Иван Слободчиков - Большие Поляны
За время совместной жизни она очень привязалась к Ане, ребятишкам и переживала не меньше, чем сама Аня, все невзгоды ее несчастной жизни. И не без основания считала, что всему делу виновница Груня Васькова, не могла спокойно ни видеть ее, ни слышать о ней.
И узнав вскоре, что Васькова уехала совсем из Больших Полян, а куда — и мать не знала, она с облегчением вздохнула: «Слава тебе господи! Теперь бы еще с Дашкой разделаться...»
Тетя Маша решила сама поговорить с Дашкой и вот однажды подкараулила ее возле птицефермы. Дашка шла с овчарни, где работала вместе с мужем Афоней. Дело было под вечер, и она торопилась домой, когда тетя Маша перегородила ей дорогу.
— Подожди, Дарья, опнись на минутку... Что я у тебя спросить хочу...
Дашка остановилась, уставилась на тетю Машу; та переминалась, разглядывала Дашку, ее старенькую порыжевшую шаль, заколотую булавкой, трепаную-перетрепаную Афонину куртку.
— Ну, ты что молчишь? Спрашивай. Некогда ведь, — нетерпеливо проговорила Дашка.
— Ты пошто Егора принимаешь? — вдруг вздыбилась тетя Маша. — Как тебе не стыдно такой пакостью заниматься от живого мужа?
Дашка опешила, вытаращила на нее глаза:
— Ты что, ты что, Марья Петровна! Белены объелась? Он у меня жил, дак я к нему даже близко не прикасалась, а теперь — на что он мне?
— Сказывай кому-нибудь. Люди-то не слепые, все видят, все твои шашни. У-у, бесстыжая ты, Дашка, врет и не краснеет... Не отвертывайся, не коси рыло-то на меня. Ты и в девках перед мужиками подолом вертела, а теперь... Сознавайся уж, лучше будет, да отвяжись от Егора без греха.
Но Дашка уже забыла, что дома ее ждет недоеная корова.
— А кто видел? Говори, кто видел? — наступала она на тетю Машу. — Кто тебе сказал про это?
— Верный человек сказал, он врать не станет, — не сдавалась тетя Маша. — Говорит, Афоня сам тебя не раз ловил с Егором в постели.
— Да кто? Кто? — Дашка схватила тетю Машу за борт ватника и трясла ее так, что у ватника полетели пуговицы. — Кто тебе говорил?
— Векшин говорил, Петр Ильич, вот кто! — озлилась тетя Маша, отдирая руки Дашки от ватника. — Он человек ответственный, врать не станет.
— Ха-ха-ха! — захохотала Дашка и, отхохотавшись, помахала кулаком. — Ну, я ему покажу, этому ответственному... Век помнить будет!
И пошла. Тетя Маша крикнула ей: «Подожди, куда ты?», но Дашка даже не обернулась.
Дашке и раньше намекали на ее якобы близкие отношения с председателем колхоза, но это было еще в звене, когда Егор жил у них в доме, и говорилось это все шутя — просто бабы поддразнивали ее.
Но когда она услышала это от тети Маши, у которой живет жена председателя, ей стало не до шуток: дело пахло скандалом, в котором она неповинна. Она сразу поняла, какую роль в этом деле играл Векшин, — однажды слышала от Афони какую-то чепуху про себя, будто сказанную ему Векшиным, но не придала ей тогда значения. А сейчас — ей не терпелось встретиться с Векшиным и спросить у него: «Ну-ка, скажи, что тебе про меня говорил Афоня?»
Но сначала решила спросить самого Афоню.
Тем же вечером она завела с ним разговор, но Афоня клялся и божился, что ничего подобного не говорил Петру Ильичу и что вообще его давно не видел.
И она утвердилась в мысли, что Векшин нарочно оболгал ее перед тетей Машей, но с какой целью, так и не догадалась, да это меньше всего и занимало ее. Важен был сам факт, и она загорелась желанием поговорить по душам с Векшиным.
Такой случай ей вскоре представился.
Дня через два, идя вечером с работы, она узнала, что в лавку привезли ситец. Забежав в дом, взяв деньги, не переодеваясь, так, в чем была на ферме, побежала туда. Народу в лавку набралось много. Ярко горела стосвечовая лампа, и при ее свете Дашка увидела через головы людей продавщицу Нюрку Севастьянову, натягивающую на метр яркую полосу ситца. Она заняла очередь и стояла, болтала с бабами.
Уже далеко продвинулась очередь, оставалось перед Дашкой человек десять, как в лавку вошел Векшин. Он в полушубке, в большой бараньей шапке и с кнутом в руках, — видимо, откуда-то ехал, увидел народ, остановился и зашел. Громко поздоровавшись, Векшин протиснулся к прилавку и что-то стал выспрашивать у Нюрки. Дашке показалось, просит отпустить ему ситцу без очереди.
Она, быть может, еще стерпела, если б Векшин вошел, поздоровался, поинтересовался, чем торгуют, и ушел или встал бы в хвост очереди. Но когда он влез вперед ее, Дашка такого вынести не могла, — все зло, которое таилось в ней в эти два дня, полезло наружу. Она обозлилась, побагровела и, выйдя из очереди, подбежав к Векшину, дернула его за рукав.
— А ну, расскажи, товарищ Векшин, как ты меня с чужим мужиком в постели заставал? Как я с нашим председателем в обнимку спала?
Шум в лавке сразу стих, люди замерли, пооткрывали рты, уставились на Векшина и на Дашку, даже Нюрка бросила свое дело, застыла за прилавком с метром в руках.
Векшин от неожиданности оторопел, оглянулся по сторонам, словно поискал защиты, но увидел лишь любопытные лица баб и остервенел:
— Иди ты... знаешь куда?! И молчи в тряпочку, пока не спрашивают.
Он отвернулся от нее, вновь повернулся к Нюрке, ощерил в усмешке зубы, что-то хотел ей сказать, но не успел: Дашка молча, без размаха, сунула ему кулаком в лицо, сбила с головы шапку, потом, подпрыгнув, как кошка, вцепилась в волосы и закричала дико: «Я тебе покажу! Я тебе покажу!»
Векшин отшвырнул ее от себя прямо на толпу, поднял над головой кнут, что-то хищное мелькнуло в его цыганских глазах, но его схватили за руки, не дали ударить.
А Дашка истошно орала, лезла на Векшина, ее удерживали бабы, не отпускали от себя, успокаивали, как могли.
— Ты еще у меня попляшешь, — грозил ей кнутом Векшин. — Чужая подстилка!
— Ах, я подстилка?! — взвизгнула Дашка.
Она вновь попыталась вырваться из цепких рук баб, но ничего не вышло, и тогда, откинув голову назад, с силой качнулась и плюнула на Векшина. Плевок попал на бороду и повис пузырчатым пятном. Векшин онемел от позора, его глаза от злости чуть не выкатились из орбит, он вытер бороду рукавом, опять взмахнул кнутом, но находившиеся в магазине мужики скрутили ему руки, завернули назад, надели на голову шапку и — упирающегося, матерящегося — вывели из лавки, посадили в кошевку и отправили домой.
О скандале, происшедшем в лавке, Уфимцеву поторопились доложить в тот же вечер. И утром, придя на работу, он послал за Векшиным.
Тот вошел хмурый, озлобленный. Под правым глазом у него был огромный кровоподтек, нос и щека исполосованы длинными краснеющими царапинами.
В первую минуту, увидев щеку Векшина с этими «боевыми» отметинами, Уфимцеву неудержимо захотелось хохотать, хохотать до слез. Ведь подумать только, кто его избил: Дашка, та самая Дашка, которая всего три-четыре месяца назад была его верной опорой, громче всех кричала на колхозном собрании, поддерживая Векшина, готовая сцепиться с каждым, кто был против Петра Ильича. И вот такой финал!
Но Уфимцев сдержал в себе это желание, лишь сказал брезгливо:
— Посмотри на себя, до чего ты дошел, до чего докатился! Уже колхозницы тебя бить стали.
— Я на нее в суд подам! — зарычал Векшин, затряс в ярости головой. — Я ей этого хулиганства не прощу. У меня свидетели есть.
Уфимцев недовольно поморщился, махнул рукой:
— Перестань трепаться! Хоть передо мной не разыгрывай комедии. Никуда ты не подашь, сам виноват, за дело тебя Дашка била. В суд подашь — не такого сраму наберешься.
Векшин, не сказав ничего, опустился на стул. Гнев и бессилие душили его, он хрипло дышал, не сводил глаз с Уфимцева.
— Что с тобой делать — ума не приложу! Выгнать — не имею права. Оставить тебя такого тут, показать народу — позору для себя не оберешься... Вот что, сегодня же выезжай в лесничество, в делянку, где наша бригада лес валит. Да не гостем, не начальством, а бери топор, пилу в руки — и вкалывай, покажи мужикам класс работы. Вернешься, когда задание выполните. Понял? Если понял, можешь идти.
Глава тринадцатая
1
Известие о ноябрьском Пленуме ЦК застало Акимова в колхозе «Путь Ленина».
Поездив по фермам колхоза, помаявшись и намерзшись, он сидел в кабинете председателя, дожидался начала собрания животноводов — надо было поговорить с людьми о начавшейся зимовке.
В кабинете было тепло, тихо. Его томила усталость после проведенного на морозе дня, и он старался стряхнуть эту усталость, перебирал газеты, читал заголовки, пытался вникнуть в содержание самих статей.
И вдруг в «Правде» наткнулся на такую статью, что отлетела усталость, пропало сонное настроение. Он прочел ее не отрываясь, потом перечел еще раз.
В статье рекомендовалось колхозам пересмотреть Устав в отношении норм содержания скота и размеров приусадебных участков. Короче говоря — восстанавливался старый, уже устоявшийся порядок. Это не могло не обрадовать Акимова. Действительно, пока без такого хозяйства обойтись нельзя. К тому же в семье крестьянина всегда найдется часок свободного времени поработать в огороде, подоить корову, накормить поросенка, а в результате — свои продукты, не покупать их, не платить деньги. Но только размер этот не должен быть в тягость семье, не должен отвлекать ее от колхозных работ.
