Юрий Васильев - Право на легенду
— Я ведь тоже член клуба. Имею право. Ну, по особому разрешению дают, не каждому… Я понимаю. Я что-нибудь сделаю. Придумаю…
— Ты — понимаешь? — У Жернакова вспотели ладони, словно позади него рухнула стена. — Ты уже понимаешь?
Он подошел к Женьке и, не думая ни о чем, все еще испытывая этот страх, влепил ему пощечину. Женя пошатнулся, тяжело сел на койку.
— Вор… — сказал Жернаков поникшим голосом. — Просто вор. Вот ведь как это теперь обернулось.
Ни разу в жизни он не ударил ни Тимофея, ни Женьку. Не, потому, что имел на этот счет какие-то принципы, просто — не за что было. Не было поступков, за которые бы следовало бить. Ведь не за порванную же рубаху, не за двойки, не за драки с ребятами!
Женя сидел на койке и смотрел на отца так, как будто еще не понял, что произошло, почему отец стоит перед ним с трясущимися губами, почему он на глазах сделался вдруг таким старым.
— Он что-то сделает! Да, сделаешь… Завтра ты пойдешь и все расскажешь. Сидишь сейчас, думаешь небось — обойдется. Сразу не хватятся, а хватятся — кому в голову придет, что сын Жернакова украл мотор? Никому не придет… пока ты сам не признаешься. Ты меня понял?
— Да, — сказал Женя. — Я тебя понял, отец. Завтра пойду.
Он лег и укрылся с головой одеялом. Покорно и тихо, ни всхлипнув, не сказав ничего в оправдание, и от этого Жернакову стало совсем невмоготу. Он не мог ни думать, ни рассуждать тогда, потому что случилось такое, что было выше его понимания, и все — и скидку на то, что Женька еще мальчишка, и то, что взял он мотор и акваланг хоть и потихоньку, без спросу, пусть даже на время — все это заслонил сам факт: его сын украл, смог украсть — он искал и не находил слова.
…Мать долго сидела на кухне, плакала, все не могла или не хотела поверить, что Женя взял чужое, украл, как говорит отец, а Жернаков заперся в гараже и стал паять радиатор — ему нужно было куда-то деть руки, что-то делать, потому что Женька все время стоял перед глазами: сидит на койке и держится рукой за щеку… И мать говорила: «Петя, как же теперь, а? Может, сделаем что, может, поднимешь ты этот мотор. Там глубоко, да? Как теперь-то?»
Утром, еще до завтрака, он растолкал Женьку.
— Когда клуб открывается?
— После обеда. Я все помню, отец.
— Правильно, что помнишь. Акваланг новый был?
— Новый. Я с него смазку снял.
— А мотор?
— Тоже почти. Раза два ходили всего. Ну, бак там поцарапан немного, а так новый.
— Это хорошо, что новый. Давай вытирай сопли и поехали. Купим акваланг и мотор, понял? Все на место положишь. И потом расскажешь… Все, как было, расскажешь. Через это тебе перешагнуть надо. Поехали, до обеда управимся. Хочу только сказать, что стоить это будет пятьсот рублей с гаком. Денег я тебе таких дарить не собираюсь. Я вон себе карабин какой год купить не могу, а он подешевле стоит.
— Мы же договорились, — покачал головой Женя. — Договорились. Чего снова говорить? Не посадят меня, ты не думай, я несовершеннолетний.
Сказал он это вроде с усмешкой, а сам сидел такой нахохлившийся, усталый, придавленный этой неожиданной бедой, в которой он был виноват и невиновен, что у Жернакова аж в горле запершило.
— Женька, — сказал он, — если бы тебя за это дело вздули до полусмерти — черт с ним, сам бы помог. А будет хуже. Никто тебя не посадит, это верно, только как тебе тут жить дальше? Вот то-то… Деньги ты мне эти вернешь. Все до копейки, когда работать будешь. Собирайся.
А через неделю Женя уехал. Оставил записку, чтобы не беспокоились и не искали. Он не пропадет, не пацан уже. Время подойдет — вернется, если, конечно, примут.
Так, наверно, испокон веков писали все ребята, убегавшие из дома, но Жернакову эти рассуждения в голову не приходили, сам он никогда не бегал, не до этого было. Он до вечера просидел в милиции, пока там наводили справки, но только через несколько дней узнал, что Женька попутным катером добрался до Усть-Кедона и сейчас, живой и здоровый, шкерит кету на рыбозаводе. Путина была в самом разгаре, людей брали, что говорится, с ходу, мельком взглянув в паспорт, а то и вовсе не заглядывая.
— Ну что? — спросили его в милиции. — Будем возвращать или как?
— Не надо, — сказал Жернаков. — Пусть… Работа здоровая. Да и не вернется он.
В Усть-Кедоне у Жернакова был приятель, которого он и попросил в письме присмотреть за Женей и если что — сообщить.
