Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Литературные портреты
– Мама, ты все-таки рада, что у тебя дочка?
– Рада, конечно, а что?
– Все-таки теперь мы этот журнал можем получать. Правда?
2.11.61.
Часа полтора гуляли в маленьком садике, где Машка качалась на качелях… впрочем, не на качелях, а в глупой качалке-люльке, в которой маленькие дети сидят, как старушки в старинном омнибусе. Качели эти и в самом деле покачиваются со средней скоростью хорошей деревенской зыбки. Кроме всего, Машка простудилась, замерзла, сидя без движений в этой колыