Владимир Попов - Обретешь в бою
Окончательно убедившись в том, что позиции его правильны, Рудаев шлет Даниленко телеграмму с просьбой направить на завод проектировщиков и специалистов-конверторщиков. Шлет, хотя и знает, что негде тому взять специалистов, раз в области только один конверторный цех, да и он старый-престарый. Об этой своей акции сообщает Троилину — тот не любит, когда нарушают иерархию.
Даниленко молчит, возможно, его нет на месте, а Троилин откликается мгновенно достаточно выразительной телеграммой: «Вашей инициативностью сыт по горло».
Чтобы не терять больше времени, Рудаев отправляет телеграммы сразу в шесть адресов, включая Комитет народного контроля. Текст тревожный: «Прошу приостановить строительство конверторного цеха на приморском заводе до устранения грубейших просчетов типового проекта. Повторение ошибки — это преступление».
Отправил — и задумался. Перехватил. Забыл о дипломатии, о субординации, о последовательности обращений в инстанции. Но если идти по ступенькам, а их много, как раз дойдешь до последней, когда цех будет закончен. Сейчас еще есть возможность воевать, и воевать нужно на широком фронте. А что телеграмма резка и неумеренно категорична, так это, пожалуй, даже к лучшему. Звучит как сигнал бедствия, как SOS, и хоть кого-нибудь встревожит.
Не было бы у него печального опыта делать уступки, возможно, он повел бы себя иначе. В самом деле: стоит ли так уж испытывать свою судьбу? Ведь не зря существует спасительная русская пословица, оправдывающая пассивность и смирение, — «Плетью обуха не перешибешь». Придерживаясь этой житейской мудрости, можно спать спокойно, особенно если считать за обух всякого, кто хоть чуть выше тебя по должности. В его положении, исходя из инстинкта самосохранения, самым правильным было бы притихнуть на некоторое время. И что ему, больше всех надо, что ли? Существует проект, разработанный и утвержденный, не суйся поперек батьки в пекло. Но разве он не перестал бы уважать себя, если бы стушевался и смолчал?
А почему молчат другие? Гребенщиков, к примеру? Не обнаружил недостатков в проекте — это одно, это можно простить, но если смотрит на них сквозь пальцы… А сами проектировщики? Им-то наверняка прожужжали уши, и «комплиментов» они нахватались достаточно, однако помалкивают.
* * *Директор Южгипромеза Эммануил Семенович Штрах явился в Тагинск вопреки своему желанию. Он должен был выехать в санаторий, чтобы подлечить расшалившуюся печень, а пришлось отсрочить выезд и лететь сюда. Конвертерный цех он не проектировал. Его институту поручили привязать существующий типовой проект к площадке приморского завода.
Задание было срочное, выполнили его вовремя, и на этом функции института заканчивались. Теперь изволь, залезай в дебри. Анализируй, сопоставляй, давай свое заключение по проекту старших коллег, а с этими коллегами у него давно натянутые отношения. Не все их рекомендации он принимает, не всю продукцию оценивает первым сортом, и лишние передряги ему ни к чему.
А тут еще прелести путешествия. В самолете у Штраха разболелась голова, при взлете заложило одно ухо, при посадке другое. Долго пришлось ждать поезда из Свердловска, в Тагинске не достал такси, пришлось ехать в битком набитом трамвае. И вдобавок эта лестница, крутая, высокая. Испытания не для шестидесяти лет и не для его здоровья.
Рудаева он нашел в экспресс-лаборатории — там ему демонстрировали новый метод быстрого, почти мгновенного определения углерода.
Обрадовавшись, что его вопль все-таки услышан, Рудаев стремительно бросился навстречу Штраху, держа наготове пятерню, но тот сразу охладил пыл:
— Это вы, молодой человек, подняли шум на всю страну?
Приземистый и коренастый, в большой меховой шапке, из-под которой хищно выглядывали узкие колючие глаза, он был похож на рассерженного ежа, вытесненного из своего логова.
«Кренись, Борис, начинается», — придержал себя Рудаев и ответил коротко:
— Я.
— Показывайте, рассказывайте, — потребовал Штрах.
— А может, это лучше сделает начальник цеха?
— До него дойдет очередь. Шумит не он, а вы. С вас и начнем.