— Радуйся, — вздыхала Настя. — Радуйся, отец. Он тебе твою оплеуху век не простит. И деньги твои тоже. Ты из него вора сделал, преступника, вот он теперь и пошел туда. Ты знаешь, кто на рыбу-то идет? У нашей работницы муж — забулдыга, только на путине и околачивается.
— Настя, — сказал Жернаков. — Ты чего городишь? Ты вспомни, сама куда ехала? Тоже говорили…
— А, — перебила она. — Когда это было? Ты не путай, Женька — не мы с тобой. В другое время рос, по-другому в вырос.
Вернулся Женька поздней осенью. Мать посмотрела на него и обмерла: лицо облупилось, обветрело, борода клочковатая, куцая-куцая — какая борода в шестнадцать лет — руки порезаны и побиты, голос хриплый.
— Выпьешь со мной по рюмке? — спросил он отца. — За возвращение?
— Нет, — сказал Жернаков. — Я за твое возвращение один выпью. Или с матерью. А потом с тебя шкуру спущу. Ты свою самостоятельность мог доказать и поумнее.
— Мог, конечно. И докажу. А со шкурой не выйдет, — рассмеялся сын. — Шкуру с человека только одну спустить можно, а меня уж эта рыба обглодала со всех сторон. Вот тебе, отец, долг. Тут все до рублика. И еще осталось. Вдруг я опять чего утоплю.
Жернаков первые дни присматривался: как прошли эти месяцы для Женьки? С обидой он вернулся, с чувством, что вот — досадил родителям, отстоял свою гордость, или проще все получилось? Ну — порыв, самолюбие, горячность; не думая особо о мотивах, уехал с глаз долой, от отца, который все ходил по дому и скрипел половицами, от вздохов и укоризненных взглядов матери, от себя, в конце концов. Уехал и приехал… Только вот каким он все-таки приехал?
Жернаков присматривался, но ничего такого в сыне не замечал. Никаких особых перемен.
— Ты чего тянешь? — сказал он ему через неделю после возвращения. — Еще неизвестно, как на это дело в школе посмотрят. Догонять тебе — не догнать с твоим большим усердием.
— Все в норме, отец, — успокоил Женя. — У нас занятия с первого октября. Как у всех порядочных рабочих людей.
И протянул ему заявление о приеме в школу рабочей молодежи.
— Ага, так значит… — Жернаков немного растерялся. — Что ни говори, но как-то в семьях спрашивают у родителей в таких случаях совета, в известность, по крайней мере, ставят. Конечно, не тогда, когда из дома убегают — это уж ладно, особая статья, но тут-то мог бы. В вечернюю, значит, идешь? Дельно. Тут я за тебя проголосую. А работать?
— На катер меня заводской берут. Матросом. Я уже документы отнес.
Жернаков ожидал, что Настя поднимет бунт, и, действительно, первое время она ходила сама не своя, потом вдруг как-то успокоилась и к Женькиной работе стала относиться доброжелательно.
— А что, Петя, — поделилась она как-то своими мыслями. — Сейчас ведь знаешь как на это дело смотрят? Пусть поплавает, тут недалеко, мелко, зато потом в институт прямая дорога.
— Что-то я не вижу, чтоб его туда особо тянуло, — засомневался Жернаков. — Его больше на волю тянет.
Вот тут Настя посмотрела круто, сказала так, что спорить он уже не решался:
— Петя! Тут у нас с тобой разговора не будет. Тут у меня и с Женькой разговора не будет. Не думай про меня плохо, ты про меня все знаешь, только если Женька образование не получит, — считайте тогда оба, что я напрасно век прожила. И больше тут говорить нечего.
…А в этом году закончил Женька школу. И на другой же день был у них с отцом такой разговор:
— Что делать собираешься? — спросил Жернаков. — Пора решать. Ты — самостоятельный, я тебя раньше времени не торопил. На завод, как я понимаю, не пойдешь. А напрасно. Руки у тебя дельные.
— Правильно понимаешь, — согласился Женька. — Не пойду.
— Так… Что же, тут не поневолишь. В мореходку?
— Зачем?
— Как — зачем?! — разозлился Жернаков. — Что-то ты должен делать на свете?
— А я разве не делаю? Ты у нас в школе на комсомольском собрании однажды выступил. Ты что говорил? Ты говорил: если все собираются стать инженерами, кто же у станка работать будет? Вот и я скажу: наберется полный корабль штурманов да капитанов, а палубу за них автоматы будут драить?
— Ох, пустомеля! Я другое говорил. Учись, обязательно учись, без высшего образования скоро и кастрюлю не починишь. А работать можешь, где душа велит. Володька Замятин — на что когда-то разболтанный был человек, теперь, смотри, институт кончил. Хоть и по-прежнему токарь. — Жернаков поднял палец. — Токарь с высшим образованием! Если бы я двадцать лет назад образование получил, я бы… Теперь-то чего говорить.
