Лидия Вакуловская - 200 километров до суда... Четыре повести

— Пожалуйста.

Тюриков Асе положительно нравится: живой, общительный, держится просто. Ася пытается прикинуть, сколько ему лет. «Тридцать — тридцать пять». Потом замечает, что у него седые виски, и щедро накидывает еще пяток.

Вытираться Тюриков уходит в комнату. Оттуда сразу несет холодом.

— Заходите сюда, здесь не так жарко, — зовет он ее.

— Что вы, я, наоборот, тепло люблю, — отвечает Ася и раскрывает блокнот, готовясь без промедления взяться за дело.

— Слышите? — спрашивает он из комнаты. — Вот это да!

Ася не понимает, что он имеет в виду. Но Тюриков уже на кухне.

— Похоже, пурга начинается, — говорит он.

Она прислушалась. Такое впечатление, будто на крыше кто-то неуверенно приплясывает. Ася приподняла занавеску на окне: стекла затянуты синим смерзшимся снегом. Тогда она открыла форточку. Снежный вихрь ворвался в кухню, форточку отчаянно стукнуло о стенку.

— Я пойду, пока не поздно, — говорит Ася. — А то мне не попасть в гостиницу.

— Может, переждете? Обо всем поговорим…

— Нет, — решительно отвечает Ася. — Если уж пурга зарядит, не переждешь. Я потом приду к вам.

Она застегивает крючки полушубка, прячет блокноты.

В сенях светло: горит электрическая лампочка. Тюриков приоткрыл дверь на улицу. В тот же миг ветер вырвал из его рук дверь, распахнул ее во всю ширь. И сразу какая-то невидимая сила отшвырнула Асю с порога в глубину сеней. Лицо залепило снегом. С гвоздя сорвалось, полетело на пол корыто, задребезжали какие-то железные банки. Все это длится одно мгновение. В следующую минуту Тюриков уже справился с дверью. В сенях становится тихо и светло. Неожиданно Ася видит жестяную табличку, прибитую на низкой дверце: «Туалет». А рядом еще одна табличка на смежной дверце: «Кладовая». И еще одна: «Топливо». Ася тихонько засмеялась: нет, он все-таки чудак, этот Тюриков.

— Вот они, северные штучки, — говорит Тюриков, подпирая вздрагивающую дверь железным засовом. — Никуда вам не придется идти.

А в доме жара. В большой зеленой кастрюле подходит тесто. И если бы не свистело за окнами, не пританцовывало на крыше, не стучало в стены, можно было бы подумать, что никакой пурги вообще не существует на свете.

Ася снова снимает свой полушубок. Неужели пурга затянется надолго? Лучше бы она не ходила к Тюрикову, ведь и так все ясно. Лучше бы сразу шла в правление колхоза, в крайнем случае сидела бы сейчас там вместе с Бабочкиной. Бабочкина, конечно, тоже не пойдет в такую погоду в гостиницу.

— Считайте, что вы моя пленница. — Голос Тюрикова оторвал Асю от размышлений. — И пора нам познакомиться, а то так и не знаем, как кого зовут.

— Вас — Лука Семенович, — отвечает она.

— Совершенно верно. А вас?

— Ася.

— А вы умеете, Ася, катать тесто и печь пироги? — неожиданно спрашивает Тюриков.

Ася не умеет этого делать. Но, не желая ударить в грязь лицом, храбро говорит:

— Еще бы! Я любые пироги сварганю.

— Тогда закатывайте рукава, мойте руки и приступим! — шутливо приказывает он.

«А здорово, что я здесь осталась, — неожиданно решает Ася. — С ним куда интереснее, чем с Асей Бабочкиной».

— Ох ты, совсем забыл! — говорит Тюриков. Он подхватывает свисающий с гвоздика штепсель динамика, вставляет в розетку.

В комнату врывается громкий, монотонный мужской голос:

— Внимание! Говорит местный радиоузел. Граждане, жители поселка Апапелх! По случаю того, что надвигается пурга, всякое хождение по поселку запрещается, так как оно опасно для жизни. Повторяю…

Тюриков весело хохочет:

— Вот деятели! «По случаю того, что надвигается»! Опять проспали.

Ася хохочет вместе с ним.

6

«Будет пурга!» — определяет Бабочкина, выйдя из правления колхоза.

Она не раз видела, как начинается пурга. Сперва где-то в стороне, далеко-далеко мяукнет ветер. И умолкнет. Потом отзовется с другого боку. Опять умолкнет, словно и не было его. Опять откликнется — уже сверху. Снова пропадет.

— У-у-у-у… — и тихо.

— У-у-у-у… — и замрет.

