Ефим Пермитин - Три поколения
— А где же медведь, дедушка? — спросил он тихим голосом.
— Наповал ты его, наповал… Вот он, смотри!
Дед Силантий встал. Митя увидел мертвого зверя, лежавшего на боку. Большие лапы его с кривыми длинными когтями были плотно сжаты, чернея толстыми, вывернутыми подошвами.
Митя вскочил, шатаясь, подошел к зверю и пнул его носком сапога в нос.
— Что же с ним теперь волыниться, обдирать надо, — сказал он. — Дай-ка нож, дед Силантий.
Митя уже оправился от испуга, но кони все еще дрожали, храпели и не хотели подходить к месту, где лежал медведь.
Дед Силантий быстро работал ножом. Медведь был огромен и худ. Митя не отходил от туши и внимательно рассматривал рану на мохнатой груди. Когда тушу освежевали, он увидел длинный рубец на правом предплечье медведя. То был след пули, пробившей когда-то могучие мускулы зверя.
Шкуру приторочили к седлу храпевшей и лягавшейся Лысанки.
Мите хотелось везти шкуру самому, но дед Силантий отговорил его:
— Пугливая Мухортушка, сама убьется об лесину и тебя убьет.
В Козлушку они добрались с трудом, по испортившейся на южном склоне дороге. При переезде через реку Становую Мухортушка провалилась в воду задними ногами. Митя соскочил на лед, и лошадь выпрыгнула. На противоположном берегу собралось все население деревни. Через реку козлушане уже не ездили: с часу на час ожидали ледохода.
Дед Наум прокричал что-то Силантию, но проводник пнул под бока Лысанку и поехал. Митя повел Мухортушку на поводу.
Бабы и ребята строили всевозможные догадки.
— Зачем по эдакому пути ехать парнишке?
— С шишкой на макушке! Молнией расшиби, с шишкой, — волновался востроглазый Амоска.
— Ружье за плечами… Промышленник откуда-то, — спорили Терька с Зотиком.
Зотик настаивал, что это маленький комиссарчик: он слышал от Дениса Денисовича о кожаных тужурках комиссаров, о шапках с пуговками на верхушке и кожаных сумках у бедра.
— А берданка зачем? — волновался Терька.
Реку Силантий с Митей переехали благополучно. Митя вскочил в седло и следом за проводником стал подниматься по дорожке.
Силантий поздоровался с дедом Наумом.
— Заехать к тебе разреши уж, Наум Сысоич, с героем вместе. Из волости по народной переписи едем. А на рассвете сегодня, на самом Козлушанском хребте, зверь всплыл, да, оборони бог, огромный. Не сплоховал парненочка — да из берданки… А зверь упал — да на парнишку. Обмер я, Наум Сысоич…
— Вавилка, да ведь это наш зверь-то, — сказал Зотик, — ей-богу, наш…
Ребятишки шли следом, забегали вперед, хватались за медвежью шкуру.
Зотик со страхом и уважением смотрел на тщедушного курносого Митю.
Глава XVIII
Знакомство состоялось в избе у дедки Наума.
Митя ел щи. Ребята перешептывались у порога о берданке и шапке с пуговкой. Дед Силантий рассказывал об истории с медведем. Лицо Мити стало пунцовым.
— А ведь он немоляха, ребятушки, — тихонько шепнул Амоска. — Немоляха, молнией разрази меня, немоляха! Лба не перекрестил, как за еду сел.
— Да что ты? — живо откликнулись Терька, Зотик и Вавилка.
— Подкараулим, — решили они и молча уставились на сидевшего за столом Митю.
— Безотцовщина, — не унимался Амоска, довольный, что он первый заметил.
— Молчи, карапузик, — прошипел Терька.
Вавилка тоже почему-то вдруг рассердился и стал выталкивать Амоску за дверь.
— Убирайся, нечего тут со старшими, — подтолкнул упиравшегося Амоску и Зотик.
Амоска, протестуя, громко хлопнул дверью и озорно стукнул несколько раз в дверь пяткой. Через минуту он уже забрался на завалинку и так скривил лицо, что ребята не выдержали.
— Да отколоти ты его, Терька! — крикнул Вавилка вдогонку выскочившему за дверь Терьке.
Амоска, соскочив с завалинки, кинулся вдоль дороги.
Митя встал из-за стола, поблагодарил Феклисту, деда Наума и вытер губы.
Ребята с ужасом убедились, что Амоска был прав.
— Я тебе говорил, — шепнул Терьке Зотик, — что комиссарчик…
Митя даже за столом беспокоился, как бы не подопрела свернутая трубкой медвежья шкура.
— Медвежину-то распялить надо, дед Силантий, не испортилась бы: ишь как печет!.. — сказал он таким тоном, будто ему ежедневно приходилось распяливать для просушки медвежьи шкуры.
Ребята многозначительно переглянулись. Но дед Силантий долго еще доедал поданную кашу. Потом он осторожно смел крошки с бороды на ладонь, положил их в рот, прожевал и встал на молитву:
— Спасет Христос, Наум Сысоич, Феклиста Зеноновна, за хлеб за соль.
Дед Наум и Феклиста в ответ поклонились.
— Ну, герой, пойдем теперь устроим шкуру: шкурина на всю четвертную, а то и поболе вытянет.
Дед Наум тоже вышел. Ребята следом повалили из избы.
С юга обдавало влажным, густым и теплым ветром. На дворе обнажились дорожки. Маленькие ребята бегали уже босые. Ноги их на не согревшейся еще земле мерзли, и они по-гусиному поджимали то одну, то другую, отогревая подошвы.
Медвежью шкуру растянули у амбара. Дед Наум четвертями смерил шкуру от носа до хвоста. Ребята внимательно следили за каждым его движением.
— Двадцать четвертей зверишка-то вытянул, бог бы его любил. Не всегда такой-то попадется…
Митя удивился и даже обиделся, что при исключительной величине шкуры дед Наум все-таки назвал медведя «зверишкой».
— Тащи-ка, Зотик, скόбель, собьем с нее сорочье мясо.
Зотик мигом принес тупую старую литовку. Дед Наум положил шкуру на бревно и движениями скьбеля вверх и вниз стал сгонять с мездры тонкую пленку мяса. Дед Силантий заштопал ниткой пульную рану и острым ножом очистил мясо с головы до губ.
— В пятках-то посолить бы надо, Наум Сысоич, не плюнула бы муха…
Зотик принес горшочек с крупной голубоватой солью и подал деду. Тот расправил кожу на жесткой подошве передней правой лапы и вдруг остановился с занесенной над ней щепотью с солью:
— Господи Исусе Христе!..
Наум Сысоич вспомнил смерть отца Зотика, своего сына Трефила, от медведя, которому он отстрелил коготь с правой лапы. «Не тот ли это самый?»
Из глаз деда выкатились две мутные слезинки. Старик торопливо смахнул их и густо посолил подошву.
— Меченый зверишка-то… Когтя нет на правой лапе, — сказал он.
Шкуру натянули на связанную из кольев раму.
Зотик, Терька, Вавилка и Митя — каждый держался за одну из лап зверя, стараясь растянуть медвежину в длину и ширину насколько возможно, а старики привязывали ее за прорезь у носа, лап и основания хвоста.
Распяленную шкуру поставили в тень под навесом, головой вверх.
— Теперь пусть она позавялится, пообтянется, а через денек-другой мы ее перетянем. Вот что, молодец удалый! — дружески хлопнул дед Наум Митю по плечу.
Ночью Наум Сысоич стал перед иконой и долго бил поклоны за упокой души погибших рабов Трефила и Нефеда. А наутро он дольше обыкновенного засматривался на Митю и несколько раз отечески тепло заговаривал с ним:
— Ишь ты, какого зверишка-то ухлопал…
Митя полюбил деда Наума с первых же слов.
С ребятами дружба завязалась еще раньше. Зотик рассказал, как они «скрадывали» вчера этого медведя на хребте, и утверждал, что, если бы им не помешали помочане, они сами не упустили бы его.
Зотик принес и показал Мите свою винтовку. Митя притащил берданку и заявил, что купит ее, как только продаст шкуру.
А вечером все четверо улеглись у Наумычевых на полатях и проговорили до полуночи.
Ребята рассказывали о событиях этой зимы. Митю поразило обилие бед, за такой короткий срок свалившихся на маленькую заимку. Больше всего заинтересовали его дела агента Госторга Дениса Денисовича Белобородова. Он заставил Зотика еще раз повторить, как покупал агент у них соболью шкурку и как обманул Мокея. Зотик во всех подробностях передал разговор Дениса Денисовича с дедом Наумом при торге соболя и рассказал, что потом из этого получилось.
Не меньше заинтересовал Митю и рассказ Терьки о проделках Анемподиста Вонифатьича.
— Ребятушки, да ведь это же злостнейшая эксплуатация и контрреволюция, — сказал Митя. — Неужто так-таки и стращал Белобородов?
— Умереть в одночасье, если вру, — перекрестился в доказательство Зотик. — Застращал гепевой, казной. Я-то не знаю, что это за гепева и казна такая, но дедынька, видать, сильно перетрухнул.
Митя долго лежал молча. Рассказы ребят навели его на серьезные и неожиданные мысли.
Рано утром мальчики вчетвером отправились проведать шкуру. Первым добежал до нее Терька и ахнул: на левой задней лапе не хватало четырех когтей, остался только мизинец.
— Убей бог, Пестимейка Вонифатьичева украла!
— Больше некому, — подтвердили Терькину догадку Зотик и Вавилка. — Это она для присушки женихов дюзнула.
