Лев Экономов - Перехватчики
Другой вспомнил, как Шатунов во время прыжков с парашютом упал в лесу на землянику и ел ее до тех пор, пока не был найден Александровичем, выехавшим на санитарной машине разыскивать пропавшего летчика, а потом еще и выяснилось, что в воздухе Шатунов не нашел кольца и тогда разорвал чехол парашюта. Тут нужно было иметь адскую силу. Он чуть не разбился, другие на его месте, наверно, получили бы нервный шок, а он сидел на корточках и выбирал из-под листьев красные ягоды.
Нет, я не Пушкин, я другой.Еще неведомый избранник,По штатной должности механик,Но с поэтической душой,
— читал третий довольно популярную авиационную поэму «Евгений Онегин», повествовавшую о любви моториста Ларина к технику по приборам Татьяне, о механике Онегине, пытавшемся посмеяться над их любовью, о дуэли из ракетниц.
Как жаль, что Пушкин умер рано.Ведь если б знал он техсостав,Он посвятил бы им романыВ двенадцать, двадцать, тридцать глав.
Но Пушкин жил в туманной дали,Тому назад сто с лишним лет,Тогда по небу не летали,Тогда хватало и карет.
Постороннему чело-веку могло бы показаться, что в домике сидят не летчики, а школьники или не очень серьезные студенты-первокурсники.
В самом деле, ну чего без конца хохочут, особенно вот этот большеротый, с тонкой мальчишеской шеей и неистощимым весельем в глазах? Ну какой это летчик! Но Приходько был неплохим летчиком. Иначе ему не доверили бы такую совершенную машину. И все остальные были не хуже его. А что касается таких вот, на первый взгляд пустеньких, разговоров, то они помогали нам справиться с волнением, которое все больше и больше овладевало всеми. И мы знали: пройдет еще немного времени — и каждый из нас станет совсем другим.
«Только бы добраться до кабины, — думал я. — Увижу, что все на месте, что все мне знакомо до мелочей, и успокоюсь».
Прибежал дежурный по аэродрому.
— Ну а вы что, особого приглашения ждете, именинники?
— А в чем дело? — Лобанов прищурился и перестал полировать ногти.
— Идите к Александровичу.
— Хлеб за ртом не ходит.
Мы засмеялись. Нам уже изрядно надоел со обоими расспросами о здоровье и самочувствии полковой эскулап. Перед полетами он непременно обходил каждого и спрашивал, нет ли у нас жалоб на что, не утомлены ли, какое настроение, и все старался вызвать на откровенный разговор.
А с недавнего времени ему показалось этого мало. От назойливых и, как нам казалось, совершенно ненужных опросов он перешел к тщательным предполетным и послеполетным осмотрам.
Мы должны были раздеваться до пояса и подставлять для выслушивания и ощупывания грудную клетку и живот. Он заглядывал нам в рот и глаза, измерял температуру и кровяное давление, заставлял вытягивать руки и приседать.
— Он думает, что мы морские свинки, а не летчики, — возмущался Лобанов. — Пользуется нашей покладистостью и делает все, что хочет, будто не он для нас существует, а мы для него. Я уверен, он ставит опыты для какой-нибудь диссертации. Нет, вы как хотите, братцы, а я не пойду. Скажите ему, мол, жив и здоров, посылает вам физкультпривет.
Мы стайкой двинулись к домику, где размешалась резиденция врача. Лобанов запел у нас за спиной, фатовато отставив ногу:
Я ускользнул от Эскулапа,Худой, обритый, но живой.
В это утро Александрович был особенно внимателен к нам и от фельдшера, который помогал ему, требовал того же. Он даже составил для него специальную инструкцию предполетного и послеполетного осмотра, повесил на стену таблицу субъективных и объективных признаков утомления.
Первым осматривался Шатунов. Врач крутил его и так и этак, качал головой, задумывался, а потом вдруг сообщил, что не может допустить Михаила к полетам.
Мы от удивления даже рты раскрыли. Этого крепыша с грудью, как колокол, и вдруг не допустить!
Но, к еще большему удивлению, Михаил даже не стал возражать. Молча надел куртку и вышел.
— Что с ним? — спросил я Александровича.
— Переутомление. Вы живете вместе. Мне надо у вас спрашивать, что с ним? Недавно пришлось даже высотный костюм на нем заново подгонять — похудел. Почему?
Я пожал плечами.
— Как он живет с женой? Ругаются?
— Бывает и такое.
— А из-за чего?
Не так-то легко было ответить на это. Вот мы с Люсей живем вроде хорошо, а тоже иногда… А из-за чего? На другой день даже и не вспомнишь.
