Павел Лукницкий - Избранное

— А мой, — выпятив грудь, произносит Карашир, — кто сделал?

— Этот? — Зуайда пощупала двумя пальцами полу халата. — Не знаю… Наши женщины тоже.

— Так как же ты, Шо-Пир, поступил с опиумом? — спросил Бахтиор.

— А тебя, Бахтиор, вспомнил! Взвалил сумы на плечи, люди расступились, смотрят на меня. По твоему примеру — в реку выбросил.

За стенами, захлебнувшись свистом, пронесся ветер. Дым, спокойно выходивший в отверстие, заметался, обдал сидящих у очага, снова рванулся вверх, — все взглянули туда, — звезд в темном небе не было видно.

— А небо в облаках! — заметил Шо-Пир.

— Холодно стало. Мороз, — вымолвила Гюльриз, и Ниссо, подумав о чем-то, сказала:

— Шо-Пир, а где ты спать будешь?

— Как где? В комнате у себя.

— Все-таки… Ты говоришь, русские дома хорошие, а по-моему, плохие.

— Почему это?

— Вот в твоей половине… Очага посередине нет, а в стене две дыры.

— Окна-то?

— Зачем такие большие?

— Для света.

— А зимой что делать будешь?

— Заколочу.

— Вот и темно.

— Это потому так, Ниссо, что стекол пока у нас нет. ваш караван, Мариам, привез стекла?

— Привез. В Волости остались.

— Значит, весной здесь будут! Сыграй-ка еще, Бахтиор!

Бахтиор положил пальцы на две струны, щипнул их раз, другой, заиграл. Склонив голову, ни на кого не глядя, запел. Худодод вынул из своего чулка деревянную дудочку и стал насвистывать в лад Бахтиору. Его тонкие губы напряглись, худые щеки надулись. Дудочка посвистывала, переливалась странной печальной мелодией, и, перебирая пальцами, Худодод изредка подмигивал Бахтиору, чтоб тот замедлил или ускорил темп.

Резкий порыв ветра распахнул дверь, буйный свист ветра заглушил мелодию, дым опять заметался, прошел волной по полу, все невольно прикрыли глаза.

— Вот как задувает! — сказал Худодод, встал и, закрыв дверь, вернулся к огню.

— Чай готов, — сказала Гюльриз, когда дым рассеялся и огонь очага отогнал холод, внесенный ветром. — Шо-Пир, наш чай будешь пить?

— С солью, да с салом, да с молоком? Ну нет, Гюльриз! Мне насыпь просто щепотку чая вот в это кувшин… Вода вскипела в нем?

— Кипит давно.

— И мне оттуда! — сказала Мариам. — привыкла я к сахару.

Гюльриз разлила всем жирное чайное варево. Карашир стал пить обжигаясь.

— Мало! — сказал он.

— Чего?

— Соли еще дай!

Гюльриз протянула ему кусочек розовой каменной соли. Он опустил его в деревянную чашку.

— И сахару дай!

— И с солью и с сахаром? — изумился Шо-Пир.

— Конечно! — сказал Карашир. — Новое теперь время!

— Вкусно? — прищурился Шо-Пир.

— Конечно! Ханы, наверное, пили такой.

Все выпили чай. Шо-Пир заговорил первым.

— В последний раз так пируем! Завтра раздадим всю муку, ты, Ниссо, с Мариам жилье свое там устроите, а рис, сахар, все запасы мы с Гюльриз в кладовку сложим. Сама не бери, Гюльриз, и никому не давай!

— Хорошо, что факиры сюда зерно привезли, — глубокомысленно заявила Ниссо. — А то опять понесли бы на мельницу. Теперь Рыбья Кость по ночам спать будет.

Рыбья Кость нахмурилась:

— А ты, неизвестно зачем, по ночам шляться не будешь.

Шо-Пир поднял руку:

— Опять, кажется, решили рассориться?

— Теперь не поссоримся, — серьезно сказала Ниссо.

Бешеный порыв ветра вновь распахнул дверь, посуда зазвенела, пустые деревянные чашки сорвались с нар и покатились по полу, висевшая под потолком козья шкура упала на Мариам, пламя очага метнулось…

— Снег! Снег! — закричала Ниссо.

В дверь густыми хлопьями со свистом ворвался вихрем снег, белые хлопья повалили и сверху, из дымового отверстия.

— Эге! — крикнул Шо-Пир. — Зима!

Все вскочили.

— Потолок закрыть надо! — выкрикнул Бахтиор.

— Корову сюда! — заголосила Гюльриз. — Ослов! На клевер камней еще!

Бахтиор, Худодод, Гюльриз кинулись к двери, прорываясь сквозь воющий снежный вихрь, выбежали из помещения. Дым, мешаясь со снегом, закружился, слепя глаза. Рыбья Кость укутала в подол проснувшегося ребенка, согнулась над ним. Снег врывался крупными хлопьями, влил из дымового отверстия, кружился в красном дыму, шипел на мечущемся огне очага.

Шо-Пир, Ниссо, Карашир бросились во двор.

