Радий Погодин - Мост. Боль. Дверь
— А в чем дело?
— Эта Любка идет.
Петров почувствовал, как тепло шевельнулось у него в груди. Он вытащил из-под кровати дорожную сумку и раскрыл ее.
Когда Люба вошла в комнату, сумка уже стояла под кроватью.
— Отдал? — спросила Люба у Авдея. — Ну и вали. Нечего тут.
— Может, поужинаем? — вмешался Петров.
Но Авдей уже шел к двери.
— Вы ужинайте без меня. У меня еще деньги остались. Кроме того, нужно сдерживаться, это распущенность — все время кушать.
— Отвали, тебе сказано! — крикнула Люба и сняла с ноги босоножку.
— Ах, какие мы пушистые и душистые, — сказал Авдей и повилял бедрами.
Люба швырнула в него босоножку, но Авдей ее поймал.
— Александр Иванович, когда вы улетаете? Каким рейсом? Я вас провожать приду.
Петров назвал день и час.
— Привет! — Авдей раскланялся и ушел.
— Я не хочу ужинать, — сказала Люба.
— Пустяки. Пока доедем до ресторана, захочешь.
Петров спал плохо. Тесно. Потно. Люба захватила пространство узкой кровати простодушно, как ребенок.
Но проснулся Петров от странного ощущения, будто брякает что-то. Сел в кровати, прислушался — брякает. «Может, лишнего выпил? — подумал он. — Интересно, Люба слышит, как брякает?»
— Слышу, — сказала Люба и тут же уснула.
Петров прошелся по комнате. Выпил воды. И вдруг вспомнил: Мымрий! Этот Мымрий — зачем он ему? Авдей, конечно, добрый мальчишка, но сноб. Сильнее забрякало, даже сердце слегка заныло.
«Старый я, — уныло подумал Петров. — Эх, Мымрий Мымрий. Осуждаешь. Если бы мы до конца понимали свои поступки, мы перестали бы их совершать. А это конец, Мымрий, конец». Петров рассердился — не хватало ему до того допиться, чтобы по ночам со скелетами разговаривать. Ему почему-то не хотелось сказать — с черепом. Петров стиснул веки, выдавив из-под них по слезе.
— Мы ничего не придумали, Мымрий, — сказал он. — Все грехи человеческие совершили до нас Адам и Ева.
Снова забрякало. Петрову показалось, что бряканье приобрело оттенок доброжелательности, более того — дружественности.
— Не спите, — сказала Люба. Она коснулась его спины горячими пальцами.
— Сейчас, — сказал Петров. Встал, вытащил из-под кровати сумку, вынул из нее сверток и пошел к двери. — Сейчас, сейчас, — повторил он в дверях.
— В современных домах туалеты при номерах, — пробормотала Люба.
Петров вышел на улицу. Большая луна излучала тепло, а свет ее, свет незакрытой печки, сгущал тени дотой таинственной черноты, какая стоит в углах деревенских кухонь, — и кто-то в той черноте вздыхает, пыхтит и лопочет тихо.
За флигелем был пустырек, свалка, или место, именуемое задним двором. Там сваливали тару из-под продуктов, пришедшую в негодность мебель. Сушили белье. Там по широкому пространству были разбросаны настольные лампы, мраморные чернильницы и мраморные пресс-папье. Там рос бурьян высокий, мощный, пыльный. Петров относил в этот бурьян бутылки из-под египетского пива.
Осторожно ступая, Петров прошел в самый угол двора, раздвинул бурьян и положил сверток на землю.
— Ничего не поделаешь, — сказал он. — Не нужен ты мне. Нет у меня веселого любопытства к таким предметам. И если учесть, что ты по ночам брякаешь…
Петров уже сворачивал за угол флигеля, когда ему показалось, что его обложили крепким скифским матом.
— Ну, ничего, — сказал Петров. — Перетопчемся.
Люба спала. Он не решился ее будить и уснул тоже.
Утром Петров прогулялся с Любой до остановки трамвая-подкидыша.
— Я вас провожать приду, — сказала Люба. (Петров улетал в шестнадцать часов.) — Приду прямо в аэропорт.
— Спасибо, — сказал Петров.
Шагая назад, Петров задержался у железной ограды детского сада, возле тех плотных кустов, из которых с ним разговаривали владельцы двугривенного. Здесь железная ограда кончалась, дальше шла сплошная каменная стена из ракушечника. «Это же наша территория, — подумал Петров. — Задний двор». Угол стены был разрушен, приспособлен для лазанья. Петров ощутил холодок между лопаток, потер ладонь о ладонь и полез через стену.
Он спрыгнул в бурьян как раз в то место, куда спрятал сверток. Невольно поискал его глазами, даже раздвинул стебли жестких шершавых лопухов. Свертка не было. Он пошел к флигелю и тут увидел трех мальчишек в панамках. В руках они держали по камню, а на ящике из-под макарон стоял Мымрий.
