Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)
— Мы вам еще такую самодеятельность развернем! — в азарте воскликнул Олег.
— А строительство нового Дома культуры объявим ударной молодежной стройкой! Вот и на зиму отличное дело для молодежи района! — провозгласила Люба. — А вы на будущее лето приедете?
— Обязательно! — ответили ей хором.
— Нам, товарищи, крепкую связь надо держать, — начал Радий, подходя к Саше.
— Поторопитесь, граждане, — донесся с крыльца гостиницы голос Виктора. — Дуся такую лапшу с курятиной сварганила — симфония!
— Приехал бы за нами, давно бы уж отведали этой «симфонии», — поддразнила Зина.
— Приехал! — обиделся Виктор. — Только-только с тормозами управился. Чертовы дороги!
Саша с Радием ушли в дом — обменяться адресами, остальные в ожидании их толпились у крыльца и вдыхали раздражающий аромат куриной «симфонии».
— Конечно, ничего по щучьему велению не бывает, — говорил Чалых Тане и Лизе, стоявшим в обнимку, — никто и не думает, что завтра все изменится. Ноне так мелка наша сегодняшняя победа, как вам кажется. Ребята сознательно, горячо, дружно пошли против безобразия — это уже много. И… любить людей надо, девушки, а не только недостатки их ненавидеть. Очень важно научиться видеть и поддерживать доброе.
Алене вдруг вспомнилось: «Давайте искать хорошее в чужих работах. Это труднее. Плохое-то каждый может выискать».
— А мама говорит, что любви к людям надо учить, как музыке, с детства!
— Учить любви, как музыке! — повторил Женя, восторженно глядя на Любу. — Гениально, честное слово!
— Ну, Евгений спекся! — шепнула Глаша Алене.
Алена хотела сказать ей о Джеке, но тут вышли Радий и Саша, стали прощаться.
За ужином Джек не принимал участия в разговоре о возрождении БОПа. Прямо из-за стола Алена увела Глашу на улицу, оглядываясь в темноте, тихо сказала:
— Джек не согласен с идеей «общего котла».
— Что?
— Ну, подлец! Ну…
— Подожди, — зашипела Глаша и замахала руками на Алену. — Он же мне сказал, что согласен!
— Когда?
— Да только что! Перед самым ужином.
Усталые, но возбужденные, Глаша, Зина и Алена расположились на ночь в трехкоечной комнатушке и долго говорили о событиях этого бесконечного, трудного дня.
— Таня какая-то дерганая, но в общем неплохая девчонка, — определила Зина, расплетая на ночь свою косу.
— Люба намекнула — она психует потому, что у нее тут личные осложнения получились, — сказала Глаша. — Да, а вот уж Лиза эта…
— И что Радий нашел в ней? — подхватила Алена.
— Что нашел? — перебила ее Зина и на всякий случай перешла на шепот: — А что Мишка в Маринке нашел?
Алена только отмахнулась от надоевшего вопроса, а Глаша вздохнула и поежилась, как от холода.
— Ох, все-то у человека запутано, перепутано!..
— Девочки, и при коммунизме один будет любить, другой — нет. — Зина так посмотрела на подруг, будто сделала открытие.
— Ну и что? — Алена словно споткнулась, не умея выразить то, что чувствовала. — Разве в этом дело? Не может быть жизнь… да и не нужна она никому, мармеладная. Но… — она сдернула с головы косынку. — Бывают несчастья чистые, а бывают такие, что человек злеет…
Глаша первая поняла ее:
— Как с Лилей… Люди должны быть очень честными, очень деликатными и очень уважать друг друга, — решила она. — Тогда получится «естественная атмосфера».
Алену мучила стычка с Джеком. Она отлично понимала, что примененное ею «физическое воздействие» было в жестоком противоречии с тем, о чем говорили сейчас Глаша и она сама.
— Девочки, только не смейтесь, — вдруг смущенно и грустно начала Зина, откидывая назад расчесанные волосы. — Что значит — труд станет потребностью? Как это сделать? Ведь потребность… Ну, что такое потребность?
— Потребность — это… — деловито нахмурясь, заговорила Глаша. — Это… должно быть… должно быть… привычка? — закончила она вопросом.
— Какая привычка? — возмутилась Алена. — К чему привычка?
— По павловскому учению о временных связях, — вдруг обидевшись, настаивала Глаша.
— Так в чем они будут, эти твои «павловские связи»? Ну, в чем?
— А в том, что человек привыкнет работать, как умываться, как прибирать за собою постель.
— Ну не умойся, так сама и останешься грязной. А ведь тут… Это… Совесть должна быть — вот что! Это значит — я не могу, понимаешь, не могу, чтоб за меня другие работали… Стыдно.
— Пожалуй, отдает идеализмом! — неуверенно сказала Зина.
Алена обозлилась:
— У, философ! Не идеализмом, а идеализацией! Что — ты, что — Женька! На экономической же и социальной основе! Ну, как тебе еще?..
Зина вздохнула, укладываясь на постели:
— Перестройка человеческого сознания — самое долгое и трудное дело. И правда, с чего начинать? Ты говоришь — совесть. Любина мама говорит: надо учить любить, как музыке, с детства, а другие — воспитывать отношение к труду.
— Дурочка из переулочка, — с ласковым превосходством усмехнулась Глаша. — Откуда может быть совесть без любви к людям? И какое отношение к труду без совести? Человек же на части не разнимается, как машина.
— Все мы умные, — с легкой обидой ответила Зина. — Только где про это пьесы? Только такие, чтобы зрители не спали, не грызли бы яблоки и не говорили бы, как после нудного заседания: «Ну, что ж, в общем правильно!»
— Вот Сашка громыхал о рассудочности. Драматургам бы жару поддать! Эх, девочки, как нужны хорошие пьесы! Про сегодня, про самое-самое сегодня!
— Обязательно! — Зина подперла локтем голову. — Ведь вот на «Предложении» и на «Не все коту…» хохочут-хохочут, а разговоры потом — о «Добром часе»… Даже о средненьком нашем водевиле! Потому, что это наше, сегодняшнее…
Алена, заложив руки за голову, вытянулась на постели. Глаша скинула тапочки, подобрала ноги и вдруг застыла.
— А еще потому, что о любви, — сказала она решительно. — Почему считают, что личное — это мелкотемье? Когда нам нужно о любви! Ужасно нужно! Поэтично, красиво, о настоящей любви…
— Ведь все равно мы все любим! — со слезами в голосе воскликнула Зина. — А запутываемся и мучаемся… «Ромео и Джульетта» — мелкотемье? Личное?
Алена проворно поднялась и села против нее.
— А что такое «личное», девочки? Ведь все, что я люблю, все — мое личное… Это же очень много… — И внезапно перебила себя: — Как у Ленина? «Без человеческих эмоций» нет «человеческого искания истины…»
Глава восемнадцатая. Так должно быть
О Деевском районе, одном из передовых в крае, бригада слышала давно, а Виктор — тот прямо уши прожужжал.
После Верхней Поляны и соседнего с ней Источинского района, где неустройство лезло из всех углов, Алена очень рвалась в Деево.
Из Источинокого выехали утром и, учитывая качество дорог, предполагали, что пятьдесят километров проедут часа за два с половиной и успеют отдохнуть, пообедать, осмотреть Деево да еще прорепетируют «В добрый час!» для Саши Огнева.
Кроме полного вечернего концерта в Доме культуры, бригаде на следующий день предстояло дать четыре коротких выступления на полевых станах. Эти коротенькие концерты во время обеденных перерывов назывались упрощенно «половинками». В этих «половинках» Алешу впервые должен был вместо Миши играть Огнев — это позволяло бригаде разделиться и работать одновременно на двух станах.
Они проехали километров двадцать пять, успели почернеть от пыли, уже устали проклинать тряску и жару, как вдруг на очередном ухабе автобус словно крякнул, закачался и, припадая на правое переднее колесо, остановился.
— Рессора! — в один голос закричали Виктор, Арсений Михайлович, Саша Огнев и один за другим выскочили из автобуса.
Оказалось, что действительно сломался какой-то коренной лист рессоры, ехать нельзя и починить здесь нельзя.
Кузов подняли домкратом, разобрали рессору, и Виктор, обещав вернуться «часика через три, не более», уехал на попутной машине в ближайший гараж километров за десять. Бригада осталась «загорать» в ожидании.
Поблизости ни жилья, ни воды, ни тени. Поля, поля и поля. Солнце пекло немилосердно.
Сначала шутили, острили по поводу «вынужденной посадки». Потом притихли, девушки сидели на чемоданах в жалкой тени от автобуса, остальные бродили, присаживались время от времени на сухую горячую траву. Лучше всех устроился баянист: улегся на склоне придорожной канавы, поставил в изголовье свой баян, накинул на него плащ и, соорудив таким образом нечто вроде тента, мгновенно уснул.
Прошло три часа. Неотрывно следили за каждой машиной, появлявшейся в той стороне, куда уехал Виктор, но они одна за другой мчались мимо, надолго оставляя пыльную завесу.
Хотелось есть, а еще больше — пить, жара утомила даже самых выносливых. Прошел и четвертый час, и пятый был на излете, стало тревожно: ведь вечером концерт в Дееве, туда еще часа полтора езды, да пока Виктор поставит рессору… А все голодные, измученные, отдохнуть некогда, а уж в Дееве-то никак нельзя осрамиться. Приходила в голову мысль: не случилась ли с Виктором беда?
