Анатолий Буйлов - Большое кочевье
Вскоре запахло дымом. Николка повеселел, зашагал бодрее, прибавил шагу и Табаков. Наконец в лунном неверном свете четко обозначился темный треугольник юрты с белой струйкой дыма над макушкой. Для утомленного дальней дорогой путника нет слаще и желанней запаха, чем запах дыма из печной трубы.
Злобным лаем встретили пастухов привязанные поодаль юрты ездовые собаки. Выскочивший из юрты человек тотчас узнал Табакова, удивленно вскричал:
— Табаков! Иван! Здорово, паря! Вот легок на помине! Ну проходи в юрту, рассказывай, черт длинноногий, чего гуляешь по ночам? А это кто еще с тобой? Не пойму никак… Ну чего там отряхиваетесь? Проходите!
Вскоре пастухи, размякнув, блаженно расслабившись в тепле, смачно тянули из кружек крепкий горячий чай, заедая его белым хлебом и кусочками мерзлого сливочного масла. Зверобои — в одинаковых серых свитерах, смуглые, черноволосые камчадалы — степенно, не перебивая друг друга, отвечали на вопросы Табакова.
— Как осеновка нынче, Кузьма Иванович? — обратился Табаков к пожилому кряжистому охотнику.
Кузьма Иванович, бережно уложив на дощатый стол мощные, узловатые руки, неторопливо, растягивая гласные, ответил:
— Неважно, паря, неважно. Как пошла шуга, так и отошла нерпа от берега. С лодки бьем. За двадцать дней сорок штук всего добыли. Вчера, правда, малость пофартило, хо-орошую пластинку Бобков узрел — по самой борозде, паря, плывет, а зверя на ней черно! Рядками, рядками лежат, будто кто специально их разложил для нас. Ну, подплыли шепотком, восемь штук добыли. Пока тралевали их к берегу, отлив угнал пластину обратно в море. Так вот и охотимся, паря, — охотник сокрушенно вздохнул, — то пурга, то ветер, то шуга — сидим чаи гоняем. У Ефрюшина на Отрезанной получше дела идут — они уже двести голов отстреляли. Ну, а ты-то как в новой должности? Поди, всех оленей растеряли? Даве ребята против Колокольни вроде оленей видали. Ваши, наверно?
— Наши, наши, черт их возьми! — помрачнел лицом Табаков и даже рукой взмахнул, словно муху отгонял. — Удрали вчера с Пронькина, вот и пришлось в гости к вам прийти.
— Во-он что, а мы посчитали, беспризорные они, — с некоторым даже разочарованием сказал Кузьма Иванович, качая головой и спохватился: — Да, у нас вчера катер был. Велели передать вам, что оленей своих вы должны передать Слепцову, в Шкиперовское стадо. Его пастухи к вам сами придут. Мы собирались Виктора к вам с этим известием посылать.
— А ты, Иван, вроде бы еще тощее стал, подрос, что ли? — оглядев Табакова, насмешливо заметил розовощекий и толстый, как бочонок, охотник. — Видно, несладко мясцо оленье, а? Пошто истощал?
— А ты ищешь способ похудеть? Айда завтра с нами, через две недели твое пузо гармошкой сморщится — для беременных мужиков там самый лучший курорт-профилакторий, без всякого хирургического вмешательства от пуза избавишься. Не веришь? Ну скажи тогда: видал ты когда-нибудь пастуха пузатого? То-то и оно, что таких нет.
Николка оглядел юрту. Она была сделана из вертикально с наклоном внутрь поставленных плах, опирающихся верхними концами на бревенчатую раму-обвязку, выше которой покоилась вторая рама поменьше, над ней — третья, еще меньше, таким образом получался четырехугольный конус, в который была выведена жестяная дымоходная труба. Снаружи юрта была обита рубероидом. Печь стояла в центре юрты на высоком срубе, засыпанном внутри камнями. По сравнению с палаткой в юрте было гораздо уютней. На краю стола лежала кипа журналов «Вокруг света». Николка с интересом принялся листать их, одновременно прислушиваясь и к разговору охотников…
Утро выдалось ясным — с морозцем. В свинцовой воде лимана, кое-где тронутой белой кипенью приплывших с моря льдов, отражалось малиновое солнце. Заря полыхала в полнеба, будто там, за горизонтом, горела земля. Гора Колокольня, освещенная еще холодным, не набравшим силу светом, возвышалась над лиманом золотистым церковным куполом, и над ней вместо креста причудливо распласталось тонкое розовое облачко.
Зловеще красив был восход, и такая напряженная стояла вокруг тишина, что даже собаки тревожно принюхивались, растерянно озираясь, и тихонько поскуливали.
— Вы, ребята, погодили бы идти на Пронькино, — сказал за завтраком Кузьма Иванович. — Поживите у нас день-другой, больно уж солнышко с утра разъярилось, красой взялось — не к доброй погоде краса такая. Уж сколько раз я подмечал.
— Нет, Кузьма Иванович, нельзя нам, — качнул головой Табаков.
— Нельзя, — подтвердил Николка.
— Чего уж там нельзя, — возразил Кузьма Иванович. — Все можно. Кто вас гонит? А если пурга в тундре застигнет? Поморозитесь, чего доброго.
— А и правда, братуха! — стал уговаривать Табакова тот охотник, который вчера первым увидел гостей. Его тоже звали Иваном, и был он из всех троих самым молодым, самым тощим и самым шумным. — Чего ты попрешься за перевал? С часу на час пурга грянет — правду старик говорит. Оставайтесь! У нас тут тепло, светло и, как говорится, мухи не кусают. Вечером в картишки поиграем, а?
— Оставайся, оставайся, Иван, — закивал и Бобков, не выпускавший свою трубочку из рук даже во время еды. — С пургой шутки плохи, сам знаешь, а здесь тепло. Может, и катер сегодня опять подойдет… — многозначительно заключил он.
Табаков неуверенно пожал плечами, вопросительно взглянул на Николку.
— Как, Николка, может, и правда переждем здесь пургу?
— Что вы, дядя Ваня! К вечеру мы успеем оленей за перевал угнать, а пурга раньше вечера не соберется. Если тут будем ждать, и эти и те олени разбегутся. — Николка даже чай не допил, начал собираться в путь.
— Ну вот видите, начальник мой не разрешает, значит, надо уходить, — шутливо сказал Табаков и, разведя руками, неохотно вышел из-за стола.
— Пастух настоящий, сразу видать, — неожиданно похвалил Бобков. — Человек заботится прежде всего о деле, не то что ты: тебе предложили, а ты и рад стараться, всех оленей бы в карты проиграл, дай тебе только волю. Лодырь несчастный! Вот ты кто!
Охотники засмеялись:
— Так его, Бобков, он тебя вчера бабой беременной обозвал, а ты его сегодня в лодыри разжалуй.
В этот день пурга не грянула, и пастухи благополучно перегнали оленей через перевал в стадо. Ночью небо затянулось тяжелыми плотными тучами. Утром начал сеять крупяной снег. Николка вспомнил эвенскую примету-заповедь: «Если утром начнет падать снежная крупа — берегись пурги».
Не теряя времени, пастухи принялись отыскивать в стланиковых зарослях сушняк, мелко рубили его и складывали внутри палатки.
К вечеру поднялся ветер, снег повалил гуще, большими хлопьями. Скрылись из виду ближние сопки, все вокруг погрузилось в белую мглу — начиналась пурга. Но пастухи уже подготовились к ее длительной осаде — все свободное пространство в палатке было завалено дровами, палатка с наветренной стороны была надежно защищена полукруглой оградой из стланиковых веток.
С каждым часом ветер крепчал.
До полуночи лежали пастухи в теплых кукулях, не зажигая свечку, тревожно прислушивались к завыванию ветра. Иногда палатка, вздувшись, начинала шевелиться с боку на бок, точно птица, затем мелко вздрагивала и дробно гудела, словно потревоженная кожа большого барабана. То вдруг над палаткой словно бы кто-то тяжко утробно вздыхал и всхлипывал и вкрадчиво царапал по брезенту когтистой лапой. В полночь все эти отдельные звуки слились в один непрерывный монотонный шум.
К утру снег придавил палатку настолько, что даже матка прогнулась, а углы провисли, — пришлось выбираться наружу и откидывать снег в стороны. Через пять минут работы снег облепил пастухов так, будто они купались в нем.
— Вот проклятая погодка! — проворчал Табаков, снимая с себя телогрейку и осторожно, чтобы не набрызгать по сторонам, стряхивая с нее мокрень и комья снега. И это были единственные слова, сказанные им в этот день.
Николку не тяготило молчание Табакова — он знал молчунов и похлеще.
Три дня Табаков либо спал, повернувшись лицом к стенке, либо лежал на спине, запрокинув за голову руки, и сосредоточенно смотрел в потолок. «Что-то не в духе он, — мысленно отметил Николка, — видно, зверобои разбередили его».
Четвертый день пурга не унималась. От корки до корки прочитан журнал «Вокруг света». Надоело лежать — ноет спина, онемела шея, выйти бы размять кости или хотя бы встать во весь рост, потянуться, сделать руками несколько упражнений, но не выйти, и стоять можно только на коленях, да и то спрятав голову в плечи. Поспать бы, но и сон уже не идет. И молчать надоело. Николка подвинул журнал Табакову.
— Дядя Ваня! Вот свежий журнал почитайте, я уж прочел его. Тут про пигмеев интересные вещи пишут.
Табаков механически взял журнал, без интереса перелистал его, усмехнулся:
— Я, Николка, этот журнал еще в декабре прошлого года прочел. Он же старый — два года ему!
