Андрей Платонов - Том 1. Усомнившийся Макар
— Оно так! Одначе, скорбь тут и жуть. Никто не шарахнется и не пробрюзжит. Надо отсюдова подаваться. Тут нам не жительствовать.
Пошли. Бордовая почва очертенела — чернозему ни комка не было. Шли долгую продолжительность.
Глядь, движется к ним какой-то алахарь. Одежи на нем нет, головы тоже не наблюдается, так, одна хилая ползучая мочь и в ней воздыхание.
— Остановись! — крикнул Иван. — Кто такой будешь и что это за место на небе?
И вдруг, весьма вразумительно, по-русски, по-большевицки, движущееся вещество изрекло из глубин своих:
— Тут, товарищи, рай. Место это Пашенкино называется.
— Отчего же ты такой чудной? Драный весь, на обормота похож, и как ты заявился сюда?
— С земли мы родом, а тут превратившись… Там на земле давно чудеса делаются. Великие люди в тишине делами занимаются. И по одному пропадают с земли на своих машинах. Так мы тут очутились. А один наш так и пропал в вышине. А мы тут рай учредили.
— Это што за место — рай? Является ли он следствием экономических предпосылок?
— Рай — это блаженство. Питание и совокупление, равновесие всех сил.
— Веди нас в рай, — сказал Иван, — дай опомниться. Как в таком незавидном месте рай учрежден, на бордовом грунте…
Пошли. Невелик был путь и одинаков по всей поверхности своей.
И засияли странникам вдруг в высоте четыре каланчи из бордовой глины. И послышалось оттуда благоуханное смиренное пение.
— Это кто завыл? — спросил Иван.
— Это поют расцветающие души, обреченные на любовь, на совокупление с присными себе и на смерть.
— Везде эта любовь, — сказал Иван, — и на земле и на небе. Не нашел еще я себе места, где бы не любили, а думали и истребляли бы любовь по-волчьи. И чтобы песнь была у таких людей одна — война с любовью… Любовь и любовью. Когда ты, язва людская, молью будешь изъедена. Сука голодная… Ну, а кого же вы любите?
— Все зримое, — ответило живое вещество, колебаясь и влачась по поверхности почвы.
— А чего ж вы зрите?
— Мы не зрим, а чуем всю теплую плоть, влекомую стихиями Вселенной, и к ней касаемся объятиями и исходим душою.
— А что такое душа твоя?
— Лишняя тревожная сила, которую надо излить на другого, чтобы стать спокойным и счастливым. Душа — это горе… В нашем раю души истребляются и потому тут рай.
— Чудодейственно. А ну, покажи рай самый. Вошли в каланчу одну. Стояли торцом такие же живые скудости и скулили.
— А вы все были людьми прежде? — Это Иван спрашивает.
— Людьми, а как же? — ответила тварь.
— До чего ж вы дошли? Неужели ж вам хорошо тут?
— Отлично. Покойно и благопристойно.
— Да брось ты, чучел! Вы плодитесь, аль нет?
— Мы бессмертны.
— А еще кто есть на этой планете?
— Дальше в пустынях есть кто-то. Но они к нам не приходят, и мы к ним, потому что мы в раю.
Иван потрогал райское существо — жидко и хлебло. Дай, думает, я ему шарахну разик, все одно звезду зря гнетут. Какой тут рай, если б тут жили злобствующие, я б их уважал, а то мразь блаженная. И Иван дернул существо кулаком по сердцевине. Тварь вдруг тихо выговорила:
— Мне не больно, потому что я люблю и нахожусь в раю. Меня облекает Вселенная всем светлым покровом своим и сторожит мою душу… Я только исчезнуть могу сам из любви к тебе, раз ты хочешь того…
— А ну исчезни! — обрадовался Иван.
Существо вдруг и на самом деле исчезло неведомо как и куда. Пошли дальше. Нашли еще четыре пары таких существ и сказали, чтоб они тоже исчезли. Они исчезли тоже.
— Теперь просторно! — сказал Иван.
— Пойдем, поблукаем. Может, найдем что посущественней… Как они каланчи себе эти огородили… Необходимо человеку за звезды приняться. Загадили их тут вконец. А с земли глядишь — высоко, свет чистый, полет правильный. А тут уж успели рай учредить…
Шли долго по миру планеты. Питались глиной бордовой, испражнялись сухим пометом. Болезнетворно. Пришли на великую гору. Глядят наверх — спускается к ним оттуда пожилая личность — человек, сам голый, и заметок никаких нет, не то мужик, не то баба.