Долгое время в снежной темноте, в свисте ветра вокруг дома слышались озабоченные возгласы, мычала корова, неистово орали ослы. Кто-то затопотал по крыше. Огромный деревянный щит со скрипом ударился в край дымового отверстия. Чьи-то руки тащили его, пока отверстие не закрылось… Снежный сквозняк оборвался. Зуайда стала собирать разбросанную по полу деревянную посуду.

Гюльриз и Ниссо ввели облепленную снегом корову, поставили ее в стойло, Бахтиор, таща за загривки двух упирающихся овец, толкнул их туда же. Карашир и Худодод вогнали в помещение обоих ошалевших ослов, те остановились как вкопанные, но им не понравился дым, и, топоча копытами, они круто повернулись и устремились обратно. Худодод защелкнул засов, и ослы остались стоять мордами к двери.

В помещении стало мокро и дымно. Не имея выхода, дым стлался теперь все ниже и ниже. У всех слезились глаза. Отряхиваясь от тающих хлопьев, озябшие люди жались к огню. Гюльриз подбросила в очаг охапку хворосту, но дым сразу стал едким и невыносимым.

— Гасить надо огонь! — сквозь кашель сказал Шо-Пир. — Ну-ка, Ниссо, скажи теперь, что русские дома хуже! Да, кстати…

Шо-Пир внезапно кинулся к двери, отодвинул засов, выскочил из помещения на террасу, кинулся в свою комнату. Здесь, врываясь в незастекленные окна, свободно кружился снег. Разыскав в темноте давно заготовленные щиты, Шо-Пир вместе с прибежавшим на подмогу Бахтиором заложил окна. Полез в шкаф, нащупал глиняный сосуд масляного светильника, поставил его на стол, зажег и, слушая свирепо завывающий за окнами ветер, принялся обтирать полотенцем засыпанный снегом стол. Один за другим гости вошли в его комнату.

— Ну вот! — сказал Шо-Пир. — Теперь Сиатанг надолго отрезан от всего мира.

— Надо домой идти, — беспокойно заявила Рыбья Кость. — Дети одни!

— Куда сейчас пойдешь? — спросила Ниссо. — Пережди ветер.

— Нет, пойду! — сказала Рыбья Кость. — Идем, Карашир. Выводи осла.

— И я пойду! — промолвил Худодод.

— А ты, Зуайда, останься у нас ночевать. Мы в своей комнате на мешках спать будем.

— Конечно, останься! — подтвердил Шо-Пир.

И Зуайда ответила:

— Хорошо, останусь!

Провожая гостей, Шо-Пир и Ниссо вышли на террасу. Буран в темноте усиливался. На расстоянии вытянутой руки ничего не было видно.

В этот самый час, погасив огонь в своей опустевшей лавке, купец, в тысячный раз бормоча проклятья, вместе с Кендыри вышел из дому.

Он решился идти, несмотря на буран, опасаясь, что за ночь тропу к Большой Реке закроют снега, и тогда ему придется зимовать в Сиатанге.

Кендыри уговаривал переждать буран, но купец остался непреклонным. На нем были два халата, шерстяная чалма, две пары узорчатых сиатангских чулок, рукавицы из козьей шерсти. Кендыри был одет так же, как и купец. За спиной у обоих были большие, туго набитые мешки. К ним были прикручены одеяла и по три пустые козьи шкуры, которые нужно будет надуть, чтобы переправиться через Большую Реку. На поясе Мирзо-Хура висел тяжелый мешочек с золотым песком и серебряными деньгами: четыреста монет, только что выкопанных Мирзо-Хуром из земли. В руках у путников были длинные палки.

Сгибаясь под ношей, сбиваемые с ног жестким ветром, путники исчезли в буране. Только отчаяние может заставить людей устремиться такой ночью в далекий путь.

Нащупав под ногами тропу, Мирзо-Хур вдруг обернулся и с ненавистью погрозил незримому в снежной буре селению.

Скорей угадав, чем увидев, этот его жест, Кендыри осклабился.

Кто знает, какая мысль могла заставить его улыбнуться в такую минуту!

Глава восьмая

Идем мы пшеницей, колосья лелеем.

Вся жизнь наша в этих поющих стеблях!

Но помните: стебли доступны и змеям,

Тихонько свистящим: «Ля илля иль Аллах!»

1

Казалось, нигде в мире нет такой стужи, таких леденящих ветров, как здесь, в сиатагнском ущелье, на высоте в несколько тысяч метров над уровнем моря. Куда ни взглянуть — как будто ковром из чистейшей ваты покрыты вершины и склоны, и только черные прорези отвесных скал, на которых не держится снег, дают отдых ослепленному сверкающей белизной глазу. Но еще чаще, покачиваясь, затягивая весь видимый мир, наползает на цепенеющее от холода ущелье непроницаемый, медленно волнующийся туман.

Отрезанное от всего живого, словно заколдованное, селение слушает только протяжный злой свист сталкивающихся ветров, шелест лавин, грохот дробящегося по уступам льда.