Юрий Рытхэу - Полярный круг

Кончилась музыка, и все сидящие в зале дружно захлопали.

Громче всех хлопала Наденька. Широко раскрытыми глазами глядела она на Лену, на дирижера, который кланялся с улыбкой, держа по-прежнему в правой руке палочку. Потом он повернулся к остальным музыкантам, сделал им знак, и все они встали и тоже принялись кланяться. Затем музыканты играли какие-то другие вещи, но в душе Нади продолжала звучать «Маленькая ночная серенада» Моцарта, волшебная, почта неземная музыка, пришедшая невесть откуда на берега Еппына.

Концерт был недолгим, чуть больше часа, и, когда он окончился, Надя подождала музыкантов у дверей клуба.

Лева несла свою скрипку в черном футляре. Она заметила Надю и спросила:

— Понравилось тебе?

— Очень! — воскликнула Надя. — Я такого никогда не слышала!

— А ты приходи и вечером, — пригласила Лека.

— Наверное, не разрешат, — потупилась Надя. — Нас даже в кино на вечерний сеанс не пускают.

— Так это же не кино, а музыка! — значительно сказала Лека, — Я попробую тебе помочь. Ты приходи сюда к началу вечернего концерта. Хорошо?

Надя пошла к себе в интернат на тихий час, не не успела она раздеться, как в комнату вошла воспитательница.

— Надя, тебя просят зайти в сельский Совет.

Надя быстро оделась, сунула ноги в резиновые сапожки и домчалась вниз, к большому дому с красным флагом на отдельно стоящем флагштоке. Зачем она могла понадобиться Христофору Андреевичу? Может, телеграмма от отца?

— Надя! — строго сказал председатель сельского Совета. — Ключ от отцовского дома у тебя?

— У меня, — испуганно ответила Надя.

— Как там, чисто?

— Я убираю, подметаю, а в прошлую субботу даже пылесосила, — ответила Надя.

— Артистка будет ночевать там, — сказал Христофор Андреевич. — Проводишь ее туда. Хорошо?

— Хорошо, — кивнула Надя.

Это была Лена-скрипачка.

Дело в том, что гостиницы в Еппыне не было. Была комната при сельском Совете, но там стояли только две кровати. А в интернате, кроме той комнаты, в которой жила Надя, все остальные были на ремонте.

Надя шла с артисткой гордая, счастливая, и ей очень хотелось, чтобы как можно больше народу попалось навстречу. Лена несла в левой руке скрипку в черном футляре. Они перешли через деревянный мостик, перекинутый над ручьем. Справа был магазин, и Лена сказала:

— Зайдем купим чего-нибудь на ужин.

В магазине артистку пропустили к прилавку без очереди. Она взяла банку кофе, сгущенного молока и буханку хлеба.

Войдя в комнату-кухню, Лена воскликнула:

— Как тут мило!

— Здесь папа живет, — сказала Надя. — А я ему помогаю, убираю, иногда варю обед.

— Молодец девочка! — похвалила Лена, подходя к зеркалу и поправляя прическу.

— У вас очень красивые волосы, — сказала Надя.

— У тебя тоже, — засмеялась Лена. — Ну что, попьем кофе?

Надя достала электрический чайник, пошла к соседям за свежей водой. Вернувшись, она застала Лену на тахте. Та лежала, откинувшись на подушку, с закрытыми глазами.

Наде показалось, что она спит. Стараясь не шуметь, она включила чайник и уселась на табуретку у кухонного столика.

— Я не сплю, Наденька, — сказала Лена. — Твой папа любит читать?

— Любит, — ответила Надя. — Когда я была маленькая и не умела читать, он мне читал вслух.

— Я почему спрашиваю: вот тут, на этажерке, — хорошие книги.

Пока пили кофе, Лена рассказывала:

— Я училась в консерватории в Ленинграде. Это самый прекрасный из городов. За всю мою жизнь не видела ничего лучшего. А сама я родом с Дальнего Востока, родилась недалеко от Хабаровска, в деревне Николаевке. Там и сейчас мои родители живут.

