Анатолий Ткаченко - В поисках синекуры
— Адрес жены. Попроси Веру, пусть несколько слов передаст: жив-здоров, чего и семейству желаю.
— Лады, Олега, будет уважительная причина явиться пред ее ясные строгие очи.
— Уже выгоняет?
— Зачем так грубо? Девушка перегружена ответственной работой.
Олег потрепал пятерней свои жесткие волосы, точно вытряхивая из них труху, вздохнул чуть смущенно, вроде бы не решаясь чего-то высказать, и проговорил с непривычным для себя заиканием:
— Тебе там... не светит, Димчик.
— Зеленый — да. На красный пойду.
— Погасили.
— Может, скажешь, кто этот отважный инспектор?
— Да уж скажу, раз проговорился. Корин, дорогой друг Дима.
Чуть отшагнув, могучий Дима Хоробов небрежно, даже несколько свысока оглядел менее рослого, но более кряжистого Олега, с нарочитой сокрушенностью похмурился и расхохотался, сияя голубыми щелками глаз.
— Ну, шутник, мой «пожарник толковый и ярый»!.. Ладно, шути-веселись, так сказать. А зачем обижать старика «спецбеда»? Это, извини...
— Тебе придется извиниться и подвинуться. Послушай. Я еще на Урдане заметил — тронулись поволокой большие серые у Веры Евсеевой: увидела, потряслась Кориным. Бывает, подумал тогда, девчонка, а суровый мужчина — романтическая мечта.
— Когда это было!
— В том-то и дело. Спросил Веру шутя: не из-за Корина сюда напросилась? Да, говорит, хочу с ним поработать. И отметь, уже без поволоки, упрямо, отдаленно меня оглядела, будто я вовсе не мужского пола. Знаем мы эти «да» и взгляды сквозь нас, правда? Теперь и смекни. Димчик, спокойно, по-пилотски выдержанно.
— А он знает?
— Вот хорошо. Уже загрустил немножко. Думаю — нет. Не видит, не знает. Он тушит пожар. Он боролся, борется, будет бороться со стихийными бедствиями. Стихия обездолила его. Он — вечный враг ее. Но понимаешь...
— Понимаю, — договорил Дима, — женщина — тоже стихия. Хотя иная, конечно
— И она заставит заметить себя.
— Не тот человек Станислав Ефремович. Вера — девчонка для него. Отстранится. Уступит младшему брату.
— Выдаст замуж?
Дима неопределенно взмахнул рукой, вздернул скептически плечи, что означало: зачем же так сразу, грубо, неэстетично?
— То-то, дружок мой. — Олег положил руку ему на плечо, слегка прижал. — Прислушивайся к старшим, у меня все-таки жена, ребенок, это не бижутерия. Я бы еще с тобой побеседовал, да вон идет сюда Корин. Лезь в свою трепыхалку, заводи мотор. И осторожнее. В воздухе, на земле. В Корине... как бы тебе сказать... все выгорело, выветрено, вымыто. От этого — воля вместо души.
— Я сам ему скажу.
— Попробуй. Если духу наберешься.
4Группа Василия Ляпина сдерживала огонь на левом фланге, там, где Святое урочище мелким лесом, а затем кустарником, ягодниками переходило в мари, торфяники, озера. Задание было простое, понятное каждому из двадцати бойцов добровольной пожарной дружины: удержать пламя в урочище; ибо, перейдя мари по высушенному зноем сфагнуму, оно охватит горный таежный массив, и кто тогда остановит, потушит этот планетарный пожар? Разве поздняя осенняя непогодь или морозная, снежная в здешних местах зима...
Ребята были хорошо экипированы — в специальных комбинезонах, касках, противодымных масках, называли себя огненавтами на горящей планете, работали без подбадривания, напротив, Василию Ляпину, бывалому городскому пожарнику, приходилось покрикивать на особо ретивых, лезущих в гарь и огонь: ребята учились тушить и тушили различные строения, этажи жилых зданий, а лесной пожар видели впервые, зная лишь теоретически, как и что делать. Да и сам Ляпин носил в кармане книжицу «Лесной пожар», во время отдыха, коротких передышек раскрывал ее, измазанную сажей, вычитывал своим бойцам наиболее ценные правила, советы или, как сейчас вот, чуть крикливо рассуждал:
— Написано тут: тушить пожар надо утром или вечером, когда, значит, утихает ветер и слабеет горение на кромке. Как считаешь, Саенко, правильно написано?
Медлительный рыжий Саенко, не ожидавший вопроса и вообще туго воспринимающий книжную премудрость — он и в дружину пошел, чтобы научиться сноровке, сообразительности, — морщит потный, чумазый лоб, перекладывает с колена на колено снятую каску, что-то мычит маловнятное, преданно глядя в глаза командиру.
— Ладно, не напрягай извилины, извилистее не станут.
Ребята дружно смеются, Саенко у них — для всегдашних шуточек, разыгрываний. Он терпелив, благодушен. Но силы его тяжеленных кулачищ побаивались. И, подшучивая, отодвигались в сторонку.
— Зареготали. А чего смешного? Вот ты, Самойлов... Ты бойкий на язык, и кинофильмы все пересмотрел. А вчера в яму торфяную провалился. Хорошо — успели вытащить. Чем думал, куда смотрел? Или на подвиг пошел? Тебе медаль посмертно, мне — исправительно-трудовая колония. Исправляться из-за твоей дурости. Во, смотри, — командир Василий Ляпин покачал туго сжатым кулаком у себя перед лицом и пристукнул им по пустой бочке от бишофита. — Сначала тебя попытаюсь исправить. Не хочу, чтоб твои престарелые родители осиротели. Так что смейся с оглядкой. Саенко туго думает, зато умно работает. Почти километр держит, и посмотри — спецовочка, как из ателье зарубежных мод... — Вновь засмеялись, но осторожнее, не отводя глаз от командира. — А насчет того, когда тушить пожар, сам объясню. В книжке правильно. Утром и вечером, если работаешь на фронтовой кромке. Нам — важнее днем. Как раз днем огонь лезет на сфагнум. Ночью сыреет марь снизу, сверху роса падает.
Бойцы слушали уже серьезно, даже хмуровато, привычно отрешившись от собственных дум, забот. Это были бойцы, хоть и пожарные. Бойцы-добровольцы, а значит — самые истинные. По доброй воле они прилетели тушить пожар, по безволию любой из них может улететь домой. Они любили своего командира, научившего их ловкости, силе, сделавшего, по его словам, «из тюфяков — спорт-парней», называли меж собой Квадратом из-за небольшого роста и широченных плеч и старались подражать ему — в походке прочной, сноровистой, в привычке говорить чуть замедленно, но уверенно и о том, что твердо знает.
Они сидели у костра за полосой бишофита — смоченного раствором хлористого магния пологого склона в мелком ягельнике. Выше дымил, тлел, догорал лесок из частого лиственничника; ниже начиналась марь с обмелевшим озерцом под склоном. В этом озерце они руками наловили карасей, щук, крупных гольянов и теперь варили уху. Озера загустели рыбой. От пересохших несло вонью разложения, задохнувшаяся рыба лежала пластами в сырой тине, а по берегам смурно хохлились обожравшиеся орланы, коршуны, черными тучами кипели и орали вороны. И можно было видеть, как в сумерках к озерам пробираются со стороны гор лисы, барсуки, еноты, смело идут на даровой корм разжиревшие медведи.
Дым, гарь из урочища, рыбный смрад от марей тяжко сносились в первые дни, ребята почти не снимали масок, однако привыкли, осмелели. «Маска не роскошь, но задохнуться в ней можно», — сострил кто-то, и теперь надевали их только на тушении, по приказу Ляпина. От гнуса у них были накомарники — позаботился командир, — и кое-кто утверждал, что накомарник не хуже маски защищает от дыма, смрада.
Был полдень, но солнце лишь изредка промелькивало некой хвостатой кометой в сумрачном, мятущемся дымными облаками небе. Тревога, страх, настороженность владели природой: молчали певчие птицы, покинули обетованные леса кабаны, лоси, олени, и мелкая живность — бурундуки, белки, куницы — бежала через марь при свете дня, перестав страшиться хищников, которые, впрочем, насыщались гибнущей рыбой.
Ребята ловили на лесных островках, окруженных огнем, ошалелых зайцев, барсуков, засидевшихся в норах, относили на марь, к воде; бинтовали ногу косуле, давали нюхать нашатырь задохнувшемуся ершистому кабаненку... И тушили, сдерживая пожар, уставая так, что едва вползали в палатки, падали, засыпали, не чуя гнуса, медвежьего хорканья, топота: один наглый мишка почти каждую ночь навещал их, разбрасывал снаряжение, посуду, продукты; пришлось ставить часового.
— Встаем, пожарнички! — скомандовал Василий Ляпин задремавшим после обеда бойцам. — Слушайте задание. Саенко и Ванин тянут бишофитную полосу вон до того бурелома. Киселев берет семь человек и выдвигается к березовой роще. Остальные рубят кустарник перед бишофитной. Самойлов — со мной.
Ляпин надевает ранцевый опрыскиватель с «мокрой» (как ее называют пожарные), химизированной водой, берет саперную лопату, такую же дает Самойлову и шагает вправо, к мелкому, густому, дымящемуся лиственничнику, под которым невидимо горит трава.
— Приступаем, Валера. Тут наш фронт действия. Будем держаться, пока ребята тянут полосу. Режь дерн, переворачивай, чтобы сырым кверху, не пускай огонь по траве. А я вот тот торфяник залью, там вглубь пошло.
Он натянул защитные перчатки, надвинул маску, пошел, держа перед собой шланг опрыскивателя, и вскоре боец-пожарный Самойлов увидел, как над торфяником взметнулись белые выклубы пара с хлопьями пепла, сажи; они были невелики на фоне огромных дымов над Святым урочищем, но и в них то смутно виделась, то начисто исчезала квадратно-широкая фигура командира Ляпина.
