Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)
Алена с Олегом присели на траву, вытянув ноги, набухшие от зноя и ходьбы, — на ходу все-таки меньше пекло, Алене так хотелось спать, что глаза сами закрывались.
— Слушай, у нас же летит репетиция «Доброго часа», — сказала она, чтобы прогнать сон.
— Ага, — облизывая пересохшие от жары губы, ответил Олег. — Ничего: «половинки» назначены на три часа, может, успеем прорепетировать. Да, честно говоря, Сашке и не нужен этот прогон, это уж его дотошность заедает. — Олег посмотрел в ту сторону, где между дорогой и пшеницей маячили взад и вперед Миша, Арсений Михайлович и Огнев, о чем-то негромко, но горячо споря. — Ну, что там наш мудрый триумвират родит?
Из-за автобуса донесся отчаянный, истеричный крик Маринки:
— Не могу больше! Я умру здесь!
— У, психованная! — выругалась Алена, однако, как и все, бросилась к ней.
Бледную до зелени, плачущую Марину поддерживала Глаша. Зина стояла перед ними на коленях, испуганно обмахивая их косынкой.
Маринку уложили на чемоданы. В горячей воде из раскаленного радиатора смочили платки, кое-как остудили их, помахивая на ветру, положили Маринке на лоб и на сердце. Ее вдруг начало тошнить. Глаша, оставив Маринку на попечение Миши и Зины, торопливо отвела за автобус Арсения Михайловича, Аленку, Олега и Огнева.
— Похоже на тепловой удар, — сказала она почти беззвучно.
Однако, что нужно делать — везти ли Марину в ближайшую больницу на первой попутной, или тряска для нее опасна, — не знала даже Глаша…
— Поеду в больницу, выясню… — начала Алена — ее мучило, что она не сразу поверила в Маринкину болезнь.
— Почему ты?
В эту минуту налетел ветер, вздымая пыль, и сразу стемнело.
Никто не заметил, как черная туча, закрыв полнеба, уже наползала на солнце. Упали крупные капли, сверкнула молния, сразу же последовал раскат грома. Опять закричала Марина. Все заметались: дождь хлынул стеной.
В машине, поднятой на домкрат, укрыться было нельзя. Олег осторожно влез в автобус, но пока собрал плащи, все уже промокли насквозь. На Маринку вдруг полило с автобуса, ее спешно перенесли на обочину и опять уложили на чемоданы, укрыли плащами. Она тряслась, как в лихорадке, девушки и Миша растирали ей руки и ноги. Время от времени смотрели на дорогу, прислушивались, ждали.
Из канавы вылез баянист, ошалело моргая от хлеставшего в лицо ливня, и сказал неуверенно:
— Так и промокнуть можно.
Только потом, вспоминая это «явление», хохотали до слез, а в ту минуту вовсе было не до смеха.
Арсений Михайлович, засучив брюки, встал посреди раскисшей дороги «голосовать», чтобы добраться до ближайшей больницы и сообщить в Деево о непредвиденной задержке.
В мути дождя затарахтел мотоцикл, со свистом и шелестом разбрызгивая грязь, проскочил мимо, затормозил, затих на мгновенье и вернулся.
— Вы, что ли, артисты будете? — крикнул мотоциклист.
— Да, да, да!
Арсений Михайлович, пробираясь между лужами, подошел к мотоциклисту. Через минуту парень умчался, а он спустился с дороги с доброй вестью — Виктор прислал записку: «Граждане, спокойствие! Подкрепление из Деева в пути. Подробности лично. Ваш В.».
И сразу все повернулось. Туча унеслась так же стремительно, как и налетела. Опять засияло солнце, и все вокруг засверкало. Правда, солнышко уже катилось вниз и не жгло, все скинули плащи, грелись в его нежарких лучах. Однако самым неожиданным и радостным было то, что Марина вдруг ожила. Тут-то уж Глаша и поставила настоящий «диагноз».
От сердца отлегло. И так легко дышалось после грозы, запахли травы и сырая земля.
Чтобы взбодриться, размяться, Алена с Олегом занялись фехтованием на воображаемых шпагах и не слышали, как возник спор между Джеком и Арсением Михайловичем. Они подошли, когда спорящих уже окружили Женя, Огнев, Зина и Глаша.
— О чем вы говорите? Что вы знаете? — горячился Арсений Михайлович. — Как можно забыть, что права непременно накладывают обязанности? Мне всю душу переворачивает, когда я вижу распущенность, пьянство, безнравственное, неуважительное отношение к людям, как в Верхней Поляне, или эти убийственные дороги. Так говорить, как вы… — Он посмотрел на Джека с нескрываемым осуждением. — Вы разве не отвечаете за каждое безобразное явление вместе со всеми?
