Борис Рахманин - Ворчливая моя совесть

Как медленно светает. Почти целое мгновение фиолетовый цвет превращался в синий, потом в медно-розовый, потом в голубовато-желтый… Наконец-то, наконец оно закончилось, истекло. Бесконечное мгновение!

Как медленно встает сегодня солнце. Оно словно рождается. Последние, самые мучительные минуты, как долго они длятся. Бедное солнце! Скоро, скоро оближет тебя небо, как новорожденного дымящегося теленочка.

Но поторопись! Впереди у тебя долгая дорога, а за полдня ты можешь пройти только половину ее. Всего лишь…

…Нет, это невыносимо! И вот я покидаю еще спящий дом, спускаюсь по спящей лестнице и окунаюсь в свежее парное молоко рассвета. Как боюсь я опоздать на свидание, назначенное на восемь часов вечера!

Медленно, медленно, как мне кажется, не торопясь, направляюсь я через весь город к заветному месту, но на самом деле задыхаюсь от бега.

Еще кусочек асфальта, еще сто мгновенных шагов, двести… Еще сто…

Не могу победить время, но побеждаю пространство!..

Пулеметной очередью раздается по гулким пустым улицам моя неторопливость.

А вот и озаренная первыми лучами голова каменного великана… Какой бессонный век провел он, глядя на свет широко раскрытыми требовательными глазами. И тем не менее — недвижим. Стоит, замерев, не смея расплескать окаменевшее свое нетерпение.

Жаль мне его, слишком послушного остроумному замыслу человека.

…На серой плите подножия сидит девушка в зеленой куртке и ест бутерброд. Это она! Стеснительно улыбаясь, поднимается навстречу и предлагает мне половину своего завтрака.

«Маша» — вытатуировано у него возле локтя. Уж не поэтому ли закатал он рукава?

Толстая пучеглазая женщина с мелкозавитыми обесцвеченными волосами всегда сидит рядом, они даже одну и ту же газету читают одновременно.

Вернее, она поддерживает страницу, чтобы ему было удобнее читать. Безгубый, нарисованный темной помадой рот ее так и цветет на солнце, вместо бровей темнеют карандашные полоски.

Кажется, окуни ее в воду, и вместо головы на свет появится безглазый гладкий шар.

Неужели это и есть «Маша»?

Такую татуировку делают себе в юные годы, в пору первой тоски, спасением от которой видят только одно имя…

Так неужели это и есть Маша?

А почему бы и нет?

Может быть, чувство оказалось прочным, не исчезло так же, как и татуировка? И пронес его этот человек через быстрые годы и долгие дни, через все хитросплетения жизни. И вот они сидят рядом.

Но ведь… Возможно ли, чтобы…

А почему бы и нет?

Внимательнее всмотритесь в ее лицо и увидите грустное понимание в вытаращенных рыбьих глазах, снисходительную иронию в уголках нарисованных губ. А эти тусклые кудряшки — не свидетельство ли они мучительных женских стараний не отстать от других, помоложе и красивей?

Словно другое лицо проглянет вдруг сквозь банальные искусственные черты — сильная, умная и любящая душа.

Да, это она! Маша!

А может быть, и нет…

Первая премия за лучший рисунок… Талон…

В прохладной мастерской с пыльным окном во всю стену в живописных позах откинулись несколько мольбертов, высокие вазы с кистями стоят на закапанном красками полу, на ярком ковре висит рядом со ржавой саблей длинный кальян, курительный прибор Востока.

Откуда в тебе этот неженский молодеческий размах?

Первая премия за лучший рисунок… Талон на обед…

В маленькой соседней комнате скопилась грязная посуда и продолговатые бутылки из-под светло-зеленого венгерского вина. Ты ведь, кажется, неплохо зарабатываешь?

Талон на обед… Порция черепахового супа…

Расскажи-ка об этом подробней. Посуда подождет, не соскучилась ты и по начатой в деревне картине. Нет ли вина?

Итак, вы с матерью пришли вдвоем в столовую на центральной площади Ташкента, показали справку. И вам выдали порцию первой премии. Черепаховый суп…

Да, я знаю, ты многое смогла. Расточительная феерия красок в летних, уже, наверное, увядших этюдах. В расписанное тобой кафе я всегда вожу приезжих друзей.

И вы неторопливо съели желтый черепаховый суп. Вдвоем с матерью. И последняя ложка досталась, разумеется, тебе. Лучшие минуты тысяча девятьсот сорок второго…

…Давай-ка с удовольствием выпьем за тощенькую способную девочку твоего детства. Давай старательно вымоем ей жирную посуду позавчерашней пирушки. А потом присядь и нарисуй круглое, будто каравай, горячее деревенское поле.