Надя слушала Лену, и в душе у нее что-то раздваивалось. Лена была артисткой, человеком, по представлению Нади, не совсем обычным, отличным от других. Там, на сцене сельского клуба, целиком поглощенная музыкой, она казалась пришелицей из другого, необычного мира. А тут она прихлебывала кофе, собирала крошки печенья с клеенки, облизывала палец и говорила обычным, чуть приглушенным голосом:

— Когда нам сказали, что едем на Чукотку, я так обрадовалась! Всю жизнь слышала с детства — Чукотка, Чукотка… Какая она, эта легендарная страна? Красиво тут. И ваше село красивое. Немного беспокоилась: поймут ли серьезную музыку местные жители? И должна тебе сказать, Наденька, хоть и не произносят твои земляки высокопарных слов об искусстве, но глаза! Глаза и лица их говорят, что наша музыка доходит до сердец. А это, девочка моя, самое главное в нашем деле! Когда мы плыли сюда — как вокруг было красиво! Сколько живого в этих холодных водах! И моржи, и киты, и нерпы! А птицы! Какое богатство! Закроешь глаза, представишь себе на мгновение — какая даль и какая прелесть! И вот еще что радостно и удивительно: люди здесь самые что ни на есть знакомые, простые — наши обыкновенные советские люди! Вот что хорошо, Наденька!.. Ну я совсем разболталась!

Лена посмотрела на часы и предложила:

— А давай-ка пойдем погуляем, Наденька! Покажешь мне свою родину!

Надя повела Лену сначала на склон Еппына, откуда село было видно как на ладони.

— Говорят, что раньше все люди жили по эту сторону ручья, где папин домик. А новую часть построили позже, — рассказывала Надя. — Вон в том двухэтажном доме живет моя мама. Ее зовут Зина. А вон интернат, где я живу и где мы обедали. Магазин, склад. А на берегу — баня. Видите — дымок идет? Это Катушкин топит, наверное, для вас.

— А что там за лодочки беленькие? — Лена показала на горизонт.

— Это охотничьи вельботы плывут домой, — сказала Надя.

Редкие прохожие провожали уважительными взглядами артистку. Многие останавливались и справлялись, что написал в последнем письме Николай Оле. Надя понимала — им хотелось получше рассмотреть артистку.

Возле доски «Лучшие люди нашего села» Надя остановилась.

— Вон мама Зина, а рядом дядя Арон.

— Какие симпатичные! — сердечно сказала Лена. — А где твой папа?

— Здесь его нет, — тихо ответила Надя.

— Ну, поместят обязательно! — обнадеживающе сказала Лена. — Обязательно поместят!

Вельботы были еще далеко. На краю дернистого обрыва, свесив ноги в нерпичьих торбазах, сидел старик Рультын и смотрел в бинокль.

— Здравствуйте, дедушка! — поздоровалась с ним Надя.

— Какомэй, Надя! — откликнулся старик. — А это кто же с тобой?

— Это артистка, — важно сообщила Надя, — она сегодня вечером будет играть на скрипке.

— Какомэй! — повторил Рультын. — Я еще никогда не слышал живую скрипку! Обязательно приду послушать!

Надя перевела слова старика Лене, и та сказала:

— Непременно приходите!

Рультын протянул ей бинокль.

— Посмотрите на вельботы. Похоже, что на этот раз больше повезло Кайвынто.

Лена осторожно взяла бинокль и навела его на море.

— Как интересно! — сказала она. — Как красиво!

После нее в бинокль поглядела, Надя, но больше из вежливости, потому что вельботы были уже близко.

На берегу собрались разделочницы, стоял трактор. Вскоре сюда пришли другие артисты. Дирижер спросил Лену:

— Ну как устроилась?

— Лучше всех! — весело ответила Лена. — Вот знакомьтесь, моя хозяйка. Ее зовут Надежда.

Артисты подходили и подчеркнуто серьезно знакомились с Надей, пожимали ей, руку… Вот если бы папа видел!

Надя была счастлива. Как хорошо, когда кругом такие добрые, интересные, новые люди! И как хорошо, когда они замечают тебя, разговаривают с тобой.

Артисты всем интересовались. Они сфотографировались близ моржа, потом возле вельбота, вместе с охотниками. Каждый раз Лена брала за руку Надю и ставила рядом с собой.

Вечером отовсюду, с разных концов села к клубу потянулись люди. Многие были в лучших своих костюмах, мужчины при галстуках, а женщины в туфлях, утопающих острыми каблуками в мягком тундровом дерне.

Надя прошла вместе с Леной в заднюю комнату, где собрались музыканты. Артистка уселась перед складным зеркалом, попудрилась и осторожно нарисовала что-то на своем лице. Всего несколько линий провела, но вдруг ее глаза удлинились, а все лицо преобразилось:

— Какая вы стали красивая! — восхищенно прошептала Надя.

— Товарищи, товарищи, пора на сцену! — хлопотал дирижер, а рядом с ним топтался Казимир Болеславович и строго смотал на Надю.

— Пойдешь в зал, Надя? — спросила Лена.

— Да-да, иди в зал, девочка, — торопливо сказал Казимир Болеславович.

На удивление всем сидящим в зале, он посадил Надю на свободный стул в первом ряду.

Потом он сам раздвинул занавес, за которым уже сидели музыканты, и перед каждым из них на специальной подставке лежали раскрытые ноты.