В самом деле, из-за чего недавно его Жанна шумела на всю квартиру? Ах да, вспомнил. Жанна добилась того, что Шатунову дали новую комнату.
Я слышал, как перед этим она говорила Люсе на кухне:
— Сегодня на всякий случай не буду ресницы красить. Пойду к замполиту хлопотать насчет комнаты. Может быть, придется пустить слезу.
Да, у Жанны Хвостиковой ни от кого не было секретов. Она даже не постеснялась сказать Люсе, что поймала Мишку на крючок.
— А что, раз он мне нравится! Никогда нельзя упускать того, что можно удержать.
Так ее учила какая-то подружка Беллочка.
Для меня все-таки оставалось загадкой: как мог ей понравиться именно Мишка? Тюленистый с виду парень с белесыми глазами. Неужели эта недалекая девушка сумела увидеть в Шатунове то, чего не замечали более серьезные женщины?
Пока Шатунов был на аэродроме, Жанна даже перенесла в новую комнату свои вещи. А вечером выяснилось, что эта комната сначала предназначалась технику с ребенком. Шатунов сгреб вещи жены в охапку и перетащил обратно.
— Мы еще успеем, — сказал он. — А технику нужнее.
Жанна не ожидала этого. Он был всегда таким покладистым — и вдруг! Как видно, она совсем еще не знала своего мужа. А мы-то его знали. Уж если Шатунов сказал «нет», так умрет, а не возьмет слова назад. Это не Лобанов, у которого на неделе было семь пятниц и который мог два раза на день менять решения.
Нет, если бы Жанна получше знала мужа, она не стала бы ему устраивать скандал, потому что это было бесполезно.
— Я не могу жить среди двоих мужчин, — говорила она. — Я должна наконец чувствовать себя дома, а не на вокзале.
Шатунов немного послушал ее, а потом взял с тахты подушку и пришел к нам.
— Пустите?
— Конечно. Места хватит на полу. Матрац есть. Шатунов долго не мог заснуть. Ворочался, вздыхал.
— Не переживай, — сказал я шепотом, чтобы не разбудить Люсю.
— Очень разные мы, — ответил он тоже шепотом и сел. — Колемся.
— Это не беда. Ребенок появится и все углы сгладит. Краем уха я слышал, что Жанна забеременела еще до их женитьбы. Собственно, это-то обстоятельство и заставило Михаила взять ее в жены.
— Никакого у нас ребенка не появится, — он махнул рукой. — Выдумала она.
— Как выдумала?
— А так. Чтобы женить на себе.
Я был огорошен.
— Наверно, ошиблась. Это у них бывает. Разве она могла пойти на такое?
— Да ведь я-то пошел. Я первый поступил подло. И он стал рассказывать, как встретился с Жанной у знакомых Лобанова, как о» и гуляли по ночному городу, он рассказывал ей о далеких мирах, а она слушала с раскрытым ртом. Она впервые встретила человека, который знал об этом, — так она сказала. Потом он пошел провожать ее…
Утром к Жанне пришли подруги и застали обоих в постели.
— Вам надо пожениться, — сказала Михаилу одна из подруг. Это она, оказывается, потом привозила Жанну на отцовской «Волге» в гарнизон.
— Ну вот мы и поженились, — закончил рассказ Шатунов. — Только что толку?
— Ты любишь ее?
— С ней, конечно, весело. Она мертвого растормошит. Всегда смеется, как Чилита.
Михаил снова улегся.
Тихонько скрипнула дверь напротив, послышались шаги, кто-то осторожно постучал к нам.
Михаил приподнял голову. Я набросил на себя пижаму и вышел в коридор. Это была Жанна.
— Позовите, пожалуйста, Мишу, — она придерживала на груди ворот длинного халата. — Мне нужно что-то срочно сказать ему.
Я кивнул, но не успел и шагу сделать, как из-за спины у меня вышел Шатунов. В руках он держал подушку.
Она улыбнулась ему своей обворожительной улыбкой:
— Пойдем.
Они скрылись за дверью своей комнаты.
Я подождал немного и тоже ушел спать.
А утром они как ни в чем не бывало прогуливались по «Невскому проспекту» и о чем-то оживленно разговаривали. Милее пары трудно было сыскать.
— Так почему они не ладят? — повторил вопрос Александрович. — Может, им надо помочь приладиться друг к другу? Я знаю, что это бывает нелегко. Но с характером Шатунова нельзя расстраиваться. Он все в себе держит. А это плохо.
— Вот как! Значит, не очень уж и спокойный этот Шатунов. Просто у него железная выдержка.
— Лучше бы он был вспыльчив, как Лобанов, — вздохнул Александрович. — Кстати, этот, я вижу, опять блистает своим отсутствием.
