Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом
Вернулись в штаб. Костров около штабной землянки, сидя на пне, что-то писал на клочке бумаги своим мелким почерком.
— Вот вернулся из Владивостока, с Верой встречался, но ни слова не добьешься, — шутливо пожаловался Дубровин, указывая на Коваля.
Оглянувшись по сторонам, Костров в тон ему отозвался:
— А что с ней может случиться? Хорошенькая девушка везде себя чувствует уверенно… тем более в таком почтенном учреждении…
Андрей закусил губу, покраснел:
— Не шутите так, Богдан Дмитриевич! Я… Я не могу так вот… Ведь и наши люди не знают… ненавидят ее… Вся свора вокруг нее вьется…
— А если дело идет о благе революции? — уже всерьез проговорил Костров.
— Все равно! Раньше чем посылать девушку в берлогу врага, надо подумать, какой опасности она подвергается.
Андрей откинул назад разметавшиеся волосы.
Дубровин вздрогнул. Острая тревога пронзила мозг.
— А что… Вера на подозрении?
Костров посмотрел на военкома, мягко улыбнулся:
— Об всем, Андрей, думаем, когда решаем такие сложные вопросы. Пусть жизнь ее не на виду, придет время, и мы о ней все расскажем. Народ поймет и оценит… У тебя тут что-нибудь личное примешивается?
Сощурившись от яркого солнца, Дубровин нетерпеливо ждал ответа. Но Коваль промолчал.
ГЛАВА 25
Основные силы крестьянского ополчения заняли оборону в узком ущелье Золотой ключ. По ущелью вился среди обрывистых утесов древний тракт на Хабаровск. На подступах к ущелью, по долине, стиснутой горными кряжами и сбегающей к реке, были разбросаны вверх зубьями бороны, забиты в землю колья, нарыты волчьи ямы. Узкую горловину ущелья ратники завалили камнями, из-за камней торчали стволы пулеметов.
Сафрон Ожогин возвращался с объезда дружин в свой штаб озабоченным. Все труднее становилось командовать крестьянской армией, насчитывающей свыше двадцати тысяч штыков. Почти на тридцать верст растянулись дружины.
Рядом с дедом на низкорослой монгольской лошадке гарцевал Дениска. Его синие глаза из-под сдвинутых бровей задорно поблескивали. Поперек седла он перекинул прадедовское шомпольное ружьишко — кремневку.
Сафрон Абакумович придержал коня, из-под ладони окинул колыхающиеся хлеба.
— Отбросим Оои, скосим хлеб, не погибать же пшенице.
А кругом трещало, ухало и выло. Неумолкаемо гремела канонада: генерал Оои готовился к штурму.
На опушке леса крестьянского командарма встретили Шадрин и Дубровин. Со взводом казаков они спешили к Золотому ключу.
Сафрон Абакумович сошел с седла, поздоровался.
— Страху нагоняют, — сказал Шадрин, вслушиваясь в грохот орудий.
— Третий день пуляют, не жалеют снарядов, — расстегивая ворот и почесывая волосатую грудь, ответил Ожогин.
Дениска принял вздрагивающих от выстрелов коней, ослабил подпруги.
— Запалили коней, за ушами и то мыло, — по-взрослому хмурясь, озабоченно бормотал он.
Шадрин узнал подростка.
— Хозяин растет. Не помешает?
— Пусть привыкает, за бабку посчитается.
Командующий взял его ружьишко.
— Стрелять умеешь?
— А как же? Белку, товарищ командующий, в глаз бью.
— Самурай не белка и даже не тигр. Не струсишь?
Дениска насупился, покосился на деда.
— Не струшу! С дедом эвон на промысел ходил. Раз как-то спервоначала-то струхнул, упустил из берлоги медведя, так дед меня ремнем отстегал.
Дениска привязал коней и, явно оправдывая деда, скупо сказал:
— Нашего брата, огольцов, не учить — так толку не будет, бестолочь вырастет.
Шадрин, сдерживая клокотавший в груди смех, сделал знак казаку. Тот подъехал, снял с седла запасной карабин.
— Вот держи, раз толковый вырос.
Сдерживая радость, Дениска взял карабин, приставил к ноге, подтянулся.
— Благодарствуем, товарищ командующий. Теперь-то я с ими за бабу Агашу посчитаюсь.
Сафрон Абакумович доложил, что дивизия генерала Оои переправилась через Каул и остановилась на дневку в двенадцати верстах.
— Прут, будто на своей земле.
— Наглеют, Сафрон Абакумович, плохо, видно, учим.
— Ничего, Родион Михайлович, русский мужик мозги им вправит.
— Лучшая дивизия, — коротко бросил Дубровин.
— Слыхал… В лоб не возьмем, а смекалкой доймем.
На взмыленном коне подскакал Федот Ковригин. Не сходя с седла, доложил:
— Мотоциклисты едут с белым флагом.
— Не хитрят ли японы, Родион Михайлович? — проговорил Сафрон Абакумович.
Шадрин пожал плечами.
— Парламентеры, Сафрон Абакумович. Придется тебе с белым флагом выезжать.
— Зачем это? Волку верю, когда он убит.
— Надо, надо… Война без этаких вот штучек не бывает…
Командиры тронули коней. Буян горячился, вскидывался на задние ноги, его беспокоил гул мотоциклетных моторов.
Японский майор с удивлением смотрел на русобородого богатыря с седеющей копной волос, которого сопровождали два всадника. Он подошел к ним, отдал честь, заглядывая в записную книжку, спросил:
— Кто есть генерал Ожогин Сафрон?
Сафрон Абакумович сошел с седла, Дениска взял за повод Буяна.
— Я. Чего хотите?
Майор потерял нужную запись в книжке и, близоруко щурясь, листал страницы, повторяя:
— Мне… надо…
Сафрон Абакумович усмехнулся.
— Я Токикума Мори, майор божественного императора.
— Слыхал, говори быстрее, мне суслы-муслы с тобой некогда разводить!
К парламентерам подошел Дубровин.
— Говорите по-японски. Доложите командующему народной армией, чего вы хотите? Генерал занят.
Майор Токикума Мори приосанился. Подкрутил редкие черные усики и, скрестив руки на груди, возгласил:
— Генерал-майор божественного императора господин Оои приказал вашей армии очистить путь к железной дороге. Генерал-майор человек гуманный, он не хочет кровопролития… Положение вашей армии безнадежное, надо уступить дорогу. Мы форсировали Каул.
— Если твой господин не хочет кровопролития или боится, пусть возвращается в Японию. Мои дружины готовы принять бой. Дальше ваша дивизия и шага не сделает, — объявил Сафрон Абакумович.
— Вот читайте сиятельное предписание генерал-майора Оои.
Токикума Мори вручил пакет Ожогину. Тот вскрыл его и вслух, слегка запинаясь, стал читать ультиматум, написанный по-русски неграмотным писарем. В тишине падали слова:
— «Многоуважаемый командующий революционного войска генерал из народа Сафрон Ожогин! По велению божественного императора великой континентальной Японии я иду для охраны японских подданных в Хабаровский город, который на реке Амуре. Я смею требовать вам следующее: во-первых, не позволю присутствия ваших вооруженных партизан в пределе, где японская армия действует, так как переговоры Японии с Россией остались несостоятельными. Во-вторых, вы повелевайте своим солдатам обезоружение, и я прошу на время отдать нам ружья, снаряды, коней и разные военные вещи. В-третьих, если ваши войска не выполнят наших требований или попробует убежать, то я решительно будут вступить в военное действие со всей силой оружия божественного императора и буду вас уничтожить…»
Сафрон Абакумович не дочитал, махнул рукой.
Дениска подвел Буяна. Ожогин вскочил в седло. Его спутники подобрали поводья.
— Передай генерал-майору Оои, что в России хозяева русские.
Мотоциклисты развернулись, и вскоре их покрыло плотное облако пыли.
На рассвете части генерала Оои открыли огонь. Три часа гремела артиллерийская канонада.
В полдень дивизия перешла в наступление, втянулась в ущелье. С горных вершин на солдат обрушилась лавина камней. Летели чугуны и котелки с горящей смолой, катились пылающие бочки. Японские солдаты отхлынули назад.
Сафрон Абакумович поднялся на стременах, взмахнул клинком.
— За Советскую Росси-ию!..
С разбойным посвистом, с самодельными пиками наперевес сорвались верховые ополченцы из засад, рассекли дивизию на несколько частей.
Теснимая со всех сторон, дивизия генерала Оои попятилась к Каулу. Солдаты начали переправляться через реку.
За Кутаисовской атака ополченцев захлебнулась. Не успевшая отойти за Каул пехота сгрудилась на берегу вокруг шести орудий, окопалась.
Никита Ожогин поднял раздолинскую дружину.
Над батареей взвился белый флаг. Ратники заспешили к смолкнувшим пушкам. И когда они были в сотне сажен от берега, по их плотно сомкнутым рядам в упор ударили все шесть пушек. Дружина залегла под этим предательским огнем.
Японцы снова выкинули белый флаг, но им не верили.
— Кровь за кровь! — набатным гулом неслось по распадку.
— Варэ-ици!.. Варэ-ици!..[38] — разбегаясь, кричали солдаты.
Наступающих ополченцев опередил на коне Дубровин.
