На широкий простор - Колас Якуб Михайлович

К вечеру дед Талаш во главе полуторасот партизан был уже в районе Высокой Рудни, где ожидалась переправа легионеров через Припять. Отряд занял фланговую позицию на высоком, правом берегу. Эта позиция закрывала врагам путь отступления по единственно удобной в этом районе дороге на Ставок — Карначи.

Авангард белополяков уже вышел на правый берег в полутора километрах от того места, где укрепились партизаны. Переправлялись они и по понтонам и через мосты. С левого берега били наши пушки. Снаряды падали в Припять по обеим сторонам переправы, вздымая высокие мохнатые фонтаны воды, залетали и на правобережье, вызывая панику среди отступавших. Легионеры густыми колоннами, напирая друг на друга, торопливо двигались через мосты и понтоны, толкались, срывались в глубокие воды Припяти. Переправив несколько пушек, поляки поспешно начали вывозить их на позицию неподалеку от того места, где залегли партизаны. Подпустив врага на близкое расстояние, дед Талаш подал команду, причем от волнения он забыл, как подается команда по-военному, а крикнул просто:

— Лупи их, хлопцы!

Грянул дружный трескучий залп, застрекотали пулеметы. Никак не ожидали белополяки удара с этой стороны. Бросились назад, оставив пушки, бежали, падали и не поднимались. Партизаны сразу же очутились возле пушек — они достались им вместе с двуколками и со всей упряжкой. Нашлись старые солдаты-артиллеристы. Орудия повернули дулами в сторону белополяков и начали бить с близкой дистанции прямой наводкой по врагу.

Беспорядочной толпой, без оружия, не слушая больше своих командиров, белополяки разбегались в разные стороны. Как военная организованная сила эта часть белопольского войска перестала существовать.

Неожиданный контрудар Красной Армии, нанесенный с такой силой, раскатом грома донесся до вражеского тыла и вызвал переполох в белопольском военном штабе. Лихорадочно организуя отпор наступающим красноармейским частям, польское командование бросило на ликвидацию прорыва фронта все, что можно было наскрести из тыловых резервов. Уже на второй день красноармейцы встретили упорное сопротивление противника. Польские подкрепления шли со всех сторон, пытаясь взять в клещи наши наступающие части.

Горячие, напряженные бои закипели в болотистых местах, на околицах и на улицах деревень. Части Красной Армии, уступавшие по своей численности противнику, вынуждены были остановиться. Связь между подразделениями была временно потеряна. Отдельные батальоны, роты, лишившись общего оперативного руководства, продолжали вести бои с противником самостоятельно.

В особенно тяжелое положение попал батальон Шалехина. Белополяки зажали его между Припятью и примыкавшим к ней озером с болотистыми берегами. Измученные беспрерывными боями и походами в продолжение нескольких дней, не имея ни провианта, ни боеприпасов, батальон отражал атаки врага штыками и стойко дрался до последнего патрона.

Была глубокая ночь. Сквозь ветви деревьев скупо пробивался печальный свет месяца. Утомленные бойцы, окопавшись на мысу, с тревогой ожидали наступления дня. Многие из них спали, съежившись возле деревьев, положив голову на корни.

Под раскидистым дубом сидят командиры: Шалехин, ротные и начальник пулеметной команды. Измученные и отупевшие от усталости, они хмуро молчат, изредка перебрасываются короткими фразами.

— Плохо дело! — бросает начальник пулеметной команды.

— Ты бы сказал что-нибудь новое, — язвительно замечает один из ротных командиров.

— Мое предложение — попробовать пробиться, — говорит другой.

— Если бы голые кулаки служили хорошим оружием, то, может, и пробились бы, — отзывается третий.

— А куда пробиваться? — спрашивает пулеметчик.

— Так что же, по-твоему, сдаваться в плен? — сердито осаживает его Шалехин.

Он озабоченно почесывает затылок и отводит душу руганью, никому не адресуя своих крепких слов.

Командир первой роты некстати затягивает старую песенку, бывшую когда-то модной в солдатских казармах:

— И догулялся, — иронически вставляет пулеметчик.

Шалехин раздумывает и ничего придумать не может. Он нервно покусывает губы. В таком дьявольском мешке он еще никогда не был. Ему совестно, совестно перед своим батальоном, перед рядовыми бойцами, вверившими ему свою боевую честь и славу.

