Расписание тревог - Евгений Николаевич Богданов
Филипп привез три машины навоза. Так как в теплице необходимо было поддерживать постоянный режим, то Николаю Карповичу пришлось заняться теплоизоляцией и вентиляцией подвала, врезать краны и ставить радиаторы отопления. Вообще, производство шампиньонов на поверку выходило и сложным, и трудоемким. Остро встал вопрос семенного материала. Николай Карпович дважды ездил за мицелием в Марфино — не достал. Наконец ему посоветовали попытать счастья в Заречье; Николай Карпович попытал. Повезло с первого захода, домой вернулся с несколькими банками искомой грибницы. В этих экспедициях он, однако, сильно простудился и слег, так что в пору было вообще бросить затею, если бы не энтузиазм Филиппа и не деньги, уже вложенные в предприятие. Сильно обнадеживали в успехе квартиранты-грузины, обещавшие помощь в реализации будущего урожая. Пожалуй, это обстоятельство было последним доводом в пользу грибной кампании.
Все чаще Филипп оставался ночевать у них, перевез часть пожиток. Николай Карпович наблюдал за этим процессом с неудовольствием, но делать было нечего — без Филиппа одной Варваре Михайловне пришлось бы туго. Николай Карпович утешал себя мыслью, что скоро поправится и необходимость в услугах Филиппа отпадет сама собой.
Все трое жили теперь в беседке на двенадцати квадратных метрах. Николай Карпович и Варвара Михайловна спали на старой панцирной койке, Филипп стелил себе на раскладушке. Еще тут был у них стол с портативной газовой плиткой и шкафчик с необходимой посудой. Личные вещи Пискуновых хранились в бельэтаже.
Коммунальные Зотовы скоро освоились, посадили несколько грядок зелени, построили стол для тенниса, потребовав доски и инструмент, подвесили гамак. По утрам они делали гимнастику и расхаживали по участку, по выражению Николая Карповича, «во всем голом». Варвара Михайловна не приходила в ужас от всего этого только по той причине, что была слишком занята внутренней жизнью и деятельностью в теплице. Однажды она застала инженера Зотова целующимся со свояченицей; она сделала вид, что приняла свояченицу за жену Зотова, но сцена эта долго не выходила у нее из головы, всякий раз обдавая жаром.
Николай Карпович поправлялся плохо. Днем лежал на солнышке на раскладушке Филиппа, вечером перебирался в беседку. Кашлял, сипел, задыхался. Варвара Михайловна ставила ему банки и растирала нашатырным спиртом. Другого лечения Николай Карпович не признавал. Филипп много раз предлагал напоить его водкой с жженым сахаром, уверял, что средство превосходное, не раз спасало его на Севере от смертельных простуд, — Варвара Михайловна не соглашалась, опасаясь за сердце Николая Карповича.
Филипп трудился во всю. Лихорадка деятельности, обуявшая его с первой встречи, набирала накал. Варвара Михайловна, наблюдая за ним, радовалась и тревожилась одновременно. Радовалась, что теплица почти готова, и боялась, что Филипп, дойдя до высшей точки каления, выдохнется, остынет, как это бывало в пору их молодости. Довести начатое до конца у него никогда не хватало терпения, рано или поздно приходила апатия. Проект, который еще вчера он отстаивал с пеной у рта, назавтра становился ему безразличен. В глазах появлялся нездоровый блеск, предвестник новой идеи. Всю жизнь Филипп гонялся за большим фартом, менял должности и профессии. Когда Варвара Михайловна сошлась с ним, он уже успел поработать на стройке, где чуть не сделал головокружительную карьеру — в полгода прошел путь от плотника до прораба; потом подвизался в театре в качестве осветителя, заболев дерзкой мыслью стать артистом, получить звание и государственную премию; затем, легко пережив разочарование, решил стать писателем. И действительно, за несколько месяцев написал довольно объемистое произведение об астронавтах, совершающих полет на Марс. Варвара Михайловна работала тогда машинисткой, кстати, в той же самой редакции, где теперь работала Клавдия. Варвара Михайловна перепечатывала рукопись и была первой читательницей и почитательницей молодого автора. Рукопись решительно отвергли все печатные органы, куда бы Филипп ни обращался. Варвара Михайловна давала читать ее знакомым литераторам, пользующихся ее услугами, — почти все отозвались вежливо, без особой критики, что можно было истолковать как одобрение. Все дело было в том, вероятно, что одобрительные отзывы были устные, а отрицательные — письменные. Однажды, когда они прожили уже три года, Филипп объявил, что уезжает на Север с геологической экспедицией.
Первые годы он заваливал Варвару Михайловну письмами и денежными переводами. Потом Варвара Михайловна познакомилась с подполковником Пискуновым и написала Филиппу, что между ними все кончено.
Филипп прилетел тотчас же. Вызванивал, подстерегал, просил встречи. Варвара Михайловна уступила, и они встретились. Филипп умолял вернуться, сулил золотые горы и как последний аргумент показал сберкнижку. Первый вклад был сделан за несколько дней до его выезда и составлял пятьдесят рублей. Второй был сделан за день до его приезда в Москву и составлял пятьдесят тысяч. Варвара Михайловна засмотрелась на эту запись и вдруг узнала почерк Филиппа — чей другой, а его почерк был ей знаком, как свой собственный.
Но и осмеянный, обруганный ею, Филипп не думал сдаваться — звонил по ночам и караулил у дома. Николай Карпович служил во внутренних войсках и очень убедительно пообещал Филиппу отправить его за казенный счет туда, откуда тот прибыл.
Филипп уехал.
И вот теперь, по прошествии стольких лет, судьба свела их опять. Сравнивая больного и беспомощного Николая Карповича с энергичным, юношески порывистым Филиппом, Варвара Михайловна терзалась сомнениями.
От внимательного взгляда Филиппа не укрылись перемены в ее внешности. Он не был психологом, не обладал проницательностью, свойственной его возрасту, но был умен стихийно, истина открывалась ему по наитию. Интуиция подсказывала Филиппу, что перемены во внешности Варвары Михайловны прямым образом связаны с его присутствием. Разница между внешностью Варвары Михайловны в первый день их встречи и внешностью нынешней Варвары Михайловны была разницей во внешности пятидесятилетней старухи и пятидесятилетней женщины. Филипп подолгу останавливал на ней внимательный взгляд, искал возможности оказаться наедине. Варвара Михайловна пресекала эти попытки, но грешные мысли нет-нет да бросали ее в краску. «Дочь уже взрослая, — рассуждала она, — я ничем никому не обязана и могу подумать о себе. Радуга моя догорает. Кому какое дело, если я получу это позднее счастье?»
Так думалось ей по ночам. Днем от этих мыслей спасали обязанности по дому и уход за Николаем Карповичем.
Лето выдалось дождливое и холодное. Николай Карпович мерз по ночам, состояние его делалось день ото дня хуже. Но о переселении в дом не позволял и
