Алексей Кожевников - Том 4. Солнце ездит на оленях
И Колян ушел. Вернулся он с мешком лопарской одежды. Крушенец тотчас переоделся, и Колян унес ненужное русское взамен лопарского.
Утром, забрав все Коляново добро, уехали в Веселоозерье. Оно было единственным надежным местом, известным Коляну: там жил единственный человек — Максим, который мог надежно выручить и его и Крушенца.
Измученный тревогами, холодом, голодом, бессонной ездой на буферах, Крушенец крепко спал. Колян погонял четверку самых сильных своих рогачей хореем и песней:
Беги, олень, забрось рога на спину!Идет пурга, но от нее ускачем мы.Под теплым мехом скоротаем зимуИ встретим вечный день весны.
Скачи, олень, нам скоро будет радость —Тебе зеленый ягель, мне семга.Лети, олень, немного уж осталось,Там оба отдохнем у очага.
Неупряжные олени едва поспевали за быстро убегающими санями. Даже неутомимая Черная Кисточка иногда начинала скулить, что значило: посадите, подвезите.
Завидев какой-либо дым — поселка, рыбацкого или охотничьего костра, — Колян объезжал его далеко стороной. Огни Лапландии стали опасны: у любого мог встретиться белогвардеец, интервент. Так объезжали поселок за поселком: Умбозеро, Ловозеро… Крушенец исходил досадой и проклятиями:
— На родной земле приходится бегать, как зайцу. И от кого? От дармоедов, грабителей, от всякой международной сволочи. Будь тыщу раз проклят мир, который изрыгнул их к нам!
Привалы для сна, отдыха, кормежки оленей делали в глухих, необитаемых местах, огонь разводили небольшой, чтобы не привлекать никого.
— Вот чертова жизнь: Лапландия, пустыня, стала тесна! Заморским бандитам мало Африки, Индии — пришли к нам. Но нет, ничего не откусят, кроме свинцового дождя. Этим умоем — век будут помнить, — ярился Крушенец.
…Приехать в Веселые озера приноровили ночью, не видно и не слышно. Открывать и освещать Колянову тупу поопасилисъ и остановились у Максима.
— Ну, чего надо? — спросил старик, вполне понимая, что приехали к нему неспроста.
— Сперва есть-пить, — ответил Колян.
— Потом — дальше? — продолжал Максим.
— Потом будем говорить, — сказал Крушенец. Он бежал из Мурманска по безвыходности своего положения и долго сидеть в дебрях Лапландии не собирался. Надо было скорей возвращаться в Мурманск, но так, чтобы не схватили враги революции.
Поужинав, потушили свет и в темноте повели негромкий разговор. Оставаться Крушенцу в Веселых озерах было опасно: в поселок часто наезжали белогвардейцы отбирать мясо, рыбу, живых оленей. Двинуться сразу в Мурманск — безрассудно: он не знал, кто из товарищей может приютить его там.
— Пойдешь ко мне в пастухи? — спросил, посмеиваясь, Максим. — Тогда у меня будет самый важный пастух. — Он думал, что Крушенец большой советский начальник.
— Пастушня не испортит моего пролетарского звания. Я готов, — согласился Крушенец.
Колян уехал на свежих оленях из стада Максима в Мурманск. Крушенец отправил с ним два письма. Они были в разные адреса, но совершенно одинаковы по содержанию:
«Милая внученька, собираюсь приехать к тебе в самое ближайшее время. Будешь ли ты рада мне? Твоя бабушка».
А сам Крушенец уехал вместе с Максимом в леса, где паслись олени. Старик шутил, когда звал его в пастухи: он при своих лайках вполне справлялся с пастушеством один. У Крушенца всех дел и забот было только сбережение самого себя. В густом ельнике он поставил неприметный шалашик, осторожно, не поднимая большого дыма, разводил в нем огонек, варил то мясо, то рыбу, то кашу — что доставит Максим, — грыз сухари и, в досаде на бездельное сидение, ногти на своих руках.
На одно письмо Крушенцу ответили: «Милая бабушка, погоди. Мы меняем квартиру». На другое: «Ждем, приезжай скорей». Крушенец хотел уехать немедленно, а Колян упирался: было затруднение с оленями. Своих он укатал всех донельзя, кроме того, укатал три упряжки у Максима. Правда, у старика были еще, но просить их было уже стыдно.
— Проси сам, — сказал Колян Крушенцу.
Разговор с Максимом Крушенец повел издалека: много ли ему лет, была ли у него семья, как жилось раньше? Старик отвечал скупо: ворошить былое не доставляло ему радости. Жил он хоть и в достатке, но трудно. Вся лапландская жизнь проходит в труде, в воде, в нужде, в холоде, в голоде. Часто бывает так — хлеб в кармане, а кусать его некогда. У Максима от этой жизни прежде времени умерли жена и дети. Вообще весь лапландский народ уменьшается, вымирает. Царские чиновники и купцы шибко помогали ему в этом. Чиновники тянули налог, купцы — барыш, и оставался лапландцу шиш.
Разбередив у старика обиду на царское время, Крушенец сказал:
— А ведь оно может вернуться.
— Может, — согласился Максим. — Уже ездят, как при царе, по поселкам, отбирают олешков. У меня взяли четыре головы.
— И вернется, если не остановим его, — продолжал Крушенец. — Помогай останавливать! Помогай революции!
— Я стар. Какой из меня воин?..
— А ты не ружьем. Революции тоже надобны олени. Вот и помогай оленями!
— Отдать? — спросил Максим. — Сколько?
— Я не про то, отдавать пока не надо. Отправь меня! Если будет другой такой случай — не откажи! Не можешь сам, пусть твои олешки служат хорошему делу.
Максим разрешил запрячь еще одну свежую четверку, и Колян умчал Крушенца в Мурманск. Но вернулся не пустой, а с новым человеком, которого мурманские большевики-подпольщики послали в Веселые озера. Максим поселил его в шалаше, поставленном Крушенцем.
Отряды интервентов и белогвардейцев захватили всю Лапландию, часть Карелии, Архангельск и начали продвижение к Петрограду, Вологде, Москве. Сторонников Советской власти бросали в тюрьмы, расстреливали. За короткое время построили в захваченных местах тринадцать новых тюрем.
Весь режим в тюрьмах был таков, чтобы заключенные поскорей умирали. Их морили голодом; сырая, грязная кожура картошки считалась лакомством. Привязывали к столбу и лили на голову непрерывной струей ледяную воду. Многие от этого сходили с ума. Утром и вечером босых выгоняли на снег для переклички. Били и нагайками, и розгами, и прикладами винтовок, и тюремными замками.
Расстреливали в тюрьмах, на кораблях, на берегу залива и бросали трупы в воду. Расстреливали с судом и без суда.
Но не было силы, способной остановить революцию, не было казни, способной запугать ее защитников. В Мурманске работала подпольная организация большевиков. Часто появлялись листовки и надписи на стенах, призывающие к борьбе за свободу, за Советы. В порту и на железной дороге революционные рабочие устраивали забастовки, крушения и задержки поездов, порчу электроосветительной и телеграфной сети. Из лесов и гор нападали партизаны.
Максим с Коляном были деятельными бойцами освободительной войны. Колян по всей Лапландии развозил людей, посланных то Крушенцем, то Спиридоном, развозил письма, которые нельзя доверить почте, а иногда только сказанные слова, которые нельзя доверить даже бумаге. Максим скрывал, кормил этих гостей, выхаживал оленей, измученных Коляном, чинил изношенную сбрую, сани.
И раньше не охотник разговаривать много, Колян после того, чему два года был невольным свидетелем — там арестовали, там убили, там забрали оленей, пушнину, — стал еще молчаливей, буквально заболел молчанием. Ездит неделю, а рассказов привезет на одну минуту. Приедет, отдохнет чуть-чуть — и за гусли. Перебирает струны и напевает тихонько, чаще без слов, по-телячьи, одним мычанием. Максим уже запомнил мотив и не раз спрашивал про слова. Колян отмалчивался. У него были и слова: «Полюбил я девушку красивую…» Но они только для себя.
После двух лет подневольной жизни революционный Мурманск восстал. На улицу вышли вооруженные солдаты комендантской команды, моряки, рабочие, военнопленные. Внезапным ударом захватили артиллерийские склады и вооружили безоружных. На другом краю города разыгрывался свой акт восстания. У причалов торгового порта стояли рядом миноносец и плавучая ремонтная мастерская. Офицерский состав миноносца был белый, рабочие мастерской — красные. В условленный час рабочие бросились на штурм миноносца, к ним присоединились матросы. Офицерство было в кают-компании и все погибло под струями горячего пара, который вырвался из труб, пробитых пулями во время схватки. К исходу дня восставшие свергли белую власть и освободили весь город. А вскоре и весь Мурманский край стал советским.
В этой борьбе солдата Спиридона ранили, потом отправили для излечения на Волгу.
4
Ксандра вбежала со двора в дом и залепетала, задыхаясь:
— Мамочка, папочка… Знаете что… Ну, прямо с того света. — Она протянула им письмо. — Ни за что не угадаете от кого.