Потом оторвет от земли горсть снега, подбросит кверху, прижмет к земле снежную пыль. Пройдется по крыше, швырнет на крыльцо снежинками. Опять успокоится, притихнет. И вдруг погонит, погонит по улице редкие змейки, длинные, юркие, стремительные. Еще раз швырнет снегом, вскинет его к небу тучкой, закружит ее. А потом завоет, засвистит — и пойдет! Уже не змейки, не облачка — крутая снежная лавина поднимется над землей. Завертится, понесется, как тысячи голодных собак, напавших на след медведя. И не остановить, не унять, не успокоить бешеную снежную карусель. Все поглощает тогда это ревущее и стонущее белое месиво: дома, людей, оленьи стада…

По улице, змеясь, стелилась поземка. Мелкий снежок успел припорошить ступеньки. Косая волна белой пыли, сорвавшись с навеса над крыльцом, птичьим крылом полетела на дорогу.

«Может, не идти? Теперь-то уж Опотче не уедет», — снова пронеслось у Бабочкиной. Потом она решительно шагнула вниз со ступенек.

Возможно, она, бог весть сколько просидела бы в кабинете председателя колхоза, знакомясь с работой артели и дожидаясь его прихода, если бы в дверь не заглянула секретарь поселкового Совета (поссовет и правление находились в одном доме) Верочка Репелетине — маленькая, хрупкая девушка, с румянцем во всю щеку. Ася Николаевна не раз встречала Верочку на сессиях райисполкома. Верочка тоже узнала Бабочкину.

— С приездом вас! — искренне обрадовалась девушка. Вошла в кабинет, протянула Бабочкиной свою маленькую руку. — А мы радиограмму вчера получили, знали, что вы летите.

— Садись, Верочка, садись, — Бабочкина тоже обрадовалась приходу Веры. — Ну расскажи, как вы тут живете?

— Живем, — просто ответила Верочка. — Даже хорошо живем. План по песцу за квартал сделали. План по моржам сделали и по оленям. — Верочка говорила о колхозе. — Баня новая скоро будет, даже котел достали. — Это уже заслуга поссовета. — А насчет зверофермы мы ругаемся. — Это уже опять касалось колхоза. — Почему райисполком нам звероферму не планирует?

Ася Николаевна знала, что в райисполкоме решили отложить на год создание в этом колхозе звероводческой фермы. И она объяснила почему:

— Ваш колхоз богат оленями, а фермы в первую очередь создают там, где слабо развито оленеводство. Ты, наверное, и сама понимаешь, что это правильно?

— Разве плохо, когда у нас будет большой доход? — прищурила узкие черные глаза Верочка. Она явно схитрила, сделав вид, что не слышала последних слов Бабочкиной. — Может, жалко для нас лисиц? Может, в райисполкоме думают — не получится у нас?

— Этого не думают, — сказала Ася Николаевна. — Но ведь ты знаешь, как трудно завозить с «материка», с Амура, к нам лисиц. За год и за два ими не обеспечишь все колхозы.

— Тогда почему мы — потом? — добивалась Верочка. — Мы подсчитали: будет звероферма — будет два дохода. Триста тысяч рублей будет, а сейчас двести.

Горячность Верочки нравилась Асе Николаевне. Она любовалась девушкой. Сидит этакий милый ребенок с бесчисленным множеством мелких иссиня-черных косичек, с румяными щеками, перечерченными тонкими зеленоватыми линиями татуировки, сидит и говорит очень умные, правильные вещи. Сколько ей лет? Двадцать. Не больше. Что у нее за плечами? Родилась, наверное, в яранге. Где — и сама, наверное, не знает. Может, в какой-то долине, зажатой сопками, может, на берегу какой-нибудь безымянной речки.

Отец и мать, конечно, всю жизнь кочевали. В стойбище, конечно, был шаман. Одними и теми же заклятьями он лечил оленей и людей, прогонял злых духов, исполнял обряды и уродовал татуировками лица маленьких девочек. А потом у Верочки была другая жизнь: школа-интернат, работа учетчиком в колхозе и еще одна школа — партийная в окружном центре.

Верочка не догадывалась, какие мысли вызвал их разговор у Бабочкиной.

— А вы не поедете на инвентаризацию? — спросила немного погодя Верочка. — Опотче сегодня собирался в Долину Ветров.

— То есть как собирался? — удивилась Ася Николаевна. — Ведь на субботу назначено отчетно-выборное? Секретарь парторганизации где-то в тундре, теперь уезжает председатель.

— Разве за четыре дня не вернется? — ответила Верочка. — В Долину стадо пригнали. Вчера пастух на усадьбу пришел, говорит, они уже корали поставили, ждут Опотче.

— Странно, — Ася Николаевна строго свела к переносице брови. — Почему же никто в правлении не сказал мне об этом?

Верочка не знала этого: возможно, потому, что Ася Николаевна просто не спросила. Но Верочка твердо знала другое — Опотче обязательно поедет в Долину Ветров. Полчаса назад, идя в поссовет, Верочка видела у его дома оленей. Правда, их еще не запрягали, поэтому он мог еще и не уехать.