Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом
Шадрин побарабанил пальцами по футляру бинокля:
— Монетный двор, Михей Кириллович, во Владивостоке. Как дойдем, так начнем червонцы ковать.
— Во-во, так я и думал, в бедности, значит, сударь, пребываете, — согласился Михей. — Ну что ж, с нищего, говорят, взятки гладки. Наше-то дело плакаться, а ваше — беречь, чтоб ни одной палки в хозяйстве не пропало. Береженая копейка патрон родит.
Михей, ступая по пыльной дороге босыми ногами, продолжал свое:
— Без пчелок зарез. И к чаю ранний медок хорош, да и в жале пчелы, сударь, яд не простой, сила в ём страшенная, ни один микроб не выдерживает. Вот оно, какое есть народное средство.
Забрав в горсть бороду, Михей торопливо досказывал:
— В древние времена, сударь, солдаты брали с собой мазь из пчелиного яда. В летописях вычитал: помажет той мазью рану, рана-то, глядишь, и зарубцуется.
Шадрин вынул из полевой сумки клочок бумаги, что-то написал огрызком карандаша.
— На вот, Михей Кириллович, начальник обозной службы выдаст тебе два куска ситцу. Сменяешь на пчел.
— О! — обрадовался Михей. — Это нам сгодится.
У развилки дорог они попрощались. Шадрин миновал овраг, на дне которого вилась небольшая речушка, въехал в густой низкорослый лесок.
Здесь его поджидал Кожов.
Вид у молодого командира был серьезный, торжественный. Он четко отвечал на вопросы командующего, в резерве которого состоял дивизион.
Горе, плескавшееся в груди Шадрина, чуть унялось. Он оглядывал тачанки и отлично подобранных коней, нетерпеливо роющих землю подковами на острых шипах.
— От таких Антанте не поздоровится! — восклицал Шадрин, переходя от тачанки к тачанке.
Храня на энергичном лице суровую почтительность, Кожов неотступно следовал за ним.
У коновязи под раскидистым дубом Кожов остановился.
— Я приказал не брать этого коня.
Ездовой, молодой парень из хабаровских пожарных, недоверчиво поглядел на Кожова.
— Хороший конь…
— Я не спрашиваю какой…
— Слушаюсь, — отозвался ездовой. — Найдем другого из заводных. Только прошу объяснить мне, я не понимаю, товарищ командир, вашего приказания.
Кожов подошел к коню, поднял ногу.
— Гляди на копыто. Копыто у этого коня светлое, непрочное, легко ломается, — чеканно роняя слова, объяснил Кожов, — а наш путь до Владивостока тяжел, не всегда перековать можно будет. Твердое темное копыто нужно нашей коннице.
У одной из тачанок они снова задержались. Кожов вызвал ездового Афоню Байбора, только что прибывшего с передовой.
— Ты куда собрался? К теще?
Байбор переминался с ноги на ногу под суровым взглядом командира.
— Воевать приказано…
— Тогда смени чеку и колесо, на острый шип перекуй коня.
Кожов проверил крепления дышла, обстукал ободья колес, укоризненно качнул головой. Байбор пренебрежительно дернул плечом.
— Всю жизнь на конях…
— Знаю. Поэтому тебе и твоим товарищам такое доверие, — требовательно заметил Кожов. — Скорость тачанки в атаке будет поболе скорости курьерского поезда.
Подошедшие пулеметчик Вася Шило и его помощник Данило Чуль недоверчиво усмехнулись.
— Вы крестьяне, — продолжал Кожов, — и понимаете, что будет с возом, если лопнет чека или посыпятся спицы. — Он выдернул деревянную чеку, бросил под ноги ездовому. — А плохо кованный конь на скаку оскользнет — погибла и упряжка и пулемет.
— Оно, пожалуй, того, — мрачновато согласился медлительный Афоня Байбор.
Шадрин отошел к шалашу командира.
— Садись, Кожов! — сказал он, раскидывая карту. — Отани хочет разрезать линию фронта вот здесь. Рассчитывает бить нас по частям…
— Опоздал князь.
— Немного опоздал, но не забывай, что у него большой перевес в силах… В ночь выйдешь по оврагу и расположишься в Кизяевской балке.
— Дорога плохая, выдохнутся кони.
— В овраге — плохая, а дальше елани.
— Овраг-то и гибель моя. Грязища по брюхо.
— Что ж предлагаешь?
— Предлагаю в обход, через перевал.
Кожов смотрел на командующего такими глазами, словно речь шла о его жизни — эти глаза требовали и ждали ответа.
Шадрин понял: бережет коней молодой командир.
— Действуй. Сейчас вышли разведку, постарайся узнать, где находится дивизия генерала Оои… Вот боевой приказ.
— Слушаюсь.
Шадринский аргамак скрылся за лесом. Горнист проиграл поход. Дивизион тачанок выступил на позицию.
