Иван Вазов - Повести и рассказы
— Он враг конституции.
— Какой такой враг?
— Он требует ее ограничения, ну, как тебе сказать… хочет урезать права народа.
— А твое месячное жалованье не хочет урезать?
— Нет, но это не так важно… Главное — это конституция… Но ведь эти вопросы тебя не интересуют, зачем ты допытываешься?
— Ладно, скажем, конституции вашей крышка, что тогда будет? Турки, что ли, воротятся?
— О, нет, это невозможно, но народ лишится права самостоятельно управлять государством. Отнять у народа права избирать депутатов — это значит, заткнуть ему рот, связать по рукам и ногам… Одним словом, новое иго.
— А Лазов его избавит? Знаешь, сын, что бы я сделал на месте твоего министра? Вытолкал бы тебя взашей в одночасье… Никола, а я-то думал, что ты умнее. Ну-ка скажи мне: неужто и остальные трое с тобой заодно? Этого только не хватало!
— Все мои братья — тоже либералы.
— Собачьи сыны!
Никола поднялся с места белый, как стена.
— Ты, отец, не суйся не в свое дело и не кричи… У каждого человека есть убеждения, которые он отстаивает; у тебя, как я вижу, они тоже есть, только проржавевшие.
Дед Нистор посмотрел на него с негодованием:
— Отец, значит, твой проржавевший, а Лазов — из чистого золота? Нет, довольно я терпел. Завтра уезжаю в Стара-Загору.
Тут вошел рассыльный, подал окружному начальнику пакет и вышел. Никола нетерпеливо разорвал конверт, на котором под обычной надписью «Н-скому окружному правителю» была приписка «г-ну Николе Н. Брабойкову», побледнел и швырнул бумагу на стол.
— Вот, полюбуйся, какие безобразия вытворяет твой любезный министр!
— В чем дело?
— Освобождает меня от должности!
Дед Нистор от удивления разинул рот.
— Освобождает меня от должности, — повторил сын, взяв опять бумагу в руки, — «по неблагонадежности и за партизанские действия». Видно, какой-нибудь интриган на меня донес… Да! Партизанские действия. Что ж, теперь у меня руки развязаны, и я буду действовать архипартизански! Ты увидишь, как я умею сводить счеты с таким ничтожеством! Да я весь округ подниму на ноги! Я их сотру с лица земли, как червяков! Им не нужны независимые, мыслящие люди, которые соблюдают благородные принципы и не поклоняются праздным идолам, подобно их высочествам — министрам… И им покажу! Моим ответом будет митинг, который я созову завтра, он свалится им на голову, как гром с ясного неба!
Дед Нистор вышел, не проронив больше ни слова.
— Все им не так, окаянным! — бормотал он, спускаясь по лестнице. — Слава богу, скоро вырвусь отсюда, уеду к своим нивам и луговинам… Ячмень-то уж, небось, вымахал выше колена, жатва не за горами…
И он уносился мыслями на благодатную равнину под Стара-Загору, где зеленеют нивы и шелковистые луга, где растут гигантские ореховые деревья, шумят листвой развесистые яворы и миндальные деревья, а в палисадниках красуются олеандры.
В самом деле, наутро — день был праздничный — весь город пришел в движение. Народ, заранее взбудораженный газетами и агитаторами, бурлил. Недовольство правительством росло. Толпа всегда заодно с теми, кто против власти. У всех правительств есть большой порок, который состоит в том, что они такие, какие есть. Толпе приятно рукоплескать свержению кумира, топтать ногами его обломки… В этом она видит свою силу. Вот почему у нас нынче все ударились в демагогию… Увольнение окружного правителя — энергичного, делового чиновника и притом заядлого либерала всколыхнуло оппозицию, подлило масла в начинающийся пожар. Никола Брабойков с приятелями немедля приступил к выполнению своей угрозы. Он назначил на праздничный день митинг. На дверях кофеен и каменных оградах красовались листки с написанными от руки извещениями. Народ жадно читал воззвания против правительства и с нетерпением дожидался митинга, который должен был состояться в верхнеслободской школе после службы в церкви Пресвятой Богородицы. С утра под окнами школы собралась большая толпа. Митинг в этом довольно глухом городе был событием знаменательным.
Сторонники правительства, которых, естественно, было меньше числом, всполошились, они не знали, как помешать нежелательному сборищу. Жандармы бросились срывать объявления, но мера эта была бесполезна и смешна: в городе и младенцы уже знали, что будет митинг. В конце концов приверженцев правительственной партии осенило: они решили созвать контрмитинг в нижнеслободской школе в тот же час — после окончания службы в церкви св. Николая. Волею случая жители большей части города, прихожане церкви Пресвятой Богородицы, поддерживали оппозицию, а южная часть, приход церкви св. Николая, горой стояла за правительство. Итак, с обеих сторон начались лихорадочные приготовления к созыву как можно большего количества людей. Нижнеслободские прибегали к помощи жандармов, разослав их собирать единомышленников; а верхнеслободские наряду с другими средствами упросили священника с алтаря пригласить народ на собрание, призванное осудить «варварство» правительства.
Народ бурными потоками устремился к зданию школы. За несколько минут оно было заполнено до отказа, толпа запрудила галерею, облепила перила и подоконники.
Дед Нистор вышел из церкви, с презрением окинул сборище взглядом, сплюнул и пошел своей дорогой. Старик со вчерашнего дня негодовал на Николу, он не мог взять в толк ни своенравия и черной неблагодарности сына, из-за которых тот лишился должности, ни того, что заставляет этих людей, среди которых он увидел и почтенных горожан, горланить и мутить воду… «Окаянные, все им не так», — твердил он и шел по улице сам не зная куда, только бы уйти подальше от этой сутолоки. Вечером, перед тем как лечь спать, он написал три одинаковых письма, три «циркуляра» своим сыновьям, в которых советовал чтить начальников и не соваться в политику. «А в депутаты, — писал он, — постарайтесь избрать хороших и верных людей, а не прощелыг вроде здешнего Лазова…» Старик не подозревал, что впал в противоречие!.. Он спохватился, что нужно отправить «циркуляры», и пошел на почту, в южную часть города. На обратном пути он увидел перед нижнеслободской школой кучу людей. Они что-то горячо обсуждали, энергично размахивая руками, — видно, были чем-то встревожены. Старик зашел в ближайшую кофейню выпить по обычаю чашечку кофе. Куча все увеличивалась. Дед Нистор, заметив, что здесь люди получше одеты и с виду посолиднее, вдруг почувствовал к ним благорасположение. Двое-трое горожан вошли в кофейню и, пошептавшись, обратились к присутствующим:
— Ну, господа, пора на собрание… Господин Нистор, пожалуйте и вы… Все честные люди должны помочь укреплению власти, а не то всякие головорезы да голытьба сиволапая нас сомнут…
Слова эти пришлись по душе старику. То же самое писал он и своим сыновьям: чтоб не совали нос в политику и горой стояли за начальство. Он поднялся и вышел вслед за остальными посмотреть, что будет дальше. Куча людей перед школой увеличилась, но не настолько, чтобы можно было митинговать. Сторонники правительства сходились один по одному без особой охоты. Воодушевлением, которое царило среди верхнеслобожан, здесь и не пахло. К тому же дело осложнялось тем обстоятельством, что чорбаджи Хаджи Недялко женил в этот день сына и большинство народа из церкви св. Николая повалило на свадьбу. У богача была большая родня, человек он был известный, со связями. Устроители митинга готовы были рвать на себе волосы с досады.
— Эти разбойники, верхнеслобожане, затащили, небось, на свой митинг и дровосеков с ослами, а наши — кто подался на свадьбу, кто в гости, кто затаился дома. С такими разинями каши не сваришь…
Но делать нечего. Митинг нужно было провести, чтобы не ударить лицом в грязь перед супротивниками. Да и кто мешает написать в резолюции вместо шестидесяти душ — шестьсот? Хотя вроде бы как-то неловко… Поступило предложение войти в школу. В эту минуту послышались звуки военного оркестра. Из противоположной улицы показалось свадебное шествие. Во главе шли музыканты, за ними тянулась огромная ватага свадебников, до краев запрудившая неширокую улицу, ватаге той не было конца. Свадебная процессия, словно исполинская гусеница, выползла на площадь перед школой. Тут было несколько сот мужчин и женщин. Митингующие смотрели в их сторону с завистью и досадой: свадьба эта испортила им все дело. Они побоялись, как бы кто-нибудь еще не поддался соблазну, и поспешили укрыться в школе. Но вышло наоборот: свадебщики начали один по одному присоединяться к ним. Видно, в колонне гостей заработали надежные агитаторы. Число дезертиров с каждой минутой росло, толпа гостей заметно редела. Вскоре от нее стали отделяться целые группы, и стройная грандиозная колонна превратилась в жалкий батальон без флангов и центра, на посту остались только верные своим обязанностям музыканты, женская половина свадебщиков, новобрачные да с десяток почтенных старцев — генералы этой разложившейся армии…