— Отвечаю. Хулиганство, лень, пьянство, всю человеческую мерзость ощущаю как личную свою вину. А вот…
— Я не к вам обращаюсь, Саша, — прервал его Арсений Михайлович.
— Нет, дело не в том, — повторил Огнев. — Дело не во мне или в Яше. Но ведь каждое безобразие, и большое и мелкое, не только общая вина, а еще и чья-то персональная. То есть каждое безобразие имеет фамилию, имя и отчество.
«Саша — самый толковый на курсе», — подумала Алена.
— Да, но я не об этом, — мягко, однако и настойчиво ответил ему Арсений Михайлович. — Вот Яков Яковлевич считает, что и капитализм по-своему дает простор личной инициативе, следовательно, не мешает развитию личности. Так я вас понял? — обратился он к Джеку.
— Ну, не совсем так… — Джек, щурясь, глядел в сторону. — Начали-то с дорог…
После верхнеполянской ссоры он раздражал Алену каждым словом. «Вот ведь и не дурак, а беспринципный. И любой дрянью, если она «заграничная», способен восхищаться».
— Да, начали мы с вами с дорог. Я в этом районе, вы знаете, случайно, а постоянно я работаю в предгорной зоне… — Арсений Михайлович вдруг замолчал, всматриваясь в даль.
Все повернулись, проследив его взгляд, и увидели приближавшуюся машину.
— Виктор!
Это действительно был Виктор, взволнованный, но торжествующий. Кроме нового коренного листа, он привез посылку от заведующей столовой из Деева — большую картонную коробку бутербродов с сыром и еще теплыми котлетами и два термоса горячего кофе.
— Кормят там, граждане! — со сладким вздохом, прикрывая глаза, произнес он и пропел диковато: — «О, дайте, дайте мне свободу!» — я б только в деевской столовой кушал.
Разговор с Арсением Михайловичем, конечно, был прерван. Виктор «с переживаниями» рассказывал, как «в двух гаражах не оказалось коренного листа нужного размера и пришлось махнуть в Деево. Ну, там, конечно, народ мировецкий. Ждут».
Потом он с деевским шофером, проклиная грязь, ставил рессору, а голодная бригада уничтожала продовольственную «посылку». Кстати, Маринка от других не отставала.
Когда подъехали к переправе через речку, увидели, как по всему широкому, пологому спуску к парому в несколько рядов выстроились грузовики с лесом, машины, покрытые брезентами, среди них затерялось несколько вездеходов — «газиков», да на отлете, чтобы не придавили и не ободрали, словно нахохлились, зашлепанные грязью голубенький «Москвич» и бежевая «Победа». На обочине спуска человек пятнадцать водителей, стоя группой, курили, о чем-то разговаривали, смеялись.
— Это же «представление» часа на четыре! — Виктор указал на противоположный берег, где грузился паром и где было такое же скопление машин.
— Может, пропустят?.. — заикнулся было Женя.
— Держи карман… — Виктор выключил мотор.
Бригаде случалось «стоять в очереди» на паром, и они уже знали, что порядок соблюдается строго, и никому, кроме «скорой помощи», исключений не делают. Но до сих пор ожидание ничего не значило, а сегодня они и так опаздывали, и не куда-нибудь, а в легендарное Деево, и вот на тебе — очередища часа на четыре!
— Нас же ждут!
— И откуда столько транспорту набралось?
Виктор таинственно подмигнул, включил мотор, автобус, воровато прижимаясь к очереди машин, стал тихо спускаться.
— Ты что же делаешь? — спросил Арсений Михайлович.
Огнев взял Виктора за плечо:
— Подожди, стой!
— Э! Э! Э! — донеслось из группы шоферов. — Вали-ка назад!
— Умный нашелся!
— Тоже мне — «скорая медицинская»!
Виктор выключил мотор, но, не внимая ничьим уговорам, не тормозил, и автобус продолжал медленно ползти вниз.
— Ты что, глухой? Я те уши-то прочищу! — Один из водителей, ловко пробравшись между рядами машин, встал перед автобусом. — Стой, тебе по-русски сказано!
Пришлось нажать на тормоза. Автобус сразу же окружили обозленные водители, а первый, преградивший им путь, молодой, черноглазый, в распахнутом до пояса комбинезоне, насмешливо поглядывая на девушек, дразнил Виктора:
— Подождешь, не скиснешь, скоропортящийся груз! Думал — крадучись проползешь? Подхилый, да мы тоже непросты. Не состарятся твои невесты.
— Да пойми ты, сатана черный, артистов везу! — багровый от злости, орал Виктор.
Его заглушил сердитый хор голосов, а «черная сатана», дурашливо прищурясь — «ври, мол, больше!», — тонко, фальцетом выкрикнул: «Мы тоже артисты!» — и, манерно, будто юбочку, вздернув штанины комбинезона, закружился, притоптывая на плотной сырой земле:
