Вадим Павчинский - Орлиное гнездо
Идея воскресника возникла у Машеньки, когда она увидела Семена за сбором болтов. На собрании постановили: собрать на всей территории завода годные в работу болты, гайки, подкладочные шайбы, заклепки. Попутно собрать и всякий металлический хлам: обрезки, бракованные поковки, литье — всё до последней гаечки. Лом сдать Рудметаллторгу, а вырученные деньги отчислить на нужды индустриализации.
Имя Семена Лободы в эти дни было самым популярным на заводе. О его скромном почине написала заводская многотиражка.
Семен был смущен и подавлен тем вниманием, которое проявляли к его личности ребята из комсомольской ячейки и заводского штаба «легкой кавалерии». А когда в цех пришел из заводской многотиражки безусый хлопец в юнгштурмовке, портупее и зеленых брезентовых сапогах, с большим самодельным блокнотом и двухцветным карандашом, Семен и вовсе растерялся. Но парню из многотиражки понравились скромность и застенчивость Семена. В заметке газетчика история с болтами вышла красочной, уснащенной многочисленными эпитетами и восклицательными знаками. Семену было неловко читать про себя такие восторженные и хвалебные слова. Ему казалось, что это он сам расхвастался и наговорил о себе столько всего. И думалось, что окружающие смеются и осуждают его за бахвальство. Но все сомнения стали понемногу рассеиваться после разговора с Кочкиным. Тот подошел к Семену, пожал руку и назвал его молодцом.
Последнее время Семен не ходил в цех за болтами, пользуясь собранным вокруг катеров старьем. Однажды, проходя мимо Семена, Катя Калитаева смеясь сказала:
— Ты, Сенечка, совсем забыл про меня. Не заходишь. А куда же я теперь болты девать буду?
— А вот запасы кончатся, так приду, — ответил Семен, приняв шутку Кати всерьез.
Сегодня он вместе с ребятами старательно собирал разбросанное по земле старое, гремучее железо и очень удивился, когда заметил, какой чистой и просторной становится площадка. Столько мешавшего работе хлама валялось под ногами.
— Из этого лома изготовят стальные листы, а ты из них будешь собирать новые катера, — говорила Семену Машенька.
И Семен совсем по-иному посмотрел на вороха обрезков, скрюченных кусков железа, собранных со всей территории завода. Ему уже виделись новые катера.
Оглядывая площадку, Семен заметил отца. У него сегодня был рабочий день. Но Федос ничего не делал, сидел в стороне от своего катера. Это непонятное безделье смутило Семена. Гришка тоже сидел на палубе сейнера, рядом с развевающимся на ветру рогожным знаменем. Компрессорная подавала воздух, клепальщики неутомимо стучали молотками, и только Федос с Гришкой прохлаждались неизвестно почему.
— Почему простаиваешь? — спросил Шмякина подошедший Егор Калитаев.
— Подручный обиделся. Ему рогожа не нравится, он от нее нервный делается, — ответил Гришка.
Семен слышал, как отец говорил во всю мощь своего басовитого голоса:
— Егорий, богом заклинаю, сделай одолжение: сними рогожу. Люди ж кругом. Нельзя мне срамиться перед сопляками, — и Федос показал на парней и девчат, собиравших железный лом.
Егор разъяснил, что только собрание имеет право решить вопрос о снятии рогожного знамени. Надо сперва устранить брак.
Федос рассердился, сказал, что вообще не будет работать, если тут такие порядки, и решительно зашагал к Семену.
— А ну, пошли отседова, — гаркнул он. — Отца страмят, а он ногти обдирает об это поганое железо.
Семен, не подымая головы, упорно продолжал высвобождать застрявшее железо. Он вспомнил вмерзший в землю лист цинка, над которым они тогда столько помучились, скосил глаза на груды собранного лома, назначенного в переплав для новых катеров, и ему показалась бессмысленной и ненужной возня вокруг бакарасевской находки. На что она? А ведь как старался тогда отец. А тут — польза всем людям.
И Семен с тем же упорством и ожесточением продолжал отдирать застрявший железный лист. Федос понял, что не дождется Семена, а стоять тут, показывая людям свою беспомощность, он не мог. Пнув со злости ненавистную железяку, Федос пошел прочь от того места, где принял на свою голову столько незаслуженного позора.
Когда отец скрылся из виду, Семен оттащил ржавый лист в одну из куч и пошел на Гришкин катер.
— Давай я за подручного поработаю, вместо отца. Видишь, в какое расстройство ты человека вогнал, — сказал он с укором и, взяв подбойку, спустился внутрь сейнера.
Через несколько минут над катером разнеслась пулеметная дробь. От ударов молотка древко рогожного знамени дрожало, постепенно кренясь, пока не рухнуло вниз. Но его подобрал Юрий Дерябин и торжественно, с шуточками и прибауточками водрузил на прежнее место.
— Гад ты, Юрка, — зло выругался Гришка.
Рассерженный, обиженный Федос решил не возвращаться в цех. «Будь что будет. Не снимут рогожу — совсем уйду», — решил он и направился домой.
Лобода вышел за ворота. Опять на глаза попалась знакомая фанерная касса-бутылка. «Было б в моей власти — я б эту бутылку поганую расшиб к чертовой бабушке. Придумали ерунду, людей позорят… Человека добрым словом учить надо… А тут — рогожа да черная касса…»
Появление Федоса дома средь бела дня было для хозяйки неожиданным, она заметно растерялась. Это насторожило Федоса: чего она так волнуется?
— Не сердитесь, Федос Игнатьевич, — заискивающе говорила она. — Гости нагрянули незваные, так я их у вас в комнате устроила. Теснота у меня.
Хозяйка и впрямь жила не слишком просторно: размещалась на крохотной кухне, а единственную большую комнату сдавала постояльцам. Сейчас из той комнаты неслись голоса, кто-то ругался… Федос по выкрикам понял, что играют в карты на деньги.
— Может, у меня отдохнете пока? — предложила хозяйка, загораживая дверь в комнату.
Как бы невзначай, она задела плечом Федоса. Эта неожиданное прикосновение красивой женщины, видать истомившейся в горьком вдовьем одиночестве, всколыхнуло в душе Федоса воспоминание о доме, о Евдокии. Хозяйка по-прежнему стояла, загородив дверь, улыбчиво глядя в Федосовы глаза. И вдруг он забыл все, что произошло с ним на заводе, — постыдную рогожу над головой, несправедливость Егора. Как бывает иной раз с человеком, сердце которого ущемлено обидой, Федосу вдруг захотелось обыкновенной человеческой теплоты, участия, ласки.
От хозяйки пахло вином. Федосу было это ново и неприятно: его Евдокия никогда не пила. И этот едва уловимый винный душок отрезвил затуманившуюся на минуту голову Федоса.
— Дай пройти! — властно сказал он и толкнул сапогом дверь.
В комнате слоился махорочный дым. За столом сидела подгулявшая компания и отчаянно резалась в карты. Какой-то пьяный небритый верзила в грязных сапожищах валялся на Федосовом топчане и безучастно наблюдал за четырьмя игроками. Те так и не заметили Федоса, занятые азартной игрой. Небритый незнакомец, догадавшись видимо, что явился хозяин комнаты, нехотя поднялся с топчана и, пошатываясь, неуверенными движениями принялся приводить постель в порядок.
Бесцеремонность и наглость картежников, распоряжавшихся в чужой комнате как у себя дома, ошеломили Федоса. Он не сразу нашелся, не знал, как себя держать с ними. Увидел вошедшую вслед за ним хозяйку и с укором поглядел на нее. Она чуть не заставила его совершить предательство перед Евдокией. Он вспомнил, что, уезжая, даже не попрощался по-человечески с женой. Глядя теперь на эту чужую женщину, Федос сердился все больше и больше.
— А ну выметайся отсюда! — глухо выговорил он, наступая на картежников.
— А, рабочий класс! Наше вам с кисточкой! — развязно приветствовал Федоса один из пьяной компании. — Это не вас, случаем, недавно рогожей накрыли?
Федос узнал учетчика из цеховой конторы. Смех подвыпивших людей лишил его решительности. Опустив руки, он молча топтался перед столом. Не драться же ему с ними, в самом деле.
Небритый верзила поднес Лободе кружку водки:
— Выпьем, бо сказано в писании: его же и монаси приемлют.
Федос рассеянно взял кружку, подсел на табурет у края стола. Игроки сгребли в кучу карты, расчистив место, поставили четвертную бутыль, которая хранилась под столом, и предложили выпить за новое знакомство.
— Нет, уж ежели б меня такое коснулось, то извини-подвинься! Я бы им показал рогожу! — разглагольствовал учетчик. — Не горюй, отец, давай лучше обмочим это дело хлебной слезой.
— И то правда, — рокочуще, по церковному нараспев подтвердил верзила и чокнулся с Федосом.
— Поп-расстрига благословил, значит — все правильно, — засмеялся третий игрок и подмигнул Федосу.
— Не горюй вельми из-за той рогожи, — уговаривал Федоса поп-расстрига. — Из нее наши соседи японцы в древние времена боевые знамена делали. А в общем — все суета сует…
Федос опять вспомнил свои обиды и, ожесточившись, хватил кружку поднесенного вина.
