Антонина Коптяева - Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк
Поэтому, когда в комнату вошел полковник, знакомый теперь всему Оренбургу, адъютант встал поближе к арестованному редактору, зорко следя за каждым его движеньем.
— По какому праву вы закрыли нашу газету? — спросил Коростелев, шагнув навстречу Дутову.
Тот властным жестом осадил адъютанта, ринувшегося было заслонить его, приказал:
— Пошлите за губкомиссаром Архангельским! Я распорядился закрыть вашу газету, потому что вы допустили в ней оскорбительные выпады по моему адресу, — с надменным видом пояснил он, обращаясь к Александру. — С Комитетом спасения родины и гласными городской думы вы тоже не церемонитесь. А вам давно бы пора прекратить свою преступную деятельность разобщения сил русского народа.
Он вскинул голову, и в широких глазах его вспыхнули настороженно-злые огоньки. Почему этот безоружный, беспомощно-одинокий сейчас человек на боится его? На что он надеется? Губы атамана плотно сжались, отвислые щеки подобрались. Отставив ногу, заложив по привычке большой палец стиснутой в кулак руки за ремень портупеи, он смотрел в упор на взятого им под стражу Коростелева и думал:
«Чего ты корчишь из себя вождя? В любую минуту я могу тебя уничтожить! И всю твою большевистскую шайку разгоню. Никто не помешает мне теперь осуществить мой суд, скорый и правый».
Александр понимал сложность и опасность положения, но видел перед собой только самоуверенного и недалекого господского холуя, хотя и не мог отказать ему в храбрости и деловой сметке.
«Говорит о русском народе и в то же время собирается выступать против всей революционной России! Ведь образованный — кадетский корпус в Оренбурге закончил, два училища: кавалерийское да инженерное, учебу в академии генерального штаба прошел по первому разряду, а норовит стену лбом прошибить! Зря стараетесь, ваше высокоблагородие! Не мешало бы вам окончить еще наши курсы по марксизму».
То, что атаман послал за Архангельским, еще раз показало, как он поднаторел в каверзных делах, как изворотлив в политике. Значит, несмотря на свою надменную осанку жестокого сатрапа, побаивается самочинной расправы с одним из вожаков оренбургских рабочих.
— Вы хотите казнить меня, а потом заявите, что Коростелева осудили свои революционеры, — с усмешкой сказал Александр. — Но рабочие не такие простаки, чтобы попасть на вашу удочку: этих революционеров, которые прислужничают вам, мы давно разоблачили.
Ставленник Временного правительства губернский комиссар эсер Архангельский не замедлил с прибытием и, усевшись за стол вместе с Дутовым, приказал арестованному, стоя перед ними, отвечать на вопросы. Но Коростелев сам потребовал от них ответа.
— Где ваша хваленая свобода печати? На каком основании вы натравили своих громил на типографию «Пролетария»?
— Ваша газета призывала к восстанию, — резким, не допускающим возражения тоном сказал Дутов.
— Да, призывала. Но вооруженное восстание в Петрограде уже произошло…
— Мы не хотим, чтобы подобное безобразие произошло и в Оренбурге.
— Это произойдет помимо вашего желания.
Дутову захотелось ударить дерзкого большевика, но он сдержался.
— Кто писал передовицу для последнего, запрещенного номера?
— Я. Разгромив типографию и взяв меня под арест, вы вызовете бурю гнева в рабочей среде: газета принадлежала рабочим.
— Мы ничего не будем иметь против вашей газеты и вас освободим, если вы выбросите лозунг «Да здравствует власть Советов!», — вкрадчиво заговорил Архангельский. — И поменьше о вооружении и диктатуре пролетариата.
— Это наши боевые лозунги. Выбросить их мы не можем. Вам пора знать, что в принципиальных вопросах большевики не торгуются.
— Посадим вас в тюрьму и будем судить со всей строгостью закона военного времени, — мрачно объявил Дутов и, хлопнув дверью, вышел из комнаты.
— Какие вы мелкие людишки! — сказал Коростелев Архангельскому, сразу поблекшему без своего покровителя.
17В казачьих станицах возвышение атамана Дутова было встречено одобрительно: это укрепляло значение войска в губернии, хотя объявленное военное положение в Оренбурге многих заставило насторожиться.
— Не-ет, язви тя! Покуда мир стоять будет, в чести и славе должно находиться казачество! — говорил, не попадая ногой через высокую подворотню, крепко подгулявший на радостях Тихон Захарович Караульников.
Спотыкался еще не дряхлый дед, но на ногах держался упорно, пиная препятствие, возникшее на пути, пока не приметил его из окна сам хозяин Григорий Прохорович Шеломинцев, только что приехавший из Оренбурга через Илецкую Защиту.
— Харитина! Духом лети, помоги гостю войти во двор. — Шеломинцев хотел сказать «в дом», да вовремя сообразил, что крутые ступеньки крыльца вовсе не осилить пьяному бородачу; надел папаху, шинель внакидку и сам вышел навстречу.
Харитина уже вынула подворотню, подвела старика к лавочке у летней кухни и, пряча озорной смешок, предлагала:
— Может, рассольцу огурешного принести али браги-кислушки?
Дед Караульников охотно присел, почуяв под собою твердую опору, приосанился, но от напитков, зряшных по его мнению, отказался.
— Это уж моему папане по состоянию их здоровья. А я ишо могу и самогону стаканчик за здравие нашего атамана…
Григорий Прохорович движением тяжелых бровей отослал Харитину и присел рядом с отцом своего однолетка, войскового старшины Караульникова, ускакавшего вчера в Оренбург с отрядом мобилизованных казаков нести службу при войсковом штабе.
Закурили. Помолчали. В припухших глазах старого воина мелькнули искры задора.
— Со старших, стало быть, возрастов начинают!
— Оно надежнее, — словно отрубил Шеломинцев. — Ежели взять спервоначалу фронтовиков либо таких сектантов, как ваш Антошка… Недоразумение может произойти. А войсковому атаману наивернейши люди нужны, духом крепкие, чтобы ни свата, ни брата не убоялись рубануть. Костяк войска должен быть прочный. Опять же лична охрана. Отмобилизуемся, всех приведем в православную веру.
Ища возможности потолковать по душам, узнать новости из первых уст, торкнулись в калитку соседа Ведякины — Демид да хромой Прохор, за ними справные хозяева — казаки Конобеев, Недорезов и Нечеухин, отцы сослуживцев Нестора. Зашел даже лавочник Одноглазов, хотя до сих пор сердился из-за своей Неонилы. От всех на сажень несло запахом спиртного, и Григорий Прохорович сразу вспомнил торопливо-сбивчивый рассказ жены о том, как отмечалось в станице боевое возрождение войска.
Лавочник Одноглазов в строй, конечно, не собирался, но сынов у него — целый взвод.
— Помер нынче мой старшой в лазарете, — сообщил он, морщась от сердечной боли. — Двое средних убиты на фронте. Но, коли потребуется, все положу на алтарь отечества, чтобы огнем и железом изничтожить красную заразу.
Казаки сняли на минуту папахи из уважения к утратам станичника, призадумались. Подставил осенней прохладе широколобую голову и Григорий Прохорович, произнося мысленно:
«Смерть, как жена, богом суждена».
— Ну рассказывай, Прохорыч, каков он, наш атаман, с виду? Как ведет себя?
— Вид имеет авантажный, выглядыват лет на сорок. Ежели что, так енеральски эполеты ему очень даже пристанут. Вел себя, как и подобает батьке-атаману: лишнего не говорил, не хвалился попусту.
— Значит, можно положиться на него? — желая увериться, Одноглазов сверлил взглядом станичного депутата, переминаясь с ноги на ногу.
— А то! Боевой казак. Трезвой жизни. Грамотой кого хочешь за пояс заткнет: кадетский корпус и академию генерального штаба закончил.
— Скажи ты! Академию!
— И в электрической технике дока, потому как любитель. Специально учился в инженерном. Все превзошел: хоть по части телефонов, хоть на телеграфном деле.
— Ишь ты! На все руки, стало быть.
— У хлеба с голоду не помрет, — оживленно заговорили станичники.
— С таким не пропадем: в любое дело вникает. — Шеломинцев самодовольно приосанился; проголосовав за Дутова, он будто породнился с ним и ревниво желал всеобщего признания его достоинств. — Пригляделись к человеку, промеж себя на круге обсудили. Видим — подходяща для войска фигура. Вот и… избрали.
— Ежели не потянет, через три года сместить можно, — сказал Недорезов, сухопарый, долговязый, сутулый, точно береза в хвойном лесу.
— Это раньше смещали, а теперь ему, атаману-то, всю полноту власти в губернии вручили, пожалуй, не подступишься, — возразил Демид Ведякин. — Теперь будем дрожать перед ним, как перед царем.
— Полно, станичники! Не для того мы его выбирали, чтобы заране порочить, — упрекнул Шеломинцев, с трудом подавив досаду. — Полноту власти ему эти перевертни — меньшевики да эсеры — вручили, потому что сами никуда не годятся. Да ишо большевики на них страху нагнали… Зато наш атаман бразды правленья будет держать твердо. Всех трепачей — в бараний рог.