День для Рудаева был удачный. Оба конвертера стояли. Один на внеплановом ремонте — промывали котел, другой на аварийном — заваривали трубки, и можно было, не подвергаясь опасности, внимательно осмотреть все участки. Штрах надолго задержался на шлакоуборке. Здесь по предложению цеховиков были установлены подвижные щиты, направлявшие весь шлак и мусор в специальный вагон. Проектировщики этого не предусмотрели, шлак первое время ссыпался на пути, по которым ходила сталевозная тележка, и его приходилось убирать лопатами. С повышенным вниманием осматривал Штрах шланги для подачи кислорода и крепления. Они были гораздо надежнее предложенных институтом. Поднялся и к котлам, хотя его одолевала одышка. Даже заглянул в один из них, просунув голову в лаз.
Вот тут, на площадке, он попал в плен к цеховикам. Узнав, что приехал директор проектного института, они обрушили на него нескончаемый ворох претензий и жалоб. Штрах не стал ссылаться на то, что к этому проекту не имеет никакого касательства, вытащил блокнот и добросовестно записывал все, что ему выкладывали. Он явно нервничал. Шевелил бровями, сердито покряхтывал.
Спустились вниз.
— Ну как, Эммануил Семенович? — осведомился Рудаев.
— Никак, — отрезал Штрах. — Все это может быть учтено в следующем проекте, который будет делать наш институт для днепровского завода. А у вас проект типовой, и вы уже в том возрасте, когда пора понимать: существует незыблемость установленных сроков и экономическая целесообразность. Представляете себе, что значит переделывать проект по ходу строительства?
— Да. Надо многое начать сначала и даже больше того: демонтировать металлоконструкции, взорвать фундаменты и заложить новые, заказывать двухсоттонные заливочные краны, потому что пролет необходимо расширить.
— А ваши прокатные цехи будут по-прежнему голодать без металла?
— Будут. Но это все окупится теми выгодами, которые даст нам первоклассный цех.
— Знаете что, дорогой, такую проблему не нам с вами решать, — заключил Штрах и попросил проводить его к начальнику цеха.
Рудаеву очень хотелось присутствовать при этом разговоре, но Штрах демонстративно попрощался с ним в приемной.
На следующий день Рудаев тоже не дал покоя Штраху. Несколько раз подходил к нему в цехе, навязывался с разговором, пытался урезонить его, расшевелить, привлечь на свою сторону.
Но Штрах стоял на своем.
Так он и уехал, не сказав Рудаеву ни одного обнадеживающего слова.
Глава 2
Гребенщиков долго раздумывал над простым, казалось бы, вопросом: стоит или не стоит идти на технический совет? Он с удовольствием поломал бы это рудаевское нововведение. Оно было противопоказано всему складу его характера, его нормам поведения. Но он уступил еще вчера, когда, выслушав приглашение Сенина, не выпроводил его из кабинета. Растерялся. Не он, Гребенщиков, вызывает его, а его, Гребенщикова, приглашают. Хоть и достаточно вежливо, но так, будто не ждут от него отказа. Он даже не поинтересовался повесткой дня. Пусть обсуждают что хотят, пусть выносят любые решения. А Сенин чего стоит! Тихоня, флегматик, а сколько независимости! Тогда выкинулся осетром на берег — отказался работать на третьей печи, а теперь стал председателем техсовета, заправилой и совсем уверовал в то, что влияет на ход истории. Лучше всего было бы просто игнорировать эту «шарашкину контору», не пойти и в дальнейшем не ходить. Но партком завода одобрил начинание, даже перенес его в другие цехи, и на новом этапе не хотелось портить с ним отношения.
Скрепя сердце Гребенщиков все же пошел на совет, хотя немного поиграл на нервах людей — заставил себя ждать минут пятнадцать.
Красный уголок, к его удивлению, был полон. Его ждали, без него не начинали. Сенин многозначительно посмотрел на большие стенные часы и предоставил слово сталевару Запорожстали Корытко.
Лукавоглазый, широкий в плечах, одетый с иголочки, Корытко с указкой в руке подошел к чертежам, развешанным на стене, и стал рассказывать об изобретенной им машине для заправки порогов. У него густой начальственный басок и манеры опытного докладчика. Гребенщиков видел его впервые, по наслышан о нем достаточно. Механик по основной профессии, вернувшись с войны, Корытко освоил сталеварение и сделал несколько изобретений. Начальник цеха освободил его от работы на печи, дал возможность заниматься только разработкой и реализацией новаторских предложений. Изобретения оказались настолько значительными, что многие заводы охотно ухватились за них. Многие, только не приморский.
Гребенщиков на чертежи не смотрел. Он прыгал взглядом по лицам и видел, что люди слушают заинтересованно.
