Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая
И этими словами я совсем отдал себя ему без остатка. Ему только и нужно было услышать от меня какой-нибудь звук, чтобы определить, каким тоном со мной можно дальше разговаривать. И вот он определил и стал разговаривать дальше. Он сказал:
— Вздор! Я скажу Арви, чтобы он тебя освободил. А человек ты работящий и честный. На тебя положиться можно. Это мне подходит. Я умею ценить работящих людей. А относительно Арви не беспокойся. С ним я улажу.
И он даже похлопал меня по плечу, сказав это, отчего я зажмурил глаза и почувствовал слабость в коленях. В это время к нам подошел Арви. И хорошо, что он подошел, потому что дальше так не могло продолжаться. Могло черт знает что произойти дальше, если бы это продолжалось еще хоть немного. Могло убийство произойти, черт подери, потому что я никому не позволю над собой шутки шутить. Я таких шутников беру за ногу и ударяю с размаху о землю. Вот что я делаю обыкновенно с такими шутниками. И хорошо, что подошел Арви. Не подойди он к нам в этот момент — быть бы Рикхарду Муставаара измочаленным от ударов о камень. Раз десять взлетел бы он у меня кверху, поднятый за ногу, и столько же раз хрустнули бы кости его черепа и хребта, соприкасаясь с камнем. О, я умею расправляться со своими врагами, когда наступает для этого время. И очень жаль, что подошел Арви. Он спас Рикхарда Муставаара от моей расправы. Он подошел и сказал:
— Я слыхал, что вы опять надолго уезжаете, херра Муставаара?
Тот с важностью кивнул головой.
— Позволено ли будет спросить — когда?
— Завтра.
— А сегодня свободны? Не окажете ли по этому случаю честь нашему семейному вечеру?
Рикхард Муставаара помолчал немного и затем повторил в раздумье:
— Семейному вечеру.
— Да. Жена, дочь и еще молодой человек, в котором надеюсь видеть будущего зятя.
— Будущего зятя? Это любопытно. — Помолчав еще немного, он сказал: — Надеюсь, и Аксель будет?
Арви удивился:
— Аксель? Почему Аксель?
— О, Аксель — мой первейший друг, и мне было бы крайне жаль лишаться его общества.
— Что ж. Если вам это угодно…
— Да, да. Кстати, у меня к вам дело есть…
И они пошли от меня прочь в направлении дачи Муставаара, даже не замечая меня больше. А я поплелся через хлебные поля к Орвокки Турунен, весь наполненный той обидой, которую принял от Муставаара.
28
Но не ждите от меня, чтобы я стал вам когда-нибудь рассказывать о Рикхарде Муставаара. Никто и никогда не услышит от меня о нем ни слова. Рассказывать о нем — значит рассказывать еще и о другом человеке, который выглядел всегда таким смешным и жалким рядом с ним, как бездомный маленький щенок. Но не должен этот другой человек выглядеть смешным и жалким, не умеющим постоять за себя. Он умел постоять за себя. Он был очень умный и сильный, этот человек, и никакие Муставаара не могли помешать ему пробиться к своей настоящей дороге в жизни.
Да. Так вот выглядит все это, если говорить о способности пробиться к настоящей дороге в жизни. И началось это у меня, пожалуй, с того дня, когда я взял свои вещи у доброй старой Орвокки. Я взял и не знал, что ей ответить, когда она взглянула на меня своими честными, усталыми глазами и спросила:
— Совсем к нам перебрался, Аксель, или другое место нашел?
Вместо ответа я только пожал плечами. Что я мог ей сказать? Конечно, я перебрался совсем, потому что это было мое родное место. Но после предложения Муставаара меня взяла тревога, и я не знал, что ей ответить. Не знал я также, что сказать обоим старикам, когда шел обратно мимо хижины Ванхатакки, у которой задняя стена была подбита от непогоды куском старой драночной кровли. Там они сидели оба, на том же маленьком почерневшем крыльце, и так же молчаливо курили свои трубки. Я не знал, что им сказать, но все же сделал в их сторону маленькую петлю и крикнул:
— Здравствуйте!
Я не надеялся на их ответ. Они тянули из трубок дым с таким старанием, что могли совсем не заметить меня. Но я ошибся. Одно это слово вызвало у них целый разговор. Оба они уставили на меня свои выцветшие глаза и оба заговорили, вынув изо рта трубки. И первый сказал своим натужным голосом Ахти Ванхатакки:
— Нно! Никак это Аксель Турханен?
А Пентти Турнен подтвердил:
— Он, он. А то кто же?
И они с чего-то вдруг развеселились, разогретые летним солнцем. Должно быть, очень редко попадался им в жизни человек, над которым даже они считали себя вправе посмеяться. Ванхатакки сказал:
— Опять домой вернулся. Всю Суоми исходил и даже клочка земли себе не нашел.
