Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко
— Он куда-то вышел… Позвоните позднее. — Кинув трубку на рычаг, Валентин добавил: — Я ухожу, Андрей. Не грусти. Сам знаешь, как бывает.
— Слушай, Валентин, оставь мне пару сигарет. И еще — ты меня не жалей.
— Брось свою гордость, сейчас это ни к чему.
— Она тебе мешает? Или вредила кому-нибудь?
— Кроме тебя — никому. При твоих способностях ты мог бы сделать больше.
— Не надо меня учить. Поздно уже… И вообще — поздно. Тебя давно ждет Софья.
— Конечно, пойду к Софье.
Батура тяжелыми шагами мерил кабинет. Почему от него все чего-то ждут? Почему все считают, что Андрей Батура должен делать больше, чем они сами? Разве недостаточно того, что свое дело он делает на совесть, как завещал отец. Его отец…
Он вспомнил, как с братом Михаилом они, держась за руки, медленно шагали за машиной. Мама вся в черном. Бледная и застывшая. Она не плакала, и они тоже не плакали. Молча прошли через весь город к кладбищу. Встречные присоединялись к ним на всем пути. Провожали долгими взглядами, полными печали. Несколько лет после войны отец носил у самого сердца маленький осколок мины. Сперва их было два. Один вытащили, а дальше оперировать боялись. Ему нельзя было волноваться. Нельзя было переутомляться физически… Нельзя было… Но как человеку смириться с этими «нельзя», тем более секретарю приграничного райкома!
— Каждый должен делать свое дело на совесть, — отвечал Константин Батура на упреки жены. — Значит, нужно к каждому делу свое сердце приложить. Так-то! — Говорил это смеясь, поглаживая головы своих мальчиков.
Он упал у всех на глазах — на совещании председателей колхозов…
— Что тут у вас творится, Андрей? — Секретарша редактора, пухлая блондинка, игриво обвела глазами комнату, отгоняя от лица табачный дым. — Вас зовет Григорий Александрович.
— Меня? А что там?..
— Не знаю. — Она сложила губы бантиком, всем видом показывая, что хотя и знает все, но, соблюдая служебный долг, не станет говорить лишнего. — Какое-то важное задание.
Редактор сидел лицом к двери за старинным дубовым столом, рядом с которым стоял темный шкаф, повернутый всем содержимым к свету. За раздвижными стеклами были довольно просторно расположены награды, газеты и памятные подарки разных лет — выцветшие и еще новые грамоты, серебряные и хрустальные кубки, узенький кусок рельса с гравировкой на отшлифованном срезе…
Едва Батура открыл редакторскую дверь, Веремейко оторвался от развернутого письма с приколотым конвертом, положил его перед собой и, вздохнув, стал приглаживать непослушную шевелюру из тоненьких, как бы наэлектризованных волосиков. Редакционные насмешники утверждали, что это не волосики, а мини-антенны, которые вот уже добрый десяток лет помогают Веремейко ориентироваться в обстановке.
Веремейко ничем не выказал своего недовольства тем, что на звонок секретарши отозвался не сам Батура, а вроде бы посторонний, хотя и свой сотрудник. Но конечно же он заподозрил, что Батура был на месте: с чего бы это Безбородько торчать в его кабинете в отсутствие хозяина? Наверное, он как раз думал сейчас об этом, разглядывая Батуру.
— Что-нибудь срочное, Григорий Александрович? — поинтересовался Андрей, присев к столу.
— В нашем деле, Андрей Константинович, ничто не терпит отлагательства, — неопределенно ответил Веремейко. — И вы хорошо знаете, что в любую минуту надо быть готовым…
— Куда-нибудь ехать? — подхватил Батура, уловив упрек в последних словах редактора и стараясь поскорее перейти к делу.
— В Заречье. Денька на три. Вот вам письмо. Учителя Второй железнодорожной школы пишут: их директора без всяких на то оснований заменили другим лицом. Присмотритесь на месте и не спешите с выводами. Школа подведомственна Подольской железной дороге, так что… Кому же разбираться, как не нам, транспортной газете?
— Прямо завтра и выезжать? — поинтересовался Батура, вспомнив о предстоящем свидании.
— А разве вас здесь что-нибудь держит?
— Просто все это как-то неожиданно.
— Ну, значит, договорились. Поезжайте.
— Андрей, ты отдохнул бы перед командировкой.
Это мать проснулась. Она лежит в комнате на широком диване. Ей нездоровится. Теперь лучше, но нужен покой, и Андрей по вечерам, а иногда и по ночам работает на кухне. Неудобно все же. Маленький кухонный стол, зажатый с боков высокими шкафами, завален бумагами, книгами, которые должны находиться под рукой. Когда он забывал о неудобстве и резко менял положение затекшей ноги, то ударял коленом о банки с соленьями, которыми мать еще с лета заполнила нижние полки шкафов. Надо было не обращать внимания и на ритмичный стук капель, падающих из крана. А если обмотать кран полотенцем, так, чтобы конец его касался раковины, наступит полная тишина.
Для Андрея не было ничего дороже этой тишины. В ней оживали, начинали двигаться, продолжали неоконченный спор герои его новой пьесы — люди, которых он хорошо знал и вот свел вместе. Работа уже подходила к концу, и все чаще Батура ловил себя на мысли, что многие из них будут узнаны, и тогда ему достанется на орехи — особенно, пожалуй, от Безбородько-старшего.
Задумавшись, он не сразу расслышал голос матери.
— Мама, вы что-то спрашивали?
— Я спрашиваю, не был ли ты у Дробышевых? Днем опять звонил сват. Интересовался тобой: почему не заходишь?
— Вы думаете, нужно?
— Любит он тебя. Горько старому генералу…
— Вы же видите, времени нет.
— А после командировки, думаешь, будет?
Андрей садится у постели матери. Собираясь оставить ее одну на целых три дня, он не хотел бы сегодня уходить из дому.
— О чем ты думаешь, Андрей? — Маме, очевидно, тоже невесело со своими мыслями. — Отдохнуть тебе нужно. Ведь вторую ночь не спишь. Кажется, нынче снег выпал. Хорошо сейчас в парке.
— Вы хотите, чтобы я пошел…
— Только оденься потеплее.
— Все сделаю, как вы советуете. Даже снегу принесу в горсти. Знаете, как он пахнет?
Марья Ивановна приподнялась. Как пахнет снег? Чистотой. И молодостью…
