Иван Яган - За Сибирью солнце всходит...
Василий легонько взял ее за прохладный локоть, повел по ступенькам к входу в кинотеатр. От прикосновения его Глаша внутренне вздрогнула. Держа ее под руку, Василий как бы чуточку помогал подниматься Глаше по ступенькам, и она ошеломленно ощущала необыкновенную легкость и непреоборимую власть его руки.
В фойе Василий водил Глашу мимо фотовитрин, с которых смотрели то гневные, то ласковые, то насмешливые глаза героев старых и новых фильмов. Василий, узнавая знакомых артистов кино, не то себе, не то Глаше называл их фамилии, кинофильмы, в которых они снимались. Говорил так, будто с ним рядом шла не Глаша, видевшая в своей жизни не более двух фильмов, а человек, более-менее регулярно посещающий кино. Иногда он даже задавал вопросы, но они были адресованы как бы не прямо ей, а произносились таким тоном, что на них можно было и не отвечать. И Глаша молчала. Незаметно для самой себя теперь уже она держала Василия под руку, вернее — держалась обеими руками за его руку выше локтя, словно боясь отстать и затеряться в толпе...
Они смотрели «Три тополя на Плющихе» — светлый и печальный рассказ о рождении любви и ее гибели... Никого не спросив, ничего не желая знать, родилась любовь. Родилась такой, какой должна быть — чистой, наивной и уязвимой. Но родилась поздно. Холод условностей и предрассудков тут же хлынул на нее, обжег, как морозный ветер обжигает опоздавший расцвести цветок...
К общежитию шли пешком. Сзади шли из кино юнцы, ржали и цинично «обсуждали» фильм.
Глаша остановилась, придержала Василия:
— Подожди, пусть эти пройдут вперед.
Парни цепью надвинулись на них, потом цепь разорвалась посредине и снова сомкнулась, но уже впереди. Среди парней Василий узнал Шурика Дубова. Когда шумный табун удалился, они снова пошли вперед. Глубоко вздохнув, Глаша заговорила:
— Знаешь, мне жалко его.
— Кого?
— Да шофера, таксиста-то, в кино который...
— Почему?
— Хороший он человек, сразу видно. Добрый, а невезучий.
— А ее разве тебе не жаль?
— Она сама виновата, что не вышла к нему. Он так ждал, так ждал...
— Она просто боялась. Ведь у нее дети, муж, хозяйство...
— Такой муж, как у нее, — пусть бы он сгорел вместе с хозяйством. А детей она бы с собой забрала. Неправда, что ли? Этот-то не обидел бы их, если ее полюбил.
— Видишь, Глаша, я тебе все говорю приблизительно, упрощенно. Вот, например, если бы мы полюбили друг друга, нам ничто и никто не помешал бы быть вместе. Мы с тобой свободны от обязанностей перед другими, то есть мы холостые. А вот когда рождается любовь между людьми, у которых есть семьи, тут уже в борьбу с любовью вступают чувство долга перед семьей, сами семьи и окружающие люди.
Глаша захохотала, взъерошила рукой его загривок:
— Воспитываешь, да? Знаю, как это у вас называется! Моральное разложение. Чудак ты!.. Ну вот мы и пришли! Побегу, а то у нас в одиннадцать вахтерша дверь запирает. Будь здоров!
Василий не успел даже ей руку подать. А намеревался сегодня сказать ей о своих чувствах, о том, что с каждым днем все больше и больше его тревожит.
На следующее утро, едва Табаков вошел в техбюро, Любовь Андреевна встретила его вопросом:
— Ну, как кино, Василий Иванович?
— А вы откуда знаете, что я в кино был?
— Мы даже знаем, с кем вы ходили.
— Мне кажется, у вас появился какой-то нездоровый интерес к моим личным делам...
— Наоборот, здоровый интерес к нездоровым делам.
— Что вы подразумеваете под «нездоровыми делами»?
— А вы и сами знаете. И не стройте из себя... Между прочим, здесь не место для разговоров на эту тему, занимайтесь делами.
Любовь Андреевна мощно развернулась на взвизгнувшем стуле, сняла трубку телефона. И вышло так, будто технолог Табаков сам затеял этот «непроизводственный» разговор, словно он такой работник, которому бы только лясы точить, но не заниматься делом. А она, Любовь Андреевна, такого не потерпит...
В обед Табаков в дверях столовки столкнулся с председателем цехового комитета Петром Сергеевичем Дубовым. Разминулись, потом Дубов, как бы вспомнив что-то, подошел к Табакову.
— Слушай, Василий Иванович, чуть не забыл тебе сказать! После работы на часик надо собраться, кое-что обсудить. Не забудь!
— А что за вопрос?
— Да там всякое... Подходи.
На заседании цехового комитета распределяли путевки в пионерский лагерь, в дома отдыха, кому-то оказывали материальную помощь на период лечения. Одним словом, вопросы были «летние». А когда все уже собрались расходиться, Дубов спохватился:
— Да, товарищи, чуть не забыл!.. Тут у нас один внеплановый вопросик есть... Собственно, это и не вопрос, а так, товарищеский разговор... Слушай, Василий Иванович, расскажи, что там у тебя с этой... с новенькой, цыганкой? А то по цеху какие-то разговоры ходят, а мы ничего не знаем.
Табаков недоуменно поглядел на членов цехкома. При чем здесь он, почему об этом надо говорить на цеховом комитете? И вообще, какие «разговоры»?
Дубов, не дождавшись ответа от Василия, словно не замечая его оторопи, спокойно пояснил членам цехкома:
— Товарищи, тут дело такое. Оно, может, и выеденного яйца не стоит, но ведь речь идет о члене цехового комитета, нашем товарище, Василий Ивановиче... Я хотел бы коротко проинформировать... Дело в том, что...
— По какому праву вы заводите этот разговор?! — Табаков вскочил со стула. — Чью-то выдумку возводите черт знает во что! Не к лицу, вам, Петр Сергеевич, пожилому человеку, ввязываться в сплетни...
Петр Сергеевич пропустил мимо ушей слова Табакова, будто они не ему были адресованы, будто не он только что требовал от Табакова объяснения.
— Вы знаете, товарищи, что эту цыганку в цех устроил товарищ Табаков. Что ж, ладно. Но ведь теперь ходят разговоры, будто товарищ Табаков за оказанную услугу хочет кое-что получить от цыганки... Одним словом, отношения непонятные...
— Хамство и бестактность! — воскликнул Табаков.
— А вы не забывайте, где находитесь, — спокойно сказал Дубов, переходя на «вы». — Мы не можем сквозь пальцы смотреть на...
— Подожди, Петр Сергеевич, — остановил его Иван Антонович Косов, старый карусельщик с четвертого участка. — Мне кажется, что ты не туда гнешь. Ты в чем обвиняешь Ваську-то? Он что, ее у мужа отнял или сам жену бросил, а к ней пошел? Дело молодое, и тут никто никому не указ. А нам в это дело мешаться не след. Зря ты, зря человека обидел...
— Но он же член цехового комитета!
— Ну так что ж, спасибо ему за это. Другого в его годы не шибко-то к такой работе призовешь, а он работает, и не хуже нас с тобой. А что касается того самого... тут ты, Сергеевич, брось, перегнул, кого-то послушался, а с нами не посоветовался... Нечего нам больше обсуждать.
Косова поддержали почти все члены цехового комитета. А Дубов закончил так:
— Смотрите, дело ваше. Я хотел как лучше, своевременно чтобы...
Дома Василий долго и сердито мылся в ванне, резко растирал ладонями тело, словно хотел смыть неприятное ощущение. Переоделся в свою самую красивую рубаху, надел самые красивые носки и на днях купленные сандалеты. В восемь вечера он был уже у Глашиного общежития, хотя о свидании на сегодня договора не было. Вошел во двор и сразу же увидел Глашу в открытом настежь окне. Локти поставлены на подоконник, ладошки подхватили уроненный подбородок. Лицо ее озарилось улыбкой. Он призывно махнул ей рукой. Минут через пять она была рядом с ним.
— Куда пойдем? — спросил Василий.
— Куда скажешь.
— В кино хочешь?
— Нет, я еще вчерашнее не забыла.
— Пойдем в кафе? Я не ужинал.
— Пойдем. — Глаша взяла его под руку, , и зацокали ее каблучки по тротуару. Василий один раз глухо шаркнет мягкой подошвой, а Глаша два раза: цок, цок, цок-цок!
А еще через два дня Любовь Андреевна, небрежно швырнув на край своего стола какую-то бумажку, сказала:
— Познакомьтесь, Василий Иванович, с приказом главного инженера. Везет вам!
В приказе говорилось: «... группу рабочих в количестве шести человек командировать в г. Свердловск... Руководство группой возложить на технолога восьмого цеха тов. Табакова В. И. Срок командировки — 30 дней...»
Впервые в жизни Василию не хотелось ехать в командировку. Но делать было нечего: приказ есть приказ.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Перед отъездом Табаков подошел в цехе к Глаше, сказал:
— Глаша, я уезжаю в командировку, в Свердловск.
— Зачем?
— Надо, посылают.
— А ты не езди.
— Нельзя, Глаша... Я хотел тебе сказать, чтобы ты здесь...
— Что? — Глаша строго посмотрела ему в глаза.
— Ну, чтобы все было хорошо. Боюсь я за тебя.
— Ну и зря. А ты долго будешь ездить?
— Через месяц вернусь. Жди меня, ладно?
— Ладно... — У Глаши чуть-чуть дрогнул голос, глаза заблестели, она отвернулась. — Поезжай, да не заблудись... А за меня не бойся...
