Вечные хлопоты. Книга первая - Евгений Васильевич Кутузов
А теперь они сидели за чаем, и она рассказывала, как в девятнадцатом году ее мобилизовали работать в какой-то революционной комиссии. В какой именно, она не помнила, но кажется, в продовольственной. Первый муж Анны Тихоновны пропал бесследно: он был офицером и, по слухам, сбежал за границу.
— Мы жили вдвоем с мамой. Боялись всего. Что с нас возьмешь — женщины, а кругом такое творится, такое!.. Однажды пришли к нам двое и велели мне собираться. Мама в слезы, я тоже. Люди с винтовками, серьезные, а спросить, куда и зачем собираться, страшно. Ну вот. Привели меня в какой-то дом, усадили в коридоре на скамейку и приказали никуда не отлучаться, ждать, пока вызовут. Сижу, жду. Никто меня не охраняет. Могла бы и убежать, но не решилась. Да и куда убежишь?.. Дома все равно найдут, а больше некуда. Сколько же мне было лет тогда?.. Восемьдесят третьего года, значит... Тридцать шесть уже, не девочка!
— А детей у вас не было? — спросила Клава, заинтригованная рассказом.
— Не было, — вздохнула Анна Тихоновна. — Но дело не в этом. Час, наверное, я так просидела в коридоре. Мимо какие-то люди бегают, все озабоченные, деловитые... Потом вызывают меня. Вхожу в комнату — бывшая танцевальная зала — и чуть не падаю от страха. Боже мой!.. Против двери огромный письменный стол, а на столе — пулемет! И прямехонько на меня дулом своим направлен. Все, подумала я, сейчас расстреливать, как жену офицера, будут... На пулемет-то смотрю и не заметила даже, что за столом сидит матрос. «Ну, — говорит он, поднимаясь, — дорогая гражданочка, добровольно желаете с нами сотрудничать или будете саботировать решение Советской власти о трудовой повинности?!» А сам высоченный, под потолок, небритый и весь крест-накрест лентами с патронами перепоясанный. И с наганом, конечно. Нужно сказать, что мы с мамой не в Петрограде жили, в другом городе... Я молчу. От страха язык онемел, а матрос вынул наган и дулом за ухом чешет. Стоит, чешет и улыбается... — Анна Тихоновна тоже улыбнулась, качнула головой и отпила глоток чаю.
— А дальше, дальше что? — не вытерпела Клава. Ей нравились загадочные и страшные истории.
— Дальше все было просто. Посадили меня за этот же стол, рядом с пулеметом установили пишущую машинку и приказали печатать. Я объясняю, что не умею, что вообще никогда нигде не служила, а он, матрос то есть, тычет дулом нагана в клавиши и говорит: «Азбуку, гражданочка хорошая, знаете?.. Гимназию небось кончали?..» А я не только гимназию, а и женские курсы, на которых преподавали историю вообще, историю искусства, литературу... К светской красивой жизни меня готовили... Стала я машинисткой, или, как официально называлась моя должность, заведующей делопроизводством. Сначала с недоверием ко мне относились, потом привыкли, кроме как Анечкой никто не звал. А матрос этот — он был председатель... нет, комиссар комиссии — вскоре сделал мне предложение...
— И вы поженились? — воскликнула Клава.
— Поженились, поженились... Забыла вот сказать, что у него эти, галифе были из розового бархата сшиты. Тельняшку носил, бушлат морской и бескозырку с надписью на ленточке «Буйный»... Так я вышла второй раз замуж за комиссара. Мама до самой своей смерти боялась его и не могла мне простить этого. Она у меня вообще смешная была. Даже Пушкина читала только на французском языке, в переводах. А спорить с ней было бесполезно!.. Ее отец, мой дед значит, за какие-то особые заслуги или просто за выслугу на государственной службе дворянством был удостоен, и мама очень гордилась. Я ее понимаю. И муж мой тоже понимал... Но что же вы пирог не едите, Захар Михайлович?..
К празднику Анна Тихоновна умудрилась где-то раздобыть муки и сделала пирог с крошками.
Антипов молчал отрешенно, не лез с расспросами, а по правде сказать, и слушал плохо, а Клаве все хотелось знать в подробностях.
— А что стало потом с вашим мужем? — спросила она.
— В Испании, Клавочка, погиб. Он впоследствии стал комбригом, ромб в петлице носил. Мы году в двадцать втором... Постой-ка... Да, в двадцать втором перебрались в Петроград, его по службе перевели.
— И все время здесь живете?
— В этой квартире?.. Нет. Поменялись незадолго до войны, когда дочка замуж вышла. Зятю удобнее с работой было. Он ведь, Захар Михайлович, на вашем заводе работал. Инженер.
— А как фамилия? — поинтересовался Антипов.
— Рукавишников.
— Не слышал что-то.
— Где там, завод-то огромный! — сказала Анна Тихоновна.
— Вы любили своего мужа? — никак не унималась Клава, не обращая внимания на строгие взгляды отца.
— Николая?
— Ну... Второго...
— Второй муж и был Николай. — Анна Тихоновна ласково, нежно посмотрела на Клаву и тихо промолвила: — Очень любила и теперь люблю. Без любви невозможно... Не жизнь это, а сплошное мучение. Возможно, я и не права, но на своем опыте убедилась, что самое главное в жизни женщины — любовь! Мужа обязательно надо любить, иначе не будет, нет, семьи. Мужчины, они как-то умеют обходиться... Они чаще свое дело любят, а потом уже нас, женщин... Так, наверное, и должно быть. А я сильно ревновала Николая к его службе, чего там!..
Вот тут как раз и позвонили в дверь.
— Кто бы это мог быть? — недовольно буркнул Антипов и пошел открывать.
— Григорий Пантелеич, — сказала Клава уверенно. — Он обещался зайти вечерком.
* * *
На лестничной площадке стоял солдат с палочкой.
— Простите, — виновато сказал он, — Антиповы здесь живут? Я был у Костриковых...
— Здесь, — ответил Антипов, чувствуя, как неприятный холодок пробежал по спине. Захар Михалыч решил почему-то, что солдат от Татьяны.
— Можно... Мне бы Клаву... — Солдат смутился, покраснел и стал поправлять за спиной вещевой мешок.
У Антипова отлегло немного, однако осталась настороженность.
— Входите, — глухо, не узнавая собственного голоса, пригласил он и позвал: — Клавдия!
Потом отступил в сторону, пропуская солдата в прихожую.
Нет, и Клава не была готова к такой неожиданности. Она подумала, что за ней прибежали из больницы, — кто-нибудь не вышел на работу. Она открыла из комнаты дверь
