Ухожу, не прощаюсь... - Михаил Андреевич Чванов
Их тяжкая работа
Важней других работ:
Из них ослабни кто-то —
И небо упадет.
Может, даже не замечая того, он пел все громче, и ребята, переглянувшись, один за другим незаметно умолкали. Оторвал голову от рук, сжал их в кулаки. Никакого голоса у него не было, а какой был, и тот был простужен, и пел он хрипло, резко, отрывисто, помогая рубить фразы руками:
Во тьме заплачут вдовы,
Повыгорят поля,
И встанет гриб лиловый,
И кончится Земля.
В его глаза было неловко и больно смотреть. В них стояли слезы и отражалось пламя. Теперь он пел уже совсем один:
А небо год от года
Все давит тяжелей,
Дрожит оно от гуда
Ракетных кораблей…
Неожиданно прервав песню, он отвернулся в темное окно, которое снова слезил дождь. Потом виновато улыбнулся:
— Да… А вы что замолчали? Сбил я вас своим голосом…
— А кем вы кончили войну? — спросил Эрнест.
— Как кем? Я же говорил, артиллеристом.
— Нет, в каком звании?
— А… Лейтенантом. Начал лейтенантом и кончил лейтенантом. Да что мы все о войне, давайте о чем-нибудь другом.
— Вы как-то сказали, что были и фальшивомонетчиком, — напомнил я.
— A-а, это история! — оживился Федорыч. — Может, помните, одно время загорелись идеей, везде в магазинах наставить автоматов, освободить чуть ли не всех продавцов. Бросаешь рубль, к примеру, и тебе молоко там, сахар ли, прочее. По заказу Гознака в одном институте создали опытные образцы таких автоматов с защитой: бросишь рубль — выдает, бросишь жестянку или еще что — не выдает. Все случаи мошенничества предусмотрели— отлично работает автомат. Принцип работы, разумеется, засекретили. А Витька, друг мой, он работал тогда при Гознаке, приходит ко мне вечером и говорит: хреновый мужик этот, что ведет автомат, сволочь порядочная, жену с детьми бросил, с подчиненными, как зверь, и прочее. Давай накажем. Говорю, некогда, видел я этого жука в гробе, чтобы из-за него время терять. А Витька опять: «Да что тебе стоит, два вечера посидишь — и все». Я не согласился. А автомат тогда уж на ВДНХ выставили, приехал сам министр, бросил жестянку — вернулась, бросил рубль — пожалуйста, получай, что надо. Заказали даже на заводе сто тысяч таких автоматов. А тут Витька опять ко мне приходит и с ножом к горлу: «Ну, сходи, посмотри на того жука, у тебя все сомнения рассеются». Уговорил, пошли. Рожа, на самом деле, сволочная, очки «дипломат», глаза, как шилья. Взял я на работе три отгула, купил яиц, сыра, сахаришка — и засел. Принцип, конечно же, магнитный, думаю, тут голову особо ломать не надо. На четвертый день к одиннадцати часам едем на ВДНХ — один автомат уже там демонстрировался. Подходим мы с Витькой к представителю института, который автомат этот посетителям показывает, и вежливо так говорим: «А агрегат-то у вас не защищенный». «Как не защищенный? — улыбается. — Не мешайте, товарищи!». «А вот», — и бросаю в автомат свою жестянку, с виду ржавую такую. Она возвращается. Мужичок этот высокомерно посмеивается. А я вежливо прошу у девушки, сидящей за столиком, ножницы и делаю на жестянке несколько надрезов. Бросаю — автомат выдает, что надо. У всех глаза на лоб. Я бросаю другую — автомат опять выдает. Потащили нас с Витькой в служебную комнату, крутят эту жестянку так и сяк — и ничего понять не могут. Откуда им знать, что жестянка-то у меня особым способом намагничена.
Повезли нас в институт, а там директор за голову схватился: что делать, ведь уже подписали договор на серийное производство
Приказал он позвать того жука. Заходит, с нахальной рожей, без приглашения садится, презрительно сверлит нас в свои «дипломаты». А я опять жестянку в автомат — у него рожа-то синими пятнами и пошла. Кончилось это тем, что директор выгнал его из кабинета, как мальчишку, а потом усадил нас с Витькой, заставил секретаршу подать коньячку: «Давайте, ребята, договоримся, чтобы, кроме нас троих, никто не знал». А потом все-таки позвонил куда надо. Приехали, взяли с нас подписку, чтобы мы не разглашали… Вот…
— А потом?
— А потом с этими автоматами само собой дело почему-то провалилось. Да и понятно: одно дело — опытные образцы на ВДНХ, другое — серийное производство. Забыли о них. Все-таки очень еще несовершенны они были. Да и сама идея не без изъяна… А мы с Витькой потом как-то занялись бриллиантами. Витьке это нужно — он завлабораторией при Гознаке, а мне просто интересно. Суть: чтобы при огранке алмазов добиться наименьших отходов. Витька опять надоел мне, как с этими автоматами: давай да давай. Когда я поближе познакомился с проблемой, оказалось, она и выеденного яйца не стоит. Во-первых, предложил Витьке создать простенький оптический прибор, в котором алмаз с зернышко казался бы с консервную банку, чтобы были видны все его изъяны. И внутри этого прибора было уже совсем просто моделировать с наименьшими отходами будущий бриллиант. В результате этой ерунды по всей стране на три процента сократились отходы в ювелирной промышленности. Вроде бы мизер, а экономия оказалась громадная. Нам с Витькой все это бы оформить, а мы не придали значения, а потом Витька кому-то проболтался, похвалился в смежной лаборатории, а те, запатентовав, отхватили огромные гонорары. А еще как раз в это время меня пригласили в один институт, где я в последнее время работал. Заведующим сектором. А потом бросил этот институт к черту и уехал на Камчатку, вот…
— А что за институт? — спросил я.
— Да как вам сказать… — замялся Федорыч. — Тоже с сейсмикой, колебаниями связан. С сейсмикой взрывов.
— Не каждого, наверное, пригласят в такую лабораторию, — сказал Семен Петрович. Наверное, интересная работа.
— Интересная-то интересная, — усмехнулся Федорыч. — Два инфаркта я заработал на этой интересной работе, да не только в инфарктах дело… Теперь я хочу только тишины, и чтобы никто меня больше не дергал. Вот года три хочу посидеть здесь, на Апохончиче: в два месяца раз приходит вертолет, а то и реже. За это время, может, снова соскучусь по людям, не знаю. А пока меня не тянет.
— Ну, а с прежнего места, из Мосэнергоремонта, почему ушли?
— С прежнего места?.. — Федорыч задумался. — Черт его знает. Может, меня все новое тянуло, неизведанное, где можно бы приложить силы, поломать голову. А когда все становилось ясным, я уходил на другую работу.