— Хоть бы закурить, черт подери, — слышится чей-то голос, а потом шутливый ответ:

— Дожили вояки, что ни хлеба, ни таба́ки…

Наступает тишина. Усталый Шалехин не спит. Не спят командиры. Тоскливые мысли прокрадываются в сердца, но никто не высказывает их: не к лицу они воину. А где-то в глубине души теплится надежда: быть не может, чтоб не нашли выхода…

Шалехин вдруг поднимает голову: действительно послышалось ему или галлюцинация? Он кладет руку на наган, прислушивается. Чьи-то осторожные шаги, будто кто-то крадется. Поднимает голову и командир первой роты, высокий, сухой, с глубоко запавшими глазами. Они всматриваются в тьму ночи, кажущуюся еще более густой от низко нависших ветвей. Из тьмы выплывает темная коренастая фигура человека.

— Товарищ Шалехин! — тихо окликает пришедший.

Комбат приподымается:

— Кто меня зовет?

— Я, Талаш!

Шалехин порывисто встает, бросается к деду Талашу.

— Батька, это вы! — и крепко пожимает руку старику.

— Не печальтесь, товарищи: я спасу вас!

— Так будь нашим большевистским ангелом-спасителем! — слышится чей-то возбужденно-радостный голос.

— Зовите начальника, собирайте бойцов — и в поход!

— Какой поход?

— Тсс, тсс! — замахал дед Талаш на пулеметчика, разговаривавшего слишком громко. — За мной, на Припять: мой флот и мои моряки ожидают вас, товарищи, — торжественно и в то же время шутливо произнес партизанский командир.

Минута — и батальон на ногах. Бесшумно движутся цепочкой к Припяти, а здесь длинная фаланга челнов и лодок уже упирается в берег острыми носами. Погружают на лодки пулеметы. Потом усаживаются бойцы. Суровые и молчаливые гребцы с винтовками за плечами и гранатами за поясом отчаливают в полной тишине, некоторое время плывут вдоль берега, меж высоких молодых камышей, а потом разворачиваются, пересекают Припять и благополучно пристают к противоположному берегу.

Обновилась, ожила земля.

Многоголосый, пестрый поток жизни заливает каждый уголок, наполняет леса, поля, болота и неумолчным звоном колышет чистый, прозрачный воздух. Деревья нарядились в новую, зеленую одежду. Неторопливую, полную мудрого смысла беседу ведут дерево с деревом, листок с листком, былинка с былинкой. А в этих деревьях, листьях и былинках перекликаются птички, букашки, и голоса их сливаются в единую симфонию чудесной музыки жизни.

Невысокий худощавый человек прислушивается к многоголосому звону, пению, музыке, что сопровождают его по дороге вдоль леса, сопровождают всюду, где ни ступает нога его. Вся эта симфония, если глубже вслушаться в многоголосие жизни, есть отзвук затаенной, а иногда и открытой упорной борьбы за существование. Невысокий худощавый человек, сеятель бури и борьбы, не сомневается в этом: его взору открыта правда жизни и ее скрытые пружины. Вот почему он так уверенно и смело шагает тайными тропами оккупированного Полесья и полной горстью сеет семена бури и ненависти к классовым врагам, глубоко вспахивая сознание людей, загнанных в закоулки жизни. У него глубокая вера в плодотворность этого сева. Он уже видит богатые всходы, и от этого ему так радостно и настроение у него приподнятое.

Жизнь его полна опасностей. Каждый день, каждый час угрожает тайными кознями врагов и предательством. Много было у товарища Невидного напряженных моментов, таких, когда свобода и сама жизнь его висели на тоненькой паутинке. Он мог бы рассказать немало интересных случаев из своей кочевой, нелегкой жизни в логове безжалостных и хищных оккупантов. Ему расставляли сети прожженные агенты польской полиции — хитрые и опытные шпионы западноевропейского образца. Но его спасает органическое родство с массами бедноты, загнанной в закутки жизни. Беднота любит его, верит ему, как своему человеку. Она же и защищает его, предупреждает, прячет, вырывает из рук добровольных сыщиков вроде Бусыги, видевших в пропаганде и подпольной работе Невидного свою погибель. Невидный знает, что ожидает его, если панской агентуре удастся его поймать. Но он знает и верит в правду нового строя жизни, за идеалы которого борется партия коммунистов. И это дает ему полноту жизни, смысл и оправдание того, что делает, когда узенькой опасной тропой пробирается над краем темной пропасти, каждую минуту рискуя свалиться в эту пропасть. И все это заставляет его постоянно быть начеку и ходить с оглядкой…