Владимир Попов - Закипела сталь
— Не доверяешь, — обиделся Амелин.
— Привычка такая, брат. В подполье я. Сам понимаешь…
Дежурный поднял телефонную трубку и сразу же обратился к Сердюку:
— Товарищ Андрей, вас просят.
У Сердюка забилось сердце. Он видел Крутова в Донбассе на областной партийной конференции, но разговаривать с ним не пришлось.
Кругов сделал несколько шагов навстречу, подал руку, потом обнял Сердюка, расцеловал и сказал:
— Большое спасибо вам, Андрей Васильевич, за все: за электростанцию, за гестапо, за работу среди населения и за бдительность.
— Спасибо и вам за помощь. Когда пришла связная, мы все по-иному себя почувствовали: знают, значит, о нас, помнят, наставляют, заботятся. Без этого очень тяжело. А радиосвязь нас совсем окрылила.
— Как же иначе? Иначе и быть не могло. Ну, давайте все по порядку.
И Сердюк начал рассказывать, ничего не упуская, ни одной детали. Порой он с тревогой смотрел в глаза Крутова — не слишком ли подробно, — но видел в них большое внимание и заинтересованность.
Доложив, что Крайнева отправили с аэродрома в партизанский госпиталь. Сердюк умолк. Молчал и Крутов, сосредоточенно о чем-то думая. Андрей Васильевич осмотрелся. Карты, задернутые шторами, живо напомнили ему помещение пограничной заставы.
— Юлию Тихоновну жаль очень, — скорбно произнес Крутов, нарушив молчание. — Когда уйдете от меня, не забудьте заполнить наградные листы на отличившихся товарищей. Пырина наградим посмертно.
Сердюк считал, что группа очень мало сделала. Сознание этого всегда угнетало его, и вдруг Крутов говорит о награждениях.
— Будьте особенно бдительными сейчас. — предостерег Крутов. — Гитлеровцы пускаются на всевозможные провокации. В партизанские отряды забрасывают листовки якобы от имени командующего армией прорыва, и которых призывают партизан не заниматься мелкими операциями, а накапливать силы, объединяться в крупные отряды и ждать сигнала для единовременного выступления. Смотрите в оба. Проверяйте людей в группе, воспитывайте в них чувство бдительности. Какие склады расположены на территории завода?
— Боеприпасов и продовольствия.
— Оружие есть?
— Есть, но какое — нами еще не установлено.
— Зря. Нужно установить, — добродушно упрекнул Крутов. — Перед вами ответственнейшая задача — спасти завод от уничтожения гитлеровцами при отступлении.
— Как же сделать это? — преждевременно вырвалось у Сердюка.
— Над этим надо подумать, вам на месте виднее. Во всяком случае, к моменту подхода наших войск, как вы сами рассчитываете, в подземном хозяйстве будут прятаться от угона в Германию сотни рабочих. Значит, они будут находиться на территории завода. Оружие находится тоже на заводской территории…
Сердюк с досадой хлопнул себя по лбу.
— Понял, понял, Николай Семенович. Все ясно. Как я сам… — Краска смущения залила его лицо. — Но людей у меня мало.
— Для выполнения этого задания объедините все подпольные группы. Явки получите у нас. Пока будете заполнять наградные листы, я приму нескольких товарищей, а потом поедем ко мне обедать.
8
Мария Гревцова не отличалась привлекательной внешностью. Худенькая, чуть сутулая, лицо землистого оттенка, жидкие, неопределенного цвета волосы. В полицейском управлении она пользовалась хорошей репутацией. Скромная, тихая, исполнительная, она старательно работала, и никогда никаких недоразумений у нее не случалось. Ее ценили и как переводчицу. Мария прилично знала немецкий язык, и не раз начальник полиции, бывший бухгалтер промартели, при разговорах с гитлеровцами пользовался ее услугами.
Тщательная проверка ее прошлого показала, что в комсомоле Гревцова никогда не состояла, активностью не отличалась. Правда, она была дочерью рабочего, но при поступлении в полицию не скрыла этого. Единственно, что утаила она, — это гибель отца и брата от гитлеровских бомб. Но до этого не докопались.
Несмотря на отвращение, которое внушали Марии сослуживцы, она, как могла, старалась завоевать их расположение и потому охотно согласилась прийти на свадьбу перезревшей дочери начальника полиции с немцем — офицером гестапо. Торжественный церемониал бракосочетания состоялся в лютеранской церкви, и многие гости, в том числе и Мария, вместе с женихом и невестой прямо оттуда отправились в особняк родителей невесты.
Длинный стол был уставлен всевозможными яствами. Исконно русские блюда перемежались с большим ассортиментом немецких консервов. Были вина, пиво, водка.
Пока подходили новые гости, невеста с гордостью показывала Марии убранство своих апартаментов. Здесь было на чем остановить взгляд. Но больше всего привлек Марию морской пейзаж Айвазовского. По металлической дощечке на раме Мария поняла, что картина принадлежала какому-то музею. Она неплохо рисовала сама, любила живопись и надолго задержалась у неизвестного ей произведения, любуясь тончайшей гаммой красок, такой характерной для кисти этого чудесного мариниста, умевшего передать холодную прозрачность и стихийную силу морской волны.
«Недолго будете наслаждаться награбленным», — с ненавистью думала Мария, оскорбленная цинизмом, с каким невеста посвящала ее в методы обогащения за счет тех, кого уже не было в живых.
— Вы, конечно, после войны уедете с мужем в Германию? — спросила Мария.
— Да, уедем, но ненадолго. Будем жить в России. Курт беден, а запросы у него огромные. Здесь же есть где развернуться. Только вот что-то тревожно на фронтах стало. Как вы думаете, возвратятся большевики?
— Боюсь, как бы это не случилось, — сказала Мария и сокрушенно вздохнула.
Лицо невесты мгновенно поблекло.
— Ах, это было бы ужасно! Представляете, как трудно все перевезти? Впрочем, Курт устроит. Вам нравится мой муж?
— Да, очень. Настоящий джентльмен, как в заграничных фильмах.
Невеста не поняла издевки и была так польщена комплиментом, что представила Марию жениху и гостям как близкую свою подругу.
Ввиду того, что свадебное торжество почтил своим присутствием начальник гестапо Гейзен, сниженный в должности и назначенный на место погибшего Штаммера, состав гостей был строго подобран: со стороны отца невесты — служащие полиции, со стороны жениха — гестаповцы.
Соседом Гревцовой за столом оказался Браух — немецкий офицер в чине обер-лейтенанта. У него были вьющиеся белокурые волосы, мягкие, мечтательные глаза и холеная, как у девушки, кожа. Он ухаживал за Марией, называл ее Мерхен, многозначительно говорил, что ему нравятся русские девушки и что он тоже обязательно женится на русской, только до сих пор не нашел себе невесты.
Первый тост за счастье новобрачных провозгласил отец невесты. Он собрался уже произнести и второй тост, но его небрежным жестом остановил Гейзен и, попросил Гревцову переводить вслед за ним каждую фразу, размеренно начал:
— Вот вы подняли бокал за счастье, — он вежливо поклонился отцу невесты. — А что такое счастье, с моей точки зрения? Счастье — это покой, покой и уверенность. Уверенность в том, что и сегодня, и через год, и до конца своих дней я буду жить в своем собственном доме, пользоваться комфортом. Я должен быть уверен в том, что каждый день ровно в девять часов утра жена подаст мне чашку кофе со сливками, в четыре часа дня накормит вкусным, сытным обедом, а вечером я смогу заняться развлечениями. Я должен быть уверен в незыблемости установленных нами раз и навсегда порядков. Есть люди, которые говорят, что счастье — борьба. Это фальшь. Большевики утверждают, что счастье возможно для всех. Это вредоносная утопия. Счастье — это власть, а власть — удел избранных. То, что делает сейчас Германия в России, и есть борьба за счастье избранных своего народа и его любимцев. — Гейзен галантным жестом указал на сотрудников полиции. — Мне нравится хозяин этого дома как человек, но к нему, как к работнику полиции, аппарат гестапо, и я в том числе, имеем большие претензии. И мы, и все русские гости, — гитлеровец остановил на каждом русском короткий, проницательный взгляд, — с большим воодушевлением выпили за счастье новобрачных. Но ни у них, ни у нас для счастья нет главного — покоя. Я не могу с наступлением темноты спокойно ходить по городу, не рискуя жизнью. А почему? Потому что вы, господа служащие полицайуправления, плохо боретесь за наш новый порядок. Днем повелители в городе мы с вами, а ночью — партизаны. Только подумать, сколько бед причинили они! Вы плохо работаете, господа, вы забываете, что, помогая великой Германии, вы спасаете и самих себя. Вы наши глаза и уши. Так пусть же эти глаза лучше видят, а уши лучше слышат! А твердых рук у нас в гестапо достаточно. — Он поднял бокал и стал чокаться с гостями.
Во время этой длинной тирады отец невесты сидел красный, как вареный рак, и беспрерывно вытирал потное лицо. Нагоняй от гестаповцев он получал ежедневно, но никак не ожидал выслушать выговор сегодня. Он давно побаивался за свое место и браком дочери решил упрочить положение. Он попытался что-то пробормотать в свое оправдание, но Гейзен нетерпеливо прервал его:
