Павел Гельбак - ...И вся жизнь

— Дочка…

Не было слез, чтобы выплакать тоску. Женя окаменела. В голове смутно теплилась лишь мысль, что на могиле матери надо посадить березку. Обязательно березку…

Сергунька исчез сразу же после похорон Печаловой. На кладбище он стоял рядом с Анатолием, а потом словно сквозь землю провалился. Не пришел домой, не было его и в интернате.

Исчезновение мальчика болезненно переживали в семье Ткаченко — все успели к нему привязаться.

Павел Петрович заявил в милицию. Лейтенант из детской комнаты, пообещав начать поиски, скептически заметил:

— Весна одолела. Знаю я таких пацанов. Едут, куда глаза глядят… Как жрать захочет, вернется.

В «Заре Немана» жизнь шла своим чередом. Сотрудники готовили праздничный номер и потешались над запоздалой первоапрельской шуткой Виктора Светаева. Он, обозлившись за что-то на Герасима Кузьмича, решил его разыграть. В архивах нашел фотографию бородатого мужчины, положил в конверт и вместе с письмом отправил по почте в редакцию на его имя. В письме шла речь о праздновании столетнего юбилея патриарха культуры Западного края, основоположника местной прозы, выдающегося романиста Веудла Б. О., — в письме просили должным образом осветить жизнь и деятельность писателя, выделить своего представителя в юбилейный комитет. Заместитель главного редактора клюнул на приманку. Дал указание отделу культуры подготовить материал и сам изъявил желание быть членом комитета.

Светаев торжествовал. Мнимого классика он сам выдумал. А фамилия, если читать ее наоборот, — Обалдуев.

Кузьмич рассвирепел. Поставил вопрос на редколлегии.

Шутка Светаева не вызвала одобрения у членов редколлегии «Зари». Напрасно он пытался доказать, что это шутка, такая же, как любая другая, и что в журналистской среде и не такое бывало.

Виктор Светаев попытался найти утешителя в лице Анатолия, пригласил приятеля в ресторан. За стаканом вина он плакался, что чурбаны из редколлегии не понимают шуток, а Анатолий говорил о смерти Любови Павловны, побеге Сергуньки и пытался философски осмыслить происшедшее.

Быстро пьянея, Виктор трагическим тоном несколько раз произнес одну и ту же фразу:

— Никто не может предвидеть, к каким последствиям приведет это бедствие.

Нельзя оставаться одному

Женю не покидало ощущение пустоты и одиночества. Находиться дома, где каждая вещь напоминала о покойной, ее вкусах, привязанностях, было мучительно тяжко.

Не легче и на работе — сочувственные взгляды, пустые, мертвые слова утешения, полушепот за спиной:

— Как ее к земле пригнуло.

— Хлебнет горя без матери.

— За материнской спиной, как за каменной горой.

Раздражала и улица, которая несла беззаботный людской поток, как будто ничего в мире не произошло. Женя ловила себя на том, что с неприязнью смотрит на некоторых женщин — они оставались жить, а ее мужественная, добрая мать лежит в могиле. Вот ковыляет старушка, — неряшливо одетая, непричесанная, на поводке ведет такого же обветшалого пса. Ее-то никакой рак не возьмет!

— Злая, злая, противная, — укоряла себя Женя, — никто не виноват в смерти мамы. Но разве мало было вокруг других — более старых, ничтожных, пустых людей.

Как мало судьба отмерила матери счастливых дней. Годы молодости омрачил муж-самодур, потом война, затем смерть любимого человека. Не много ли для одной-единственной жизни?

Женя распахивает окно. По комнате разливается пряный аромат весны. Свежая зелень каштанов и лип подсвечена багряными огнями праздничной иллюминации. На углу улицы громкоговоритель извергает марши. Завтра праздник.

Вспомнился далекий Первомай. На ней — еще маленькой девочке — голубая шерстяная кофточка, синяя плиссированная юбочка, а в волосах огромный бант. Припекает жаркое солнце, как будто наступило лето. Гремят оркестры. Отец поднял Женю на плечи, рядом стоит и чему-то звонко смеется мать. Они на трибуне среди бывших партизан и фронтовиков. А ребята-школьники, проходя мимо, машут пионерскими галстуками. И Жене кажется, что площадь кружится в удивительном красно-зеленом танце…

Пронзительно звонит телефон. Женя нехотя снимает трубку:

— Слушаю.

В трубке голос Анатолия, нарочито бодрый, нарочито беззаботный:

— Женюрка, я кончил «гореть на работе». Давай устроим смотр праздничному Принеманску. Выходи на орбиту.

— Стыковка не состоится. Мне и дома неплохо.

— Человеку нельзя одному, Женя.

— Можно! — и повесила трубку.

Павел Петрович вернулся домой огорченным. Праздничный вечер, который с таким старанием готовили инициаторы «Клуба друзей рабочих подростков» блистательно провалился. А ведь, кажется, было предусмотрено все. В каждом цехе висело объявление о времени и цели вечера, проводилась индивидуальная работа в цехах, комсорги щедро выдавали подросткам аванс — много поучительного узнаете, встреча предстоит с интересными людьми, они сумеют ответить на все ваши вопросы. Были плакаты, диаграммы, дружеские шаржи и злые карикатуры, нарисованные заводскими художниками. В назначенное время собрались члены клуба — генерал в отставке, на его парадном мундире сверкало множество орденов и медалей; с трудом переставляя ноги, тяжело опираясь на палку, прибыл старый коммунист, участвовавший в 1917 году в штурме Зимнего дворца; пришли известный в городе хирург, популярный в Принеманске актер, старая учительница, несколько ветеранов завода… В полупустом зале сидели комсомольские активисты — завсегдатаи клуба, несколько девчушек и парней, в основном те, что находятся на хорошем счету в цехах. А все те, с кем мечтал свести дружбу «Клуб друзей рабочих подростков», не пришли.

Вечер состоялся. Нельзя было срывать мероприятие. Выступали и генерал, и артист, и ветеран революции, и старые рабочие. В отчете все это будет выглядеть вполне прилично. Но разве ради отчета Ткаченко, как на службу, ходил последнюю неделю на завод.

На улице Павел Петрович встретил группу ребят, которых раньше видел в цехе. Спросил:

— Почему не пришли в клуб? Мы вас ждали…

— Мама не велела, папаша, — засмеялся один из парней. Второй добавил:

— Чего там интересного. Сами знаем, что Первое мая — международный праздник трудящихся, а Волга впадает в Каспийское море.

Неразумному сердцу и в полдень тьма. Неужели интереснее толкаться на улицах, чем посидеть в клубе, послушать, что скажут многое повидавшие в жизни люди? Павел Петрович вспомнил, как когда-то в юности огорчился, что не мог получить пригласительного билета в заводской клуб, где должен был выступать приехавший из Харькова поэт. И сразу же в сердцах обругал себя — затянул старую песню: «Вот в наше время…» А может быть, ребятам надоели «официальные мероприятия»? Стоит им вечерок скоротать дома у телевизора, и они увидят и известного генерала, и писателя, и актера… А во времена его молодости не то что телевизор, но и репродуктор в рабочем общежитии был редкостью. Нет, это, пожалуй, не объяснение провала вечера. Его надо искать в другом. А в чем?

Секретарь парткома машиностроительного завода, прощаясь, сказал:

— Друзья молодежи — друзьями, а спрашивать за работу с подростками будем с заводского комсомола.

Под силу ли нескольким почетным старикам, почти посторонним людям на заводе, сделать то, чего не сумели старшие товарищи рабочих подростков?

Открыв дверь квартиры, Павел Петрович сразу же увидел под вешалкой домашние тапочки сына: значит, его нет дома.

— Где Анатолий? — спросил он у жены.

— Не знаю, не сказал, — ответила Тамара Васильевна.

— Могла бы и спросить…

— Могла, — согласилась Тамара Васильевна. — Но он мог и не ответить, парень взрослый…

— Наверное, пошел к Жене, — стараясь преодолеть раздражение, высказал предположение Ткаченко.

— Вряд ли. Что-то у них неладно. У девочки горе, а они не вместе… Разве можно человеку в такой беде одному оставаться? А Женя одна. Звонила я ей, дома сидит, сказала, что Толик не приходил. К нам пригласила — отказалась, не хочет из дому никуда выходить. Вот я и думаю, не поссорились ли они, не обидел ли ее Толя?

— Все не слава богу!

— А ты что такой мрачный? — пригляделась к нему Тамара Васильевна. — Рассказывай, что произошло. Подвели друзей друзья?

Ткаченко вынужден был признаться, что из их затеи пока ничего не вышло. Почему? Ответить на этот вопрос он не может. Допустим, первый блин комом… А как второй жарить?

— И второй, и третий будут комом, — убежденно заявила Тамара Васильевна. — Дитя ваше мертворожденное. Разве без вас мало проводят всяких совещаний и вечеров? Поговорить у нас любят. Вот нас теперь обязали на радио за день передавать заявки на ожидаемые события. Я, конечно, пошла в горком, райкомы, заглянула в планы. О чем там? Все о тех же собраниях, встречах, слетах… А вы решили углубить и без того могучий поток. Надо помогать комсомольской организации, а не подменять ее. Эффекта меньше, пользы больше.