— Опять скот какой-нибудь, — подумал Иван. А инженер думает без слов. Ученый человек.
Подошел человек поглядеть — не поглядел и пошел прочь дальше в пустыню, где незакатное солнце мигало и должно быть тухло.
Иван и инженер оглянулись на человека прошедшего и на замигавшее солнце. Человек остановился, а солнце вдруг потухло.
И далеко на небе что-то зарычало, расступилось и ухнуло в голосистой последней тоске. Стал быть мрак.
Андрей Платонов, Михаил Бахметьев
Стихотворения
Книга «Поющие думы»
«В моем сердце песня вечная…»
В моем сердце песня вечнаяИ вселенная в глазах,Кровь поет по телу речкою,Ветер в тихих волосах.
Ночью тайно поцелуетВ лоб горячая звездаИ к утру меня полюбитБез надежды, навсегда.
Голубая песня песнейЛадит с думою моей,А дорога — неизвестней,В этом мире я ничей.
Я родня траве и зверюИ сгорающей звезде,Твоему дыханью верюИ вечерней высоте.
Я не мудрый, а влюбленный,Не надеюсь, а молю.Я теперь за все прощенный,Я не знаю, а люблю.
Странник
В мире дороги далекие,Поле и тихая мать,Темные ночи глубокие,Вместе мы, некого ждать.
Страннику в полночь откроешь,Друг позабытый войдет.Тайную думу не скроешь,Странник увидит, поймет.
Небо высоко и тихо,Звезды веками светлы.В поле ни ветра, ни крика,Ни одинокой ветлы.
Выйдем с последней звездоюДедову правду искать…Уходят века чередою,А нам и травы не понять.
Среди страны
Чудесны дни простого созерцаньяИ теплых трав просторная среда,Пустынной ровности убогое молчаньеИ облачных небес свинцовая руда.
Все хорошо — тепло сердцебиенья,Незвонкий голос, серое лицо.Мне незнакомо стало птицы пеньеИ странен мир — веселый и босой.
Вот развернулись эти дни простые.Невнятный ветер в шаг идет со мной,Как родственник, и говорит слова густые,Стихами их не скажешь все равно.
Кто знал сердечную, поспешную беседуС травой, с пространством голубым,Тот не чужим, родимым шел по светуИ сам был этой скудостью любим.
Легка так жизнь. Блестит ее дорога.В дали, а не в тумане ее цель.Она лишь кажется такой убогой —Чем меньше на горбу, ногам тем веселей.
Какая ж это сумрачная силаТаким нагим пустила меня в путь?Наверно, та, что и долины рыла,Что звездам не дает и ночью отдохнуть.
Нам грустно, что не можем рассказатьДругому глубины неслышного дыханья,Чтоб сердце друга прочно взятьИ мир схватить, как дар завоеванья.
«Мы дума мира темного…»
Мы дума мира темного,Несказанное слово.У света непройденногоНам нет пути иного.
Горит костер — вселенная,От искор в небе град.Трава растет нетленная,Цветет глубокий сад.
Поет слепая птицаИ в песне видит свет,Ей ветер в поле снитсяИ в мире чего нет.
Живут в неслышной думе,Как миги, все века.И песнею без шумаПадает река.
Богомольцы
Нету нам прямой дороги,Только тропки да леса.Уморились наши ноги,Почернели небеса.
Богомольцы со штыкамиИз России вышли к богу,И идут, идут годамиУходящею дорогой.
Их земля благословила,Вслед леса забормотали.Зашептала, закрестилаХата каждая в печали.
От кого шуршит дорога,Кто там ищет и чего?..Глаз открытых смотрят многоУ небесных берегов.
На груди их штык привязан,А не дедовы кресты.Каждый голоден и грязен,А все вместе — все чисты.
Отчего тепло на свете,Тот же дух и в них горит.Правду знают только дети,Никто больше не вместит.
Шел из Киева с сумоюДед, и слезы на глазу.Душу, думал, упокою,Всем дорогу укажу.
А навстречу дети, дети,И железо на плечах…Видно, вновь Христос на свете,Раз у них тоска в очах.
Руку дед поднял к восходу,Все века и дни понял,Поглядел он будто в водуИ увидел всем причал.
Богомольцы и у богаНе увидели небес…Дум несут с собою много,Как штыков железный лес.
«Без сна, без забвенья шуршат в тесноте…»
