Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая
— Слыхали про это, да что за свадьба без невесты. Эт где ж тебя черти носили чуть не две недели, милушка? Мать-то совсем извелась.
— На казачьей заимке гостила, с волей девичьей прощалась…
И двинулась Катюха своей дорогой.
Не была на заимке она — у бабки Пигаски прожила все это время в землянке. От Васькиной тягости облегчалась. Как поладили они с бабкой — богу одному вестимо, а только за так и чирей не сядет.
Много пережили они за эти дни: Катюха страдала от боли, а бабка — от страха за нее и за себя. Случись чего роковое с девкой — упекут старуху в каторгу, там и кости ее похоронят. Зато как обошлось все с божьей помощью благополучно, сам собою небось развязался узелок на бабкином грязном платке для принятия щедрой благодарности.
Дома после первых отчаянных минут — ведь уж в полицию заявлено было! — после сбивчивых лживых объяснений заголил ей Прошечка подол, отходил арапником. Затем приказано было Катьке отлежаться, а родители между тем с усердием принялись за подготовку к свадьбе.
Катька изо всех сил старалась представить дело так, будто убегала она и руки на себя собиралась наложить исключительно из-за нелюбимого жениха. А теперь вроде бы смирилась с судьбой. Но когда мать пыталась дознаться, кто же у нее любимый — не сказывала. На то ссылалась, что будто и приглядеть никого не успела.
А Прошечка, вспомнив покосное время, вспомнив множество подозрительных мелочей, которые, как тогда казалось, не стоили внимания, и, увязав их с поведением Катьки у Рословых на проводинах, задним числом безошибочно дошел до истины.
— Васькины последки небось выскребала, черт-дура! — сказал, как приговор вынес, глядя шальными глазами на дочь, лежащую в постели вниз лицом и не способную повернуться на спину. — Хотя бы и в солдаты не ушел — неровня он, слышь, нам. Сирота…
Однако Прошечка позаботился, чтобы слух о Катькином побеге до свадьбы не донесся в Бродовскую к сватам.
Катюха мысленно благодарила судьбу за то, что суженый ее, ряженый Кузя Палкин — вахлак и тихоня. Такого провести запросто можно. А и догадается после времени, так не взыщет. Не поддастся она ему. Васька, Васенька застрял у нее в голове!
Погода на свадебные дни теплая-претеплая выдалась, будто бы лето назад воротилось. Мужики в рубахах, бабы в кофтах по улице ходили — теплынь благодатная!
Свадьба вторые сутки в Бродовской у жениха разливается песнями да плясками. Рословы мужики, Мирон и Тихон, со своими бабами там гуляют. Прошечка с Полиной домой прибыли, чтобы приготовить все для гостей, когда свадебный поезд в невестин дом перекочует. К обеду приехать должны. Макар не поехал в Бродовскую, оттого что Дарья стряпухой была на той неделе.
Сегодня, как приедет поезд, Настасья стряпухой заступит, а Дарья с Макаром на свадьбу пойдут. С раннего утра управились они часов до десяти с хозяйством, захватили с собой Саньку-ревунью, дочь Марфину, и подались к Прошечкиному двору — свадебный поезд встречать. Дед Михайла за ними увязался — тоже «поглядеть» ему захотелось.
Возле Прошечкиного двора собралось много народу. Ребята и даже молодые мужики в лапту играть затеяли на поляне у рословской кузни. Девки в сторонке хоровод завели. Мужики и бабы постарше расселись на лавках у двора, на крылечке закрытого магазина, на бревнах, на досках, на верстаке возле нового дома Рословых, на предамбарье знаменитого Прошечкиного амбара, крышей похожего на шляпу Наполеона, а то и просто на травке разместились.
Здесь же толкалась тетка Манюшка Шлыкова. Садиться ей недосуг: поезда лишь бы дождаться — и домой. Перебирала она сушеные ягоды, не успела закончить да так рассыпанные на столе и оставила. Не вытерпела у нее душа посидеть еще хоть с полчаса дома. Прибегут с улицы ребятишки, как пить дать, ополовинят ягоды.
13В избе у Шлыковых тем временем, кроме своих ребятишек, пробавлялся еще Ромка Данин. Леонтий, забравшись на печь, храпел там несусветно. Гришка два дня назад увез Ваньку в город, в больницу — опять хуже ему стало — да там и задержался чего-то.
Ягодами ребята, конечно, позабавились вволю, но больше налегали на чистые, перебранные, в глиняную латку ссыпанные. А на столе почти и не тронули, покопались только. Так ведь сухие они, ягоды-то. Вот бы еще чем-нибудь завершить, вкусненьким!
— Ты, Ромка, шибко голодал, когда скрывался после того, как у нас окно-то вышиб? — спросил Яшка, кидая себе в рот по клубничнике, а другой рукой заравнивая углубление в ла́тке.
