Лидия Вакуловская - 200 километров до суда... Четыре повести

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Юля, прекрасно зная, как плохо сейчас Люсе.

— Хорошо, — слабым голосом отвечает Люся. Черные глаза ее оживают. Она снова силится улыбнуться и прерывисто, тяжело дыша, говорит: — Очень хорошо… честное слово. Вы не беспокойтесь… я буду терпеть, сколько нужно…

Она действительно держится геройски, эта девушка из Татарии, заброшенная волей судьбы к Ледовитому океану. И, глядя на Люсю, врач Юля Плотникова начинает думать совсем не о том, о чем следовало бы думать в эту минуту. Юля думает, что когда два года назад она прямо со студенческой скамьи очутилась в Северном, то тоже не испытывала ни робости, ни отчаяния. Хотя Северный мало чем походил на Москву, а больница, в которую она попала, не была похожа на столичные больницы, где она проходила практику. Правда, ни тогда, ни после она не была в таком тяжелом состоянии, как эта девушка…

— Это ничего… — снова повторяет Люся. — Даже если самолет придет завтра, я потерплю…

Сестра сделала Люсе укол, девушка тут же погрузилась в дрему.

В коридоре стукнула дверь, кто-то зачиркал веником: должно быть, обметал с валенок снег. Юля выглянула в коридор, увидела Колю Каклю: низенького, черного как жук паренька с веселыми раскосыми глазами, занимавшего на почте сразу три должности — каюра, почтальона и разносчика радиограмм. Через плечо у Коли висит матерчатая сумка с торчащими газетами, в руке он держит радиограмму.

— Тебе, — протянул он Юле радиограмму. Коля был не в ладах со словами, требующими множественного числа, и решительно всем говорил «ты». — Распишись.

Юля торопливо развернула бланк.

«Договорились самолетом полярной авиации тчк Будет двенадцать тчк Возможности транспортируйте больную тчк Противном случае хирург оперирует месте тчк

Юля мгновенно прикинула: в два часа самолет уже будет в райцентре. Люсю можно смело отправить в районную больницу.

Юля быстро возвращается в палату.

— Ну вот, — громко и радостно говорит она, — самолет будет в двенадцать. — Смотрит на часы. — Сейчас половина одиннадцатого. Осталось полтора часа.

Акинфов порывисто поднимается с табуретки, словно сию минуту собирается тронуться в путь, благодарно улыбается врачу. Люся, услыхав голос Плотниковой, открывает тяжелые веки, волнуясь, говорит:

— Я ведь знала, самолет придет…

Помня, что ее ждет на кухне Коля, Плотникова идет к нему, ставит на квитанции размашистую закорючку.

— Коля, ты можешь выполнить одно поручение? — спрашивает она и сразу же просит: — Сбегай в правление колхоза, пусть немедленно пришлют упряжку. Надо отвезти к самолету девушку, у нее срочная операция.

— Прямо сейчас? — спрашивает паренек.

— Прямо сейчас.

— Тогда побежала я, — охотно соглашается Коля.

— Да, — неожиданно вспоминает Юля, — если увидишь председателя, передай, что в больнице кончается уголь, осталось только на сегодня. Впрочем, об угле я скажу сама. — И Юля уточняет: — Ты понял, нарты для больной?

— Поняла, — отвечает Коля, скрываясь за дверью.

Плотникова заходит в свою комнату: надо взять Люсину одежду, которая лежит в ее шкафу.

4

Редька вспорол ножом консервную банку. Ох, и осточертели же ему эти «Бычки в томате»! От одного запаха тошнит. Сколько раз он давал себе зарок покончить с сухомяткой — и без толку. А колхоз под носом, богатый колхоз, оленеводческий. Свежего мяса сколько хочешь. Языки, печенки, почки… Покупай, жарь, вари и лопай в свое удовольствие. Так нет же, все, видите, ему некогда. Из-за этого проклятого «некогда» жизнь у него пошла шиворот-навыворот. Из-за этого «некогда» и жениться не успел. Да и как женишься, если он то на остров Шпицбергена с Новой Земли перекочевывает, то со Шпицбергена на остров Врангеля несется, то опять ему охота на каком-нибудь заброшенном клочке земли пожить? Из-за этого «некогда», чего доброго, и умереть не придется. Вот, пожалуйста, — шестой десяток на исходе, а в бороде ни единой сединки.

Размышляя таким образом о неустройстве с питанием, а заодно и о своей неудачливой холостяцкой судьбе, Тарас Тарасович помешивал ложечкой сахар в стакане. Потом поддел вилкой кусочек рыбы, положил на хлеб, поднес ко рту. Но откусить не успел: на стене затрещал телефон.