Вот сидит он, добрый, начавший уже лысеть, на некрашеной садовой скамье и разговаривает с книгой.

Довольная, что нашла хорошего собеседника, книга читается легко и с готовностью раскрывает свой глубокий смысл.

А он, соглашаясь с ней, кивает головой и смеется.

Пробравшись наконец сквозь немыслимую путаницу листвы, золотой гитарной струной выбежал на простор луч солнца.

Коричневая бабочка кокетливой танцующей походкой пролетела мимо скамьи, села человеку на плечо, затем запорхала у самого лица, отпрыгнула в сторону, метнулась вверх, вниз. Словно приглашала поиграть в пятнашки.

Продолжая с мягкой улыбкой смотреть в книгу, он машинально, бессознательным, но ловким движением хлопнул рукой по воздуху возле себя, справа…

И попал!

Ладонь его ощутила мгновенное прикосновение чего-то. Он удивленно поднял глаза.

Бабочка судорожно металась по траве, ползла, дергалась, потом напряглась и косо взлетела.

Конвульсивные нелепые рывки ее агонии отдались болью в сердце. «Что же я наделал!» Хотелось заплакать, хотелось крикнуть на весь этот редкий сад о том, что уже давно постарел он, а кажется, никогда не был молодым. Толстый премудрый книгочей в стоптанных шлепанцах…

Все реже, надолго замирая, бились коричневые крылышки, с трудом размыкались, и снова сводила их мучительная спазма.

Взмах… Еще…

Осенним сухим листком вяло упала она к его ногам.

Вместе с другими необходимыми предметами постарайтесь захватить с собой на необитаемый остров хотя бы самое простенькое зеркальце.

На голом осклизлом клочке гранита, похожем на спину всплывшего кита, удивительно приятно будет вам утешить себя пусть и своим собственным, а все-таки человеческим лицом.

Видели ли вы когда-нибудь лицо человека?

А если видели, то по-настоящему ли вы его разглядели?

Какое же это счастье, неимоверная удача, видеть вокруг себя каждый миг, каждый час, в течение всех отмеренных нам лет светлые даже в ненастный день человеческие лица!

…Вот идет из бани старушка с розовым дымящимся личиком. Вместо нижней губы — у нее пушистый подбородок. Как чисто вымыты седые волоски ее жиденького пучка и морщинистые мешочки под молодыми яркими глазками!

А в авоське у нее прыгает, как рыбка, бутылочка пивка.

Эх, бабуся… При всем желании не могу предположить, что прожила ты свой век безгрешно. Молодец!

А вот перегнулся через железный заржавленный забор щеголеватый солдат. Он как бы по пояс в увольнении…

Солдат! Эй, солдат! На, покури…

Чудится, будто это девушка в военной форме. Нежные щеки его пылают, губы раскрылись, готовые произнести какое-то неизвестное ему красивое слово.

Ну, что? Что? О чем ты загрустил, служба?..

Не знаешь?..

С затаенным интересом буду я ожидать неизбежных мудрых изменений твоего чистого, без единой помарки лица.

Меж громадами старых дворцов, за облаками листьев тускло светилась пурпурная кладка башни. Расстояние скрадывалось крутым подъемом, циферблат курантов как бы висел в воздухе, расплывался перед самым лицом.

Пытаясь оправдать опоздание, девушка сказала, что пришла точно в условленное время.

Он с укоризной кивнул на огромный, вознесенный над площадью циферблат.

— Ну и что ж? А вдруг они спешат!

Они оба расхохотались. Дикой показалась мысль, что эти часы могут показывать время неточно.

Назавтра она снова опоздала. Она опоздала и через два дня, и через три. Не на много, но все-таки.

— Опять они спешат! — шутила она. — Ну, куда мы пойдем сегодня?

«Может быть, они на самом деле спешат?» — думал он, с беспокойством всматриваясь в толпу, на четвертый день.

На пятый день она пришла раньше его.

— Сегодня они отстают! — объяснила она со смехом.

Взяла его за руку, заглянула в глаза. Ну, чего, мол, нахмурился? Разве погода плохая? Или нет денег?

— Знаешь что? — сказал он. — Давай назначать встречу у других часов.

Она вопросительно округлила глаза.

— Понимаешь, другие часы могут ошибаться, а эти — нет… Понимаешь?

Она задумалась.

— Мне хочется у этих. Здесь всегда — будто праздник!

На следующий день она пришла ровно в восемь.