Антонина Коптяева - Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк
Дутов уже стоял на трибуне, окидывая собрание властным взглядом.
— Мне приходится выступать здесь при очень тяжелых условиях, — заговорил он негромко, явно не заботясь о том, чтобы его услышали на галерке. — Мое имя произносится на всех перекрестках, поэтому я хочу открыто сказать, к чему я иду. Я заявляю, что мы, казачество, всеми мерами будем поддерживать Временное правительство. Я имею одобрительные по этому вопросу телеграммы от всех казачьих войск. А Дон пошел еще дальше: он пригласил Керенского в Новочеркасск, где гарантирует Временному правительству полную безопасность. — Дутов смолк, проверяя произведенное его словами впечатление, и снова оглядел зал.
Речь его была вознаграждена бурными овациями.
Городской голова Барановский предложил оказать атаману Оренбургского казачьего войска полное доверие. Гласные думы единодушно проголосовали. В заключение дума заклеймила «преступную авантюру большевиков», «которая открывает свободную дорогу армии Вильгельма и пролагает пути для контрреволюции в стране».
Утверждая этот пункт, многие из гласных оглянулись на большевиков, но увидели такие откровенно насмешливые презрительные и даже грозные лица, что сразу присмирели, тем более что их защитника, атамана, в зале уже не было. Чем черт не шутит: вдруг эти отчаянные, во многом загадочные люди устроят в Оренбурге такой же переворот, как в Петрограде!
Живы еще были в памяти вспышки дореволюционных восстаний, которые сотрясали губернию, шатая императорский трон всея Руси. Баррикады девятьсот пятого года. Вон сколько одних главарей, а за ними целая армия рукастых, горластых, бесстрашных рабочих, которые всем недовольны. Что им стоит запросто сцапать смелого, но коротконогого атамана? Как тогда быть?
Большевики молчали.
За свое долготерпение и выдержку они были вознаграждены откровенным выступлением гласного господина Смыслова:
— Вводя военное положение, мы берем под контроль бессознательные массы, которые сейчас издерганы и, поддаваясь большевистским лозунгам, готовы на любые эксцессы. Таким образом, угрожая голодным и обездоленным, мы защищаем классы обеспеченные, — без обиняков заявил он.
— Не часто можно услышать от них столь откровенные слова, — сказал Кичигин. — Все болтали, и никто не брал на себя суровой ответственности, а теперь отношения определились.
— Завтра нас начнут вешать и расстреливать, если мы не примем нужные меры, — ответил Александр Коростелев.
16Теперь город считался на военном положении, и всюду стояли казачьи караулы, всюду рыскали казачьи разъезды.
Александр Коростелев сам видел по пути домой, как были заняты казаками здания телеграфа, банка, вокзала, как выставлялась усиленная стража возле арсенала и депо.
Только что осенняя ночь сверкала щедро разбросанными в густой синеве крупными звездами, но небо опять заволоклось невидимо надвинувшейся завесой. Мерзлый снег, колкий, как просеянное сквозь тучи звездное стекло, зашуршал по крышам мятежного города, посыпался на слабо освещенные и совсем темные улицы, по которым скакали гонцы Дутова. Впервые жутковато показалось Александру Коростелеву шагать в одиночку на городскую окраину: стукнут прямо с седла, никто и не увидит.
«Атаман распоясался вовсю, но теперь, после вооруженного восстания в Петрограде, когда центральная власть действительно перешла в руки народа, этот белый волк нам не страшен. Второй Всероссийский съезд Советов сразу утвердил декреты о земле и мире. Вот самое могучее наше оружие против врагов революции. — Александр оттолкнулся от стола и с минуту сидел неподвижно, сосредоточенно глядя на стену, оклеенную чистенькими дешевыми обоями. — Нет, Дутов и его прихвостни даже не представляют, как мы их тряхнем. Только что организованные подпольно красногвардейские отряды уже большая сила. Никто не выбьет добытое оружие из наших рук. И очень хорошо, что у нас есть своя газета».
Взяв принесенный им оттиск «Пролетария», Александр, радуясь, вдохнул запах типографской краски. Статью «Их позор» написал для этого номера он сам и, просматривая ее, опять улыбнулся:
«Корреспонденты — рабочие, и я — еще и редактор газеты поневоле, — тоже стал писучим человеком». С тревожным чувством, будто ощущая на себе тысячи взыскательных взглядов, Коростелев прочитал вслух:
— «Когда у всех истинно революционных солдат и рабочих вырвался вздох облегчения при переходе власти в руки Советов, главари оренбургской партии социалистов-революционеров передали местную власть атаману Дутову. Свершилось неслыханное предательство. Вопреки воле солдат, рабочих, крестьян эти изменники венчали Дутова на военную диктатуру». «Нет, все верно! Именно так прямо и резко мы должны говорить на страницах нашей печати».