Редька встал, держа в руке бутерброд, подошел к телефону (телефон был допотопным, с железной ручкой), снял трубку с широким раструбом. Услышав голос дежурного радиста, добродушно сказал:

— Опять ты, золотце, меня тревожишь? Я позавтракать собрался… — Но тут же добродушный тон у него пропал. Теребя бороду, он кидал в трубку вопросы:

— Ветер?.. Норд-ост?.. Сила?.. Высота пассажирского?..

Спустя минуту Редька бежал к домику радиорубки.

Из-под рук радиста, извиваясь, плыла узкая лента бумаги. Лента несла тревожное сообщение: в Северный идет пурга. Все аэродромы на Северо-Востоке уже закрыты.

— Переходи на связь с пассажирским! — приказал Редька радисту и потянулся к телефонной трубке.

— Первый? — Убедившись, что на проводе первый, распорядился: — Готовьте полосу к приему пассажирского, дайте ему все огни. Ясно? Выполняйте.

Положил трубку, снова подхватил ее с рычагов:

— Третий?.. Третий, слушай меня внимательно. Через пятнадцать минут всякое хождение на аэродроме прекращается. Обеспечьте продуктами все дома с расчетом на десять дней. Садится пассажирский. Двенадцать пассажиров, плюс экипаж. Продукты на всех — в гостиницу. Склады хорошенько задраить! Поняли? Все поняли? Действуйте!

— Связь есть! — повернулся к Редьке радист.

— Веди его на полосу! — коротко бросил Редька и покинул рубку.

На дворе по-прежнему было спокойно и тихо. Поблескивали над головой звезды. Воинственно выбросив вперед тонкий рожок, по небу скользил развеселый задира-месяц. Мороз помягчал, и от этого легко и хорошо дышится. И никакого волнения в воздухе: ни ветерка, ни шороха. На посадочной полосе мигали ровные цепочки огней, издали похожие на толстую огненную нить.

Но вот где-то наверху послышался рокот моторов, и вскоре со стороны сопок выплыла машина. На темном небе самолет казался совсем черным. Он описал в высоте один круг, другой и стал медленно падать на землю. К самолету подкатили трап. Пассажиры сходили не спеша. Еще в воздухе они узнали, чем вызвана их вынужденная посадка, поэтому заранее настроились, как говорится, на волну затяжного ожидания.

К Редьке подошел молодой человек. Франтоватые усики, тонкий с горбинкой нос, загорелое до блеска лицо — типичный представитель горного Кавказа.

— Товарищ, скажи, пожалуйста, это поселок Апапелх? — как-то удивленно спросил он, открывая при этом рот, до отказа набитый крепкими белыми зубами.

— Он и есть, Апапелх, — ответил Редька, очарованный таким колоритным южным акцентом и обилием превосходных зубов. И кивнул головой в сторону рассыпавшихся вдалеке огней. — Вон он, поселок!

— А скажи, пожалуйста, сколько на вашем Севере поселков Апапелх: один, два, десять?

— По-моему, один наш.

Но молодой человек с усиками не успокаивается.

— Точно знаешь, что один? По географическим данным? — допытывался он.

Редька пригладил рукавицей бороду: признак того, что разговор начинал надоедать ему.

— Тогда скажи, пожалуйста, в поселке Апапелх больница есть?

— Есть, — уже с тревогой проговорил Редька. — Вы что, заболели?

— Зачем заболел! — весело произнес белозубый южанин и снова метнул в Редьку вопросом: — А врач Юля Плотникова в больнице есть? Высокая, очень красивая блондинка?

— Да, Плотникова Юля Павловна, — подтвердил Редька.Он тут же попытался вспомнить, блондинка поселковый врач или нет, но так и не смог этого сделать. На всякий случай он сказал: — Пожалуй, блондинка она. Пожалуй, блондинка, — повторил он.

Белозубый пассажир легонько хлопнул Редьку по плечу.

— Ай, как хорошо! — почти вскрикнул он. — Юля Плотникова моя коллега! Первый московский медицинский вместе кончали, два года в одной группе были. Чемоданчик в гостиницу отнесу — к Юле пойду.

Редька бросил скептический взгляд на ярко-голубое демисезонное пальто южанина — удивительно, как это он еще не дрожит? — на его войлочные ботинки (все-таки потеплее обувку надел!), на узкие, кирпичного цвета брюки и строго произнес:

— Через десять минут пурга начнется.

Почему-то это строгое предостережение не произвело на молодого человека никакого впечатления.

— Пурга? Это когда много снега вперед спешит? — довольно беспечно спросил тот и затараторил: — У нас в Тбилиси солнце пятьдесят градусов жарит, кожа трещит, а Ясон Бараташвили боксом идет заниматься. Ясон — это я, — уточнил он и закончил: — Ясон пургу теоретически знает, на практике не видел.