Евгений Наумов - Черная радуга
Снова накатило через полчаса. Одеколон «Дипломат», двенадцатирублевый. Он матюкнул себя в душе за пристрастие к дорогим одеколонам – они пьются тяжелее. «Тройник» – вот что сейчас самое то. В Певеке он как-то заскочил в смешанный магазин и спросил тройник – электрическую вилкорозетку. Продавщица, не поняв, развела руками: «Весь высосали…»
Одеколон выпил в два приема – в один никак не шло, воротило. Еле загрыз витаминами, отдышался, вытер слезы. Но действовал он крепче и как-то жестче, по телу сразу пошла испарина. В горле долго царапались парфюмерные запахи, но в конце концов сигаретный дым их заглушил. «Хоть сигареты не унесла, стерва. Вот без них заходил бы кругалями…»
Оставался эликсир в маленьком пузырьке – его хватит на раз, поэтому нужно действовать уже сейчас. Обливаясь потом, он снова начал искать. А что тут искать? Голая квартира. Под тахтой, за батареями центрального отопления, за электрической плитой, под умывальником, ванной, за унитазом и в унитазном бачке. Не поиски, а пустой ритуал. Нет ничего.
«Главное – не сдаваться! Не сдаваться!» – твердил он, начиная очередной обход. Но его пришлось прервать: снова накатывало, на этот раз грозно, шумящими валами. Выбулькал весь эликсир в стакан, почти треть, и, когда пил, поймал себя на том, что непроизвольно отставил локоть – утерял контроль.
Шум в голове стал стихать. И зачем эта игра в кошки-мышки: эликсир, элеутерококк, туалетная вода… Все равно девяносто процентов этих пузырьков идет на корм алкашам. Если не больше. Лучше бы писали: «для алкашей» и буровили чистый спирт, не утруждаясь компонентами, – и людям и себе хлопот меньше. Все знают, что мы знаем, что они знают… Страусиные забавы.
Вспомнилось, как после одного очередного постановления, анафемы алкоголикам, местные власти тоже решили ввести «ограниченную продажу» водки, правда, с оговоркой: в порядке эксперимента. Матвей содрогнулся – что тогда делалось…
Очереди выстраивались с полночи (мороз не мороз, пурга не пурга) – лютые, озверелые. Когда открывали – двери чуть не выносили вместе с косяком. Кто падал – пощады не ждал. Плечом к плечу бились и мужчины и женщины – джентльменов не было. Сколько обмороженных, сломанных рук и ног, простуд, радикулитов, воспалений легких, больничных листов и прогулов!
Знакомый продавец универмага сообщил, что продажа одеколонов, лосьонов и прочего вмиг выросла в семьдесят раз! Не на каких-то там жалких сто, двести процентов, а на семь тысяч! Проще говоря, на полках не осталось ни одного флакона. Пасту всю подмели – есть только детская. Даже гуталин исчез.
А начальство все посмеивалось, глядя на «эксперимент». Ему-то что: домой привозят в пакетах. В очередях обмороженных не бьется, негрозин не сосет, зажимая все органы чувств, что ему беды и горе, плач вселенский?
Но когда некоторые цифры вдруг сорвались и поехали вниз, анализ показал, что народ стал разъезжаться, а наплыв за романтикой и запахами тайги сокращаться. С кем Север осваивать, металл давать? Вот тут и забегали и мигом отменили «эксперимент».
Нужен принципиально новый подход… Откуда эта фраза? С какого-то совещания. Застряла в сознании, вертится, пританцовывает. Какие, к черту, принципы? Что тут нового? Исстари пьем и никак из шкуры алкашей не вытряхнемся…
До вечера еще далеко, можно не дотянуть. Как это будет? Сразу вырубится или перед глазами прокрутится вся жизнь, словно в кино? Что ее прокручивать… Никчемная жизнь, пусть никчемно и уходит.
А его сверхзадача?
Он снова пошел в ванную, тоскливым взором окинул ее. Взгляд остановился на тюбике с пастой. Как же он забыл! Дрожащими руками выдавил в стакан полтюбика, налил воды и размешал пальцем. Понюхал: спирт улавливался. «Иду на таран?» – подумал.
Паста действовала всего пятнадцать минут. Вторая половина тюбика столько же. Неизвестно, на чем он держался, снова начиная поиски, видать, только на злобе и упорстве.
И все-таки нашел.
Сработал принципиально новый подход. Заглянув в очередной раз под ванну, он краем глаза далеко в темном уголке заметил что-то белевшее. Оно и раньше виднелось, но настроен он был на блеск бутылки, а не на белое пятно. Долго стоял на карачках, фокусируя зрение. Так и есть – кружка. Кружка, накрытая листком бумаги. Он лег рядом с ванной, до предела вытянул руки и, едва ухватив кружку, сразу понял, что полная. «Как она-то дотянулась? Наверное, шваброй заталкивала».
Осторожно протянул по кафельному полу и сбросил листок бумаги. Синеватая, родная. Водка. Значит, ничего не вылила, коньяк он прикончил ночью, а водки столько и оставалось.
Он выпил не сразу. Сначала походил вокруг стола, потирая руки и неотрывно глядя на нее, стоящую посредине. Королева! Все эти суррогаты, которые он высосал, только отупляли разум. Но теперь он сразу обострится, и выход найдется. Найдется!
Выпив половину, опять полежал и поднялся. Расслабляться еще рано. Появился какой-то подъем и просветление духа. Словно по наитию, он снова нагнулся и заглянул под тахту. Все так просто! Уверенно достал бумажку, лежавшую у передней спинки, – на нее тоже не обращал внимания. На ладони топорщилась смятая пятерка, одна из распыленных щедрым Федором. Не зря ведь уцелела и притаилась: судьба заранее все расписала.
Открыв фрамугу на кухне, Матвей высунулся и стал ждать, наблюдая. Перед глазами струились цветные ветры. Из-за угла выворачивались синие вихри, по крышам полого плыли оранжевые языки, изумрудная поземка зализывала фиолетовые сугробы. Как лошадь, встряхнул головой, и цвета сместились, теперь поземка стала фиолетовой. Что за черт?
Ждать пришлось недолго. По дороге с деловитым видом спешил в гору кто-то в замасленных ватных штанах.
– Житель! – крикнул Матвей, махая из окна. Тот остановился, повернул голову. – Подойди!
Проваливаясь в сугробы, житель пролез под окно, задрал голову.
– Жена заперла, – сказал Матвей. – И ключи забрала. Душа обгорела. Захвати пузырь, ежели по пути.
И, не дожидаясь ответа, бросил к его ногам смятую пятерку. Тот поднял ее, сунул в карман.
– Ладно. Они все такие!
Фрамугу он оставил открытой, хотя в квартиру валил морозный пар, и на радостях допил кружку. «А вдруг не принесет? Нет, такого тут быть не может… Север».
Читал, напряженно прислушиваясь и почти не вникая в то, что читает. И все-таки крик застал его врасплох.
– Эй, болящий! Эге-гей! Где ты там? Матвей пташкой пролетел до окна, высунул голову. Тот стоял внизу и держал в обеих поднятых руках по «гусю».
– Спускай конец.
Матвей заметался по комнате. Про веревку ом и не подумал.
Где ее взять? Взгляд упал на длинный телефонный шнур, свитый кольцами. Ага! Мигом оборвал шнур и подбежал к окну.
– Привязывай. Ты из морпорта?
– Ага.
– Вяжи!
– Да уж знаю… Волоки!
Матвей бережно вытянул обе бутылки, прикрученные за горлышки. Мужик внимательно наблюдал за операцией.
– Сердце золотое! – крикнул Матвей. – Хоть и не знаю тебя, а свечу поставлю. Толщиной с «гуся»!
– Поправляйся… – махнул тот рукой и побрел. Одну бутылку он спрятал в портфель, из другой налил щедро полный стакан и поднял дрожащей рукой:
– За сильных духом!
С удивлением вдруг отметил, что за весь день ни разу не отключался, хотя глотал сплошной суррогат. Может, сработал дополнительный резерв выживания?
В сознании что-то совершалось, какие-то глубинные процессы, сдвиги, оползни, иногда ударяла крупная дрожь. «Последняя, даже самая последняя стадия…»
Красивые оранжевые круги плыли перед глазами. Он лежал, свободно раскинувшись. Вот они говорят: как схватило – к нам. Да ведь я сейчас сам себе не хозяин! Она ведет – по кругу или по спирали. Ради бутылки хоть сейчас на каторгу. Только перед этим дайте стакан.
Резко, пронзительно прозвучал у двери звонок, вызвавший неудержимую дрожь во всем теле. Он даже дыхание затаил, расширенными глазами глядя в коридор. Тишина тихо выла, в ней таилось угрожающее. Снова звонок. Он не двигался, напряженно прислушиваясь. В глазок бы сейчас посмотреть… но глазка у него никогда не было. Зачем глазок, коли дверь не закрывается? А если за тобой придут, то никакой глазок не поможет.
Послышался скребущий звук, и в замке зазвякал ключ.
Она вошла, оживленная, румяная с мороза, остро пахнущая свежестью. «Мне надо бы тоже помыться», – мелькнула мысль.
– Вынюхал?! – она остановилась на пороге и по-детски всплеснула руками, увидев на столе кружку.
– Где была? – с напускной строгостью спросил он, хотя прекрасно знал где – получала инструкции у Верховоды. Уала села рядом на тахту и с улыбкой сказала:
– Угадай, где я была. Он сразу нахмурился.
– Тут и угадывать нечего…
– В аэропорт летала, на ту сторону! – радостно объявила она. – Взяла тебе на завтра билет. Вот.
Вытащила из сумочки и помахала перед ним длинной голубоватой бумажкой. Он взял, посмотрел: прямой до Москвы.
– Никак не могла добудиться, взяла твои деньги, – продолжала щебетать она, роясь в сумочке. – Вот сдача, можешь пересчитать.
