Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко
Голос Мирославы, грудной, мелодичный, вспугнул эти мысли.
— Прошу освободить меня от работы, Борис Николаевич. Я… не могу работать здесь. Олег Евгеньевич согласен — вот его резолюция.
— Что же вы будете делать теперь?
— Первое время буду присматривать за мамой, пока она не поправится, а там…
— Погодите… Разве вы не знаете? — Тело Бориса затряслось, зеленоватые тени сразу упали на его щеки. — Ее уже нет… Я только что из больницы. Ушла от нас!..
Глаза Мирославы, полные ужаса, остановились на нем. В них немел крик: «Не-е-ет!»
Борис Николаевич почувствовал — он должен сказать что-то утешительное… немедленно, сейчас. Чтобы остановить этот отчаянный молчаливый крик.
— Будьте мужественны… — Сорвал с переносицы очки. — Я понимаю… Но я хочу сказать, что вы не одна на этой земле. Смело опирайтесь на мою руку. Я… — Что-то вдруг сдавило ему горло и перехватило дыхание.
В руках Мирославы дрожал лист бумаги.
— Прошу вас, подпишите заявление… Мне нужно сейчас же в больницу! Не могу быть…
— Куда же вы пойдете?
— Поеду к Озерному, в его институт… Может, он возьмет на свою кафедру. Вы подло поступили с ним. Вы и ваш Соцкий!.. Я все знаю! — выдавила она из себя и чуть не потеряла сознание. Вцепилась руками в подлокотники и медленно опустилась в кресло. Закрыла лицо ладонями.
— Не надо так говорить, Мирослава. Возможно, произошла ошибка, будем выправлять ее.
— Какая ошибка?!
Вскочила и, забыв про заявление, метнулась к дверям. Пулей вылетела из кабинета. В приемной чуть не сбила с ног каких-то незнакомых людей, с которыми стояли Соцкий, Кучеренко, Кияница и Доля. Хотела обойти их, но те, незнакомые, расступились, чтобы дать ей дорогу, и вышло так, что она с разгона налетела на незнакомого высокого, полного мужчину.
Соцкий снисходительно усмехнулся:
— Куда это вы так летите, Мирослава?
— Зато вы… привыкли всю жизнь ползать! — бросила она ему в лицо и побежала по коридору.
— Я вижу, у вас тут здоровый дух критики и самокритики! — Высокий полный мужчина с интересом посмотрел на Соцкого. Кучеренко и Кияница переглянулись…
Олег Евгеньевич пригласил гостей в свой кабинет. По пути заглянул к Медунке. Тот был чем-то подавлен.
— Вы не поехали домой, Борис? Так зайдите. Министр прибыл.
Борис Николаевич встрепенулся. Министр? Что-то произошло… Скорей бы кончался этот страшный день!
…Басовитым густым голосом министр говорил о том, что министерство возлагает большие надежды на коллектив института. За последние годы здесь выросли квалифицированные специалисты, налицо значительные достижения. Поэтому министерство полностью поддерживает общественные организации в их намерении провести торжественное чествование уходящего на заслуженный отдых Макара Алексеевича Доли, который четверть столетия успешно направлял этот корабль науки. Министерство, по рекомендации Макара Алексеевича, утвердило директором Павла Михайловича Озерного! Вот мы и решили представить его коллективу.
Моложавый с виду мужчина с седыми висками, сидевший рядом с Долей и Кучеренко, легко привстал и поклонился.
— Что ж, Павло, поздравляю от всей души. Мы свое отработали, становись на наше место. — Доля обнял Озерного и троекратно поцеловал. — Продолжай наше дело, мы его делали честно. Но ошибок наших (на самом себе их испытал) не повторяй!
Макар Алексеевич еще раз обнял Озерного. И вдруг выпрямился, поднял глаза с искорками слез и совсем не старческим голосом добавил:
— Ну, чего стоите? Ведь это наш Павло! Приветствуйте его — он вернулся в свою семью. Цените и уважайте — он заслужил это.
В кабинете сразу поднялся шум. Озерного поздравляли. С возвращением. С назначением. Соцкий вытирал платочком взмокшие ладони, не осмеливаясь подойти к новому директору…
Вокруг пылал багрянцем листопад. Ранний, как никогда. Мирослава ступала по опавшим листьям. В руках дорожный саквояж. Рядом — Михайло с большим чемоданом.
— Не сердитесь на меня, Михайло, что я после похорон не давала о себе знать. У меня в самом деле тяжело на душе.
Михайло поставил чемодан на асфальт, потер ладони.
— Не сердиться я не могу. Значит, вы так бы и уехали одна, ничего не сказав?
— О чем говорить? Ничего нет. Был когда-то отец, была мать… Да еще Максим…
— А мне сдается, что и прежде, простите за откровенность, любви у вас не было. И причина тут не в вас…
Мирослава острым концом зонтика оторвала от каблука своей туфельки прилипший листок каштана.
— Знаете, Михайло, что меня удивляет? Прежде всего, я сама. Вот и понимаю, что Максим — моя роковая ошибка. Но забыть не могу. Неужели обида так глубоко засела во мне? Вы все знаете, скажите же, в чем дело?
Михайло бросил на нее короткий и, как ей показалось, насмешливый взгляд. Даже неприятно стало. Но промолчал. Глаза его теперь не смотрели на нее, хотя она искала в них ответа.
Мирослава вдруг почувствовала неприятный сыроватый холодок осени. Он забирался за ворот, в рукава пальто. Подумала: возможно, и там, куда она едет, не будет ей добра.
Зачем она так стремительно сорвалась в эту неведомую ей дорогу? Ведь здесь у нее все же столько друзей…
И, как бы угадав ее мысли, Михайло сказал:
— Напрасно вы уезжаете, Мирослава. Зовут дальние странствия? Бежите от себя самой? Нет, вам не удастся. Взгляните на вещи более трезво.
— Мне кажется, я так и делаю. Но душа застыла…
— Да, такое не скоро… — на полуслове споткнулся, оборвал фразу. Если бы он мог себе позволить, он сейчас так много сказал бы