Он сказал это с гордостью за свой клочок. А Пентти подтвердил:
— Да. Мала для него Суоми оказалась.
Ванхатакки сказал:
— Суоми мала, а Кивилааксо как раз впору.
И Пентти подтвердил:
— Да, здесь у него земли хоть отбавляй.
И они посмеялись над этой шуткой, а потом снова присосались к своим трубкам. Я подошел к ним ближе, и они потеснились немного, чтобы дать мне место на верхней ступеньке крыльца. Я сел между ними, подставив лицо летнему солнцу. Оба они уже были глубокими стариками с виду и, конечно, имели право шутить надо мной, который едва шагнул за сорок. Пентти был моложе Ахти почти на десять лет, почему и попал на войну. Но потеря правой руки и ранение в бедро так иссушили его, что на вид он выглядел не моложе Ванхатакки. Его черное лицо стало таким худым, что, казалось, щеки силились встретиться внутри его рта.
Ванхатакки снова набил свою трубку и помог набить трубку Пентти. И после этого они опять умолкли, сопя трубками и погружаясь постепенно все глубже в свои мудрые размышления. Но я не завидовал их мудрости. Это была такого сорта мудрость, от которой не исходило ни живости, ни радости. Бог ведает, в чем она заключалась, если ее внешнее проявление не шло далее молчаливого посасывания трубок да редких плевков на обе стороны с крохотного ветхого крыльца старого Ванхатакки.
Если вдуматься, то оба они были богачами рядом со мной, ибо имели по куску земли, по почему-то не было у меня к ним той зависти, какую я испытал к Ууно и Оскари. Не тянуло меня повторить их путь жизни. Вот что было странно. Не хотелось мне закончить ее таким же вот сидением на низком крыльце, откуда глазу открывался слишком уж крохотный кусок мира — немногим длиннее полета плевка.
Но тогда что же еще придумать? Какой еще найти путь? Не видел я никаких других путей, и от этого мне не стало веселее. Пользуясь их молчанием, я спустился с крыльца, подхватив свой чемодан, и отправился дальше к своему дому. Сначала я нацелился было опять пройти через хлеба, но, увидев издали, что Арви Сайтури отправился куда-то на своем мотоцикле, решил пройти через его усадьбу.
На дворе усадьбы я узнал от Матлеены, что хозяина только что рассердил Антеро Хонкалинна, который приходил уговаривать его работников подписаться под воззванием сторонников мира. Хозяин крикнул ему, чтобы он убирался к черту с его двора, а тот не обратил на это внимания. Тогда хозяин подскочил к нему и хотел ударить ногой, но Антеро поймал его за ворот и сказал:
— Я мог бы сейчас дать тебе пинка, от которого ты отлетел бы к тому забору, но жалею твою старость. И запомни: если спустишь на меня собаку — зарежу ее. А если натравишь на меня работников, изобью обоих.
Сказав это, он слегка встряхнул хозяина и затем толкнул от себя. Хозяин чуть не упал и прямо-таки задохнулся от бешенства при таком позоре. Он даже выхватил нож. Но Антеро отвернул полу пиджака и постучал пальцем по рукояти своего ножа. Тот крикнул:
— Кто здесь хозяин — ты или я?
Антеро ответил с легким поклоном:
— Ты хозяин, ты. Но весьма негостеприимный хозяин. — Потом он повернулся к работникам и сказал: — Ну, как, ребята, подпишемся против войны? Вы-то ее не испытали, но отцы ваши знают, что это за штука, и вряд ли упустят случай сказать против нее слово.
Тут хозяин крикнул:
— Если подпишетесь, завтра же отправитесь к черту отсюда.
И работники не посмели подписаться. Тогда Антеро отправился собирать подписи в Матин-Сауна. А хозяин, бормоча в его адрес проклятия, поехал зачем-то срочно в Метсякюля.
Матлеена боялась, что он задумал недоброе против Антеро. Он давно на него зуб точит и только ловит подходящий случай, чтобы отомстить. В Метсякюля у него есть приятели — отчаянные парни и такие головорезы! Не поехал ли он подбивать их на что-нибудь грязное. Надо бы предупредить Антеро.
Я пообедал у нее на кухне и отправился в свой старый дом. Что мне было до ее Антеро? У каждого свои заботы. Мне тоже было что-то не по себе, хотя я и находился под крышей собственного дома. Свои вещи я принес, но не стал их вынимать из чемодана. Тревога не оставляла меня. Я прилег на голый старый матрац, так много послуживший на своем веку, и стал думать. Я всегда очень много думаю. В этом мое отличие от других людей. Думы всегда помогали мне в жизни, вызволяя меня из самых трудных положений. Вот и теперь кому, как не им, был я обязан полным своим благополучием. К закату жизни у меня был собственный дом, и даже подпорки, удерживающие его от падения, тоже были мои собственные. Не всякому уму дано такого достигнуть.
