Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2
Наталья Николаевна. Злая душа.
Костромин. Уедем! Но поезд еще постоит. Идите грейтесь.
Тася. Гриша, неужели вы не чувствуете, какая теплынь? Будто весна! Я никуда не уйду со станции.
Наталья Николаевна. А мне надо бежать в больницу. Простимся, Гриша, потому что, может быть, вы уедете до того времени, как я освобожусь.
Костромин (тихо). Мама, я к вам сюда вскоре вернусь.
Наталья Николаевна. Малыш ты мой… какой смешной… Если дело пролетариата восторжествует, то у тебя найдутся обязанности гораздо важнее. Ну а если над Россией снова воцарится черная ночь реакции, то уж сюда тебе будет путь закрыт… Слишком заметно.
Костромин. Мама, ты забываешь… меня будет ждать невеста.
Наталья Николаевна. А об этом я все сказала твоей невесте.
Костромин. Что сказала?
Наталья Николаевна. Она знает.
Тася. Да, я знаю.
Наталья Николаевна. А ты, малыш мой, дай из города условленную телеграмму.
Костромин. Пора, мама, не надо, чтоб Акафистов видел тебя в слезах.
Наталья Николаевна. Я не в слезах… дома ночью наплачусь… а при людях давно отвыкла. И вы прощайте, Тасенька.
Костромин. Как? Почему ты с нею прощаешься?
Тася (в слезах, шепотом). Нет, Наталья Николаевна, то, о чем вы говорили, выше моих сил… я останусь здесь. Осуждайте, презирайте, что хотите… (Уходит.)
Костромин. Мама, за что презирать?
Наталья Николаевна. Оба вы дети… Никто не будет ее презирать.
Костромин. Но что ты ей говорила?
Наталья Николаевна. Простую и суровую правду. Правда всегда трудна. Вот мы не можем открыто попрощаться, как подобает матери и сыну… и это очень трудно. (Уходит.)
Костромин. Какая она еще молодая, стройная… несчастливая.
На площадке вагона первого класса появляется камердинер Андрон.
Андрон (несколько пьян и зычен). Эй, людишки-жители, какая здесь может быть дыра?.. (Читает.) «Ландышева». А ну, позвать мне сюда начальника этой «Ландышевой». Кому я говорю?! (Увидел Юлая.) Эй, ты, фигура на ногах, марш сюда.
Юлай (подходит). Чего надо? Зачем кричать?
Андрон. Да как же на вас не кричать, на сукиных детей! На вас завсегда обязательно надо кричать. Ты не инородец ли? С инородцами мы не разговариваем. Позови мне начальника и передай ему, что по здешним местам проезжает князь Скудин-Волынский… ихнее сиятельство. Прытко, подлец!
Юлай уходит.
(Костромину.) А ты что променадом занимаешься? Пассажир или же обыватель здешний?
Костромин. И то и другое в одно и то же время.
Андрон. Благородный, что ли? Но ежели ты благородный, то почему сапоги носишь, а не щиблеты? Мы, благородный класс, должны отделяться от низкого класса. Почему не отвечаешь на мои вопросы, фигура?
Костромин. Слушаю мудрые речи. А вы кто же, конюх княжеский, денщик, лакей?
Андрон. Плохо сорт человека различаешь, я есть камердинер. А ты, я вижу, вредная личность. Главное дело, он не пассажир и не обыватель. Что ж ты такое… дух святой?
Костромин. Дух, господин камердинер, самый настоящий дух. Но не святой, а грешный.
Андрон. Смутьян ты и анархист… Вот будет вам на орехи, погодите.
Подходит Акафистов.
Акафистов. Кто зовет начальника?
Андрон. Я.
Акафистов. Начальник явиться не может…
Костромин отошел в сторону.
…ваше благородие.
Андрон. Постой, постой… Ежели ты обращаешься к самому князю, то должен сказать — ваше сиятельство. А благородиями у нас называется всякая шваль.
Акафистов. Простите, забыл. Что вам угодно?
Андрон. Почему поезд стоит?
Акафистов. По причине забастовки… ваше сиятельство.
Андрон. Что?! Да ты, братец, спятил.
Акафистов. Я вам со всей серьезностью обязан доложить о том, что началась всероссийская забастовка на железных дорогах.
Андрон. Это же непорядок, голубчик. Абракадабра. Слыхал такое иностранное слово?
Акафистов. Вся Россия, ваше превосходительство, забастовками охвачена.
Андрон. То ведь в городах, голубчик. Умей видеть разницу. Почему города беспорядкам подвержены? А потому что в городе народ скопом живет. Но какая может быть на этой «Ландышевой» забастовка? Курьез, голубчик. Сапоги всмятку.
Акафистов. Если вдуматься, то конечно… И однако же курьерский поезд дальше не пойдет. Вся линия теперь подчиняется дорожному забастовочному комитету, который…
Андрон (орет). Что «который»? Который это «который»? Перевешать всех «которых» на одной осине, и все эти жанры моментально прекратятся. Ответишь, голубчик, по всей строгости закона ответишь. Пошел вон, дурак. (Уходит.)
Костромин. Акафистов, напрасно вы так с ним… тем более и смешно…
Акафистов. Убирайтесь к черту, Костромин. Вы уехали, и вас нет, а я местный обыватель. (Уходит.)
Входят Фетисыч, машинист с паровоза, Юлай и Черемухин. Из вагона выходят адвокат и купец; редкие безмолвные пассажиры.
Адвокат (восторг и потом восторженные слезы). Господа пролетарии, от имени интеллигентного сословия России и лично от себя, как адвоката и старого русского либерала… восхищение выражаю, нескрываемое восхищение. Поцелуемся, господа. (Целует Юлая.)
Юлай (изумлен). Ай да барин… смотри, какой чудак, а?
Адвокат (стремительно обнимая Черемухина). Вы — народ, а я — интеллигент… но мы… но вы… (Нескрываемое восхищение).
Черемухин. Вы, господин либерал, не выпимши?
Адвокат бросается к Фетисычу. Тот успевает уклониться.
Фетисыч. С детства этим не занимаюсь.
Адвокат (ищет, кого бы еще поцеловать, и натыкается на купца). Облобызаемся, торговый капитал, как в день светлого воскресения.
Купец. А я действительно торговый капитал, меня распознать не хитрость. По случаю забастовки приглашаю всех вас в буфет, господа. Пожертвования семьям бастующих не нужны ли? Готов внести, посильно.
Костромин. А вы, милостивый государь, жертвующий на забастовки, не слыхали о том, что пролетариат является могильщиком буржуазии?
Купец. Что ты болтаешь, братец? Могильщики бывают на погостах. Какая глупость!
Адвокат. Прискорбные слова, молодой человек. Притом и взяты они из марксова учения, чуждого нашему народу.
Купец. Не тот ли Маркс, который «Ниву» издает?[94] Ишь, до чего дошел, немчура.
Адвокат (продолжая). Вы провоцируете людей на вражду и ненависть, а высший идеал революции есть объединение всех сословий против одного общего врага, именуемого самодержавием.
Купец. Аще царство разделится, скоро разорится. Приглашаю всех в буфет. Господа рабочие, приглашаю в буфет выпить по рюмочке в честь забастовки.
Молчание.
Понимаю. Забастовка — тоже дело, программы требует. (Адвокату.) Пойдемте, дражайший, наша программа теперь — пузыри пускать.
Адвокат. Но как трогательно, как умиляет… За века, за долгие века насилия, мрака, тьмы кромешной… за долгие века. (Купцу.) Разве вас не волнует?
Купец. Да уж… что и говорить. Очень даже.
Оба уходят. Фетисыч стоит в задумчивости один.
Юлай (подозвал Костромина). Когда мы их всех порежем?.. Гриша, научи нас, дураков, что делать?
Костромин. Кого, Юлай, резать надумал?
Юлай. «Кого», «кого»… Сам скажи. Что я знаю. Ничего не знаю.
Костромин. Сейчас, Юлай, не пугачевские времена. По преданиям живешь.
Черемухин (зло). Но какая забастовка у нас идет? Акафистов уверяет всех, что беспартийная.
Костромин. Теперь беспартийных забастовок не бывает.
Черемухин. Вот… А нами начинает командовать какой-то поповский выродок. Он-де социалист-революционер. К чертовой матери этих социалистов! Мы, железнодорожники, найдем себе партию.