ГЛАВА 24
Вместе с донесением на страницах тома Байрона содержалось письмо Дубровину от дочери Веры.
Дубровин часто отрывался от деловых бумаг, вытаскивал расшифрованный текст письма, с тревогой перечитывал скупые строчки. Конечно, не все так хорошо, как пишет Вера. Между строк он читал грусть и томительное ожидание, но радовало, что дочь и жена выстояли, сохранили присутствие духа.
Не в силах сдержаться, он вышел из штаба.
Утро разгоралось. Багряная заря окрашивала небо. Ветерок колыхал густые шапки кедров и, словно запутавшись в их густой хвое, притихал.
Война, смерть многих испытанных друзей, великий гнев — все отошло в эти минуты на задний план. Дубровин вышел на проселочную дорогу, несмотря на ранний час запруженную обозами, людьми, орудиями. Навстречу попался белобрысый мальчишка. Военком подхватил его на руки, посадил на плечо.
— Дядь, а дядь, на коне прокатишь? — спросил мальчуган.
— Не струсишь?
— Не, — солидно отозвался мальчишка.
Дубровин свернул к коновязи.
— А ну, кто там, седлайте Черта.
Выгибая тонкую шею, зло ударив копытом о землю, жеребец взвился на дыбы.
— Застоялся, Чертушка! — подбирая повод, сказал Дубровин, усаживаясь в седло.
Мальчишка с восторгом следил за танцующим конем. Глаза его сияли, как смоченные дождем вишенки. Перегнувшись с седла, Дубровин подхватил мальчишку.
Мальчуган дрыгал ножками, смеялся, что-то кричал.
— Не боишься? — спрашивает Дубровин.
— Не…
— А где тятька?
— Вона, за тем леском.
Свистит ветер в ушах, полощет конскую гриву. Дубровин припускает повод, ударяет коня шпорами. Черт стелется над землей, как стрепет в полете. Упругой волной с головы сносит морскую фуражку, она виснет на ремешке, и седые волосы военкома развеваются по воздуху.
У лесной опушки топчутся красногвардейцы, встревоженно следят за бешено мчащимся всадником. Впереди чернеет неширокая, но довольно глубокая балка. Красногвардейцы машут руками, жестами показывая: надо объехать стороной.
— Видать, с приказом, если не разбирает дороги.
— Шальной казак, жизни не жалеет.
Зоркие глаза Игната Волочая разглядели Дубровина.
— Орлу везде простор. Глаз у вас, братцы, притупился, военкома от зайца не отличите. Где другой не проскочит, а батя пролетит. Не зря в комиссарах ходит.
Вихрем мелькнула под распластавшимся Чертом балка.
Мальчуган протянул в сторону Игната Волочая ручонки.
— Тятя, тятя!
— Твой? — удивился Дубровин, спрыгивая с седла.
— Мой! — подтвердил Игнат. — Иннокентий Игнатьевич Волочай — тигролов и медвежатник.
— Хорош казак, крепок сердцем.
— На тигра без сердца-кремня ходить нельзя.
Игнат присел на корточки, приласкал Кешу.
— Что же я с тобой, березонька-свет, делать буду, спеленал ты меня по рукам и ногам.
— Скоро в бой, мешать будет, — подтвердил Дубровин.
— В том и загвоздка, — почесал львиную гриву Игнат. — Отправил было в лазарет, а воробышек опять прилетел.
Увидев вдали Андрея Коваля, Дубровин пошел навстречу. Он встречался с Верой, мог рассказать о ней такое, чего не было в письме.
Вместе они дошли до реки, искупались. Присели на берегу, спустили натруженные ноги в прохладную воду.
— Ты чем-то недоволен? — спросил Дубровин, когда Андрей внезапно оборвал рассказ, принялся досадливо покусывать травинку.
— Не вовремя отозвали. Там такой кострище раздули — небу жарко.
— Знаю… А помнишь?
Андрей тотчас же догадался, о чем хочет сказать Дубровин: на подпольную работу он уходил неохотно.
— В первое плавание, Владимир Николаевич, всегда с дрожью уходишь.
— Верно!
Андрей отвернулся, словно боялся, что Дубровин может прочесть в его глазах сокровенное. Неодолимо тянуло во Владивосток, хотелось знать, что Вера рядом, видеться с ней.
— Да, опасную жизнь ведут наши девушки, — сказал Дубровин, словно вызывая Андрея на большой, откровенный разговор.
Андрей опустил голову, не решаясь взглянуть в лицо Дубровина.
— Что же ты молчишь? Отец ведь я! Как она там?
Однако, пытливо глянув на смущенного собеседника, Дубровин догадливо усмехнулся, заговорил о другом.
Вернулись в штаб. Костров около штабной землянки, сидя на пне, что-то писал на клочке бумаги своим мелким почерком.
