свет — глаза привыкали к темноте. И пока рулили по мокрому бетону, шли на взлет и, взлетев, пробивали тяжелую облачность, Егоров уже не думал ни о чем, кроме полета.
Туго и сильно гудели турбины. Машина круто резала сероватый мрак облаков. В кабине было темно. Даже огни на крыльях наглухо затянуло мглой.
Постепенно стало светлеть. Сверху робко просачивалась белизна.
И внезапно белесый мрак оборвался. В фиолетовом небе среди звезд висел чистый и яркий диск луны. Белую пустыню облаков заливал молочный свет.
Только тогда, не снимая рук со штурвала, Егоров разрешил себе вспомнить о сыне. Но он так и не знал, летит ли сын вместе с ним или остался под облаками.
— Командир!
Он оглянулся, — у его кресла стояла Вика. Задумавшись, он не видел, как она вошла в кабину. После взлета она принесла пилотам их черный кофе.