Александр подтянул к себе бумагу, обмакнул в чернильницу перо, крепко сжимая в сильных пальцах тонкую ученическую ручку…
Наскоро позавтракав, не успев даже поговорить с сестрой и матерью, он еще раз прочитал законченную перед рассветом новую статью и помчался в типографию.
Около знакомых дверей стоял взвод спешившихся вооруженных казаков. Они держались вольно, посмеиваясь и дымя цигарками, как будто ожидали кого-то.
«Обыск идет! — промелькнула у Коростелева обжигающая холодом мысль, и он еще ускорил шаги. — С либерализмом покончено. Диктатура казачьего вождя показывает свои волчьи зубы».
Усатый казак, вскинув на руку винтовку, преградил штыком дорогу Александру:
— Стой! Стой! Не велено никого пущать.
— Скажи, что пришел редактор газеты.
Казак посмотрел озадаченно и ушел. Ушел и пропал. Потом выглянул немолодой урядник, неприветливо оглядев редактора, нехотя буркнул:
— Ну, входитя, что ли!
Войдя в типографию и увидев рассыпанный набор газеты, Александр чуть не выронил из рук туго набитый портфель. Много раз волновался он, вынужденный молчком переносить обыски, когда жандармы, вломившись в квартиру, переворачивали в ней все вверх дном, но то были переживания отдельной личности, идущей наперекор течению, а тут произошел разгром газеты — детища целого коллектива рабочих, их надежды и гордости и, самое главное, их боевой трибуны.
На огромном столе для подготовки печатных форм темнели литеры рассыпанного набора, валялись смятые гранки, а на полу виднелись разорванные полосы и оттиски газеты со статьей «Их позор», затоптанные грязными сапогами погромщиков. Сильнее обычного ощущалась — так и лезла в горло — висевшая в спертом воздухе только что поднятая свинцовая пыль.
От этой ли пыли, от чувства ли бессильной ярости и острого сожаления у Александра Коростелева запершило в горле: сколько хлопот, беготни, переговоров с владельцами типографий, сколько трудовых денег, оторванных рабочими от своего семейного стола!..
— Кто устроил это безобразие? — с возмущением спросил он появившегося владельца типографии — типичного, заплывшего жирком буржуа, заметно обеспокоенного.
— Распоряжение свыше не может быть безобразием, — самоуверенно возразил вынырнувший из двери печатного цеха щеголеватый офицер. — Газета закрыта по приказу войскового атамана. А вас приказано задержать.
Не успел Коростелев собраться с мыслями, как у подъезда загудел автомобиль, и в наборный цех ввалилась группа казаков, возглавляемая адъютантом Дутова.
— Я должен доставить вас в войсковой штаб, — заявил тот, не без любопытства оглядев арестованного, который был известен дутовцам не как редактор газеты, а как один из главных большевистских бузотеров и председатель их городского комитета.
Для охраны в автомобиль вместе с ним село несколько казаков, кроме того, человек двадцать конников помчались следом.
«Почет-то какой! — со злой усмешкой подумал Александр. — Неужели они такие трусы — за одним человеком чуть не сотню стражников послали? Или боятся, чтобы рабочие не отбили меня?»
Первое, что он увидел, войдя в штаб атамана, — это свежеотпечатанный экземпляр запрещенного номера «Пролетария», лежавший на столе дежурного офицера.
«Успели-таки — тиснули для себя!» — Редактор посмотрел на газетный лист, точно на дорогого, безвременно погибшего друга.
Тут же у входа его обыскали, вывернув все карманы, булавку и то не удалось бы скрыть.
«Боитесь, чтобы я не прикончил вашего батьку, язви его в душу!» Хотя это пылкое пожелание не было высказано вслух, однако вид Коростелева, стоявшего с поднятыми руками среди обшаривавших его с ног до головы казаков, не понравился адъютанту: обыск походил на какой-то мелкий грабеж, но пострадавший человек смотрел на обступивших его «воришек» не только с полным самообладанием, но и откровенным презрением.
Поэтому, когда в комнату вошел полковник, знакомый теперь всему Оренбургу, адъютант встал поближе к арестованному редактору, зорко следя за каждым его движеньем.