— Приготовились… Внимание… — скомандовал один из мальчишек.
Петров бросился вперед.
— Пли!
Три камня ударили ему в поясницу.
Прижимая Мымрия к груди, Петров обернулся. Мальчишки не убежали. Они смотрели на него широко раскрытыми глазами — определенно те, владельцы двугривенного.
— Это Гитлер, — сказал самый маленький.
Петров покачал головой.
— Это, браток, павший воин — скиф. По имени Мымрий. Это я его сюда положил.
— Зачем? — спросили мальчишки.
— Утром уборщица собиралась в моей комнате пол мыть, — соврал он. — А Мымрий у меня под кроватью стоит. Задача: что случится с уборщицей, если она столкнется нос к носу с Мымрием?
Двое мальчишек постарше заулыбались, представив такую картину, а самый маленький четко сказал:
— Инфаркт.
Петров купил им мороженое. Рассказал о скифах, сарматах и древних греках, распрощался с ними и пошел собираться в путь.
— Эх, Мымрий, Мымрий, — ворчал он, упаковывая череп в фирменную бумагу одесского универмага и перевязывая его ленточкой, чтобы при досмотре в аэропорту можно было небрежно сказать, что это, мол, сувенир. А махровый халат, купленный жене Софье, Петров завернул в газету.
Провожать его пришли художник Авдей и Люба.
К Женьке Плошкину Петров забежал сам.
— Давай, — сказал Женька Плошкин. — Живи, Петров. Может, больше не свидимся.
— Ты что? — возмутился Петров.
— Молчок, — сказал Женька Плошкин носовым шепотом. — Меня, старик, кое-куда командируют. Я еще могу держать в руках кинокамеру. Не то что некоторые, уставшие от шариковой ручки.
К ним Ольгин папаша подошел.
— О чем шепчетесь? — спросил. — Или интересные подробности про артисток?
Ольга его пресекла.
Поцеловались. Чувство возникло у всех поганое, суетливо-слезливое.
А эти двое, Авдей и Люба, стояли подчеркнуто врозь, как будто друг друга не знают, и махали ему руками. Люба даже подпрыгивала, чтобы он ее лучше видел в толпе провожающих. Платье на ней было белое, с красным узеньким пояском.
Петров поставил Мымрия на книжную полку между керамических ваз, оставшихся он внедрения в быт современной эстетики. Сейчас его жена Софья покупает хрусталь.
Мымрий брякал себе тихонько, наверное, прощался со степью. И вдруг он исчез.
Петров спросил у жены:
— Соня, ты не трогала череп?
— Как ты мог такое спросить?! Я работаю со скоропортящимися продуктами. А всякую такую заразу… Не хватает, чтобы я ее в руки брала. Меня санинспекция с работы снимет.
Петров ушел в свою комнату.
Была суббота.
Софья на кухне стряпала, ждала в гости детей.
Петров и не думал, что станет ему так грустно. Не мог же Мымрий чудесным образом исчезать. Ну, брякает. Ну так пусть брякает. Но исчезать…
Петрову казалось, что с исчезновением Мымрия предметы в комнате уплощились, мысли его уплощились и возникла некая равновесность во всем — симметрия.
Первой пришла дочка с мужем и сыном. Внук поздоровался с Петровым по-японски. Дочка пошла в кухню помогать матери. Зять осмотрел его с интересом, как будто узнал о нем что-то новое.
— А вы, мне думается, еще о-го-го! — сказал он и тут же спросил с ухмылкой: — Или не о-го-го?
— Так себе, — ответил Петров.
А на столе уже все стояло. И посередине на фарфоровом блюде запеченная свиная нога.
Наконец прибежал сын Аркашка, сын-артист. Под мышкой он держал что-то завернутое в бумагу.
Петров почувствовал, как ладони его защипало и от теплой волны, ударившей в голову, заболело в висках.
— Забери! — почти прокричал Аркашка, разворачивая бумагу и ставя на письменный стол Мымрия. — Я чуть не спятил.
— Когда ты его унес? — спросил Петров.
— Вчера, когда ты в свой институт бегал. Подумал: зачем он тебе? Зачем, думаю, старому дударю такая вещь, если к нему никто не ходит? Думаю: «Послушай, Йорик…» Привел свежих теток — визжали.
— Ну и что? — спросил Петров голосом твердым, но тихим.
— То, что этот тип мне спать не давал. Он, представляете, брякает. Причем нахально. Можно сказать, с угрозой. Я его боюсь. Он мне внушил… — Аркашка забился в кресло и задрал колени к подбородку.
— Привет, Мымрий, — сказал Петров. И все трое, а было их в комнате трое; Петров, Аркашка и зять Петрова, услышали, как что-то брякнуло.