— А я почти что и не голодал, — храбрился Ромка. — Спущался же я ночью-то да папашку поджидал.
— Не набил он тебе, как приехал?
— Не-е, он нас не бьет и мамашке не велит. Похвалил еще. Каким-то сепаратором назвал.
— Ох и врешь ты! — засмеялся Яшка. — Сепаратором-то вон у Кестеров молоко перегоняют, чтобы сливки от обрата отшибить.
— А может, не так назвал — каспаратором, — никак Ромка не мог вспомнить мудреного слова «конспиратор», — только похвалил за то, что прятаться здорово умею.
— Ребятенки! — воскликнул молчавший до сих пор Семка. — А ведь у нас в подполе ба-альшой горшок со сметаной стоит… Густая сметана, вот бы попробовать! Да тятька вон тута…
— Тятька не услышит, вон как храпит, — возразил Яшка и указал на икону в углу, — а боженька увидит. Завсегда боженька все видит и мамке сказывает. Она и дерет нас в наказание.
— А мы повернем икону к стенке лицом, и не увидит, — уверенно предложил Ромка.
— Давайте, а! — у Семки загорелись глаза.
Согласие вышло у них само собой. Ромка, не приученный молиться дома и не очень трусивший перед богом, полез на лавку икону поворачивать, Яшка западню отпахнул, а Семка схватил под залавком кошку и первым сунулся в проем.
— Это еще зачем? — возмутился Яшка.
— Зачем, зачем, — передразнил его брат. — Сгодится. Сам посля увидишь.
Окружив горшок, ребята словно бы не решались к нему подступиться. Благоговейно сняв деревянную крышку и поставив ее на ребро возле горшка, подцепил Яшка согнутым грязным пальцем упругую, загустелую, как вареное молозиво, сметану, лизнул и сам растаял от этакой благодати. Зажмурился. Ребячьи пальцы, выбеленные сметаной, шустро замелькали в сумерках подпола. Однако Семка скоро хватился:
— Эх, ямищу-то какую выкопали! Будет вам хватать-то, стойте!
Сам он черпанул последний разок, торопливо облизнул палец и, взяв кошкину лапу, начал царапать ею по сметане, старательно заштриховывая следы пальцев.
— Гляди, чего он придумал, — восхитился Яшка и бережно положил крышку на горшок. — Ай да Семка! Теперь кошке за все отвечать…
К великому огорчению Манюшки и еще многих баб, оставивших дела и прибежавших на минутку встретить свадебный поезд, выяснилось, что ждать-то пока нечего: Прошечка еще только собирался отправить свою тройку в Бродовскую за молодыми. Когда-то они вернутся! С расстройства плюнула Манюшка, обманщиком Прошечку заочно обозвала и отправилась домой — свои бабьи дела доделывать.
Издали увидев ребятишек, занятых игрой на улице, Манюшка успокоилась, перестала терзаться: обошлось без греха, стало быть. Но, перешагнув порог, по привычке глянула в передний угол и опешила:
— Господи Исусе! Да как ж эт икона-то затылком наружу очутилась?!
Икону она поправила, перекрестилась на нее извинительно, ягоды оглядела. Конечно же, поубавилось их порядочно, так ведь сама виновата — не прибрала. На залавке, на полках проверила — все на своих местах. Замок у сундука подергала — заперт крепко. Потянуло ее в подпол спуститься…
Заглянула Манюшка в сметанный горшок — аж позеленела вся.
— Ах, враженяты, чего ведь удумали! Кошка у их сметану поела и крышечкой горшок накрыла! Чуть не всю летичку собирала я эту сметану по ложечке, а они в раз… Ну, погоди!
Не захлопнув западню и оставив настежь растворенными избяную и сеничную двери, трясясь от негодования, Манюшка отломила от плетня надежную хворостину и ринулась на улицу. А ребятки, не подозревая лиха, стоят на коленочках в ряд, носы в землю уткнули — бабки считают да делят. Гневом разъяренная Манюшка и то не утерпела, злорадно ухмыльнулась: будто намеренно подставили они ей самые нужные места! По одному-то разве их догонишь?
Подошла Манюшка к ним неслышно, примерилась половчее, чтобы всем поровну досталось хоть разок, и стеганула хворостиной со всего плеча. А после того как завертелись ребятишки по полянке, спасаясь от «ниспосланного боженькой» наказания, Манюшка доставала их по одному прутом, беспощадно приговаривая:
— Ах, чертеняты, богохульники! Родимец вас изломай! Небось, Ромка всех сомустил… Кошку, кошку, лупить-то надоть! Она, окаянная, сметану потрескала!.. А вас бы погла-адить, проваленных!
Однако последние слова этого пылкого нравоучения ребята выслушали уже стоя, держась на достаточно безопасном расстоянии. Манюшка, довольная отмщением за нанесенный ущерб ее неприкосновенным запасам, отправилась в избу. Но тут поджидала ее новая беда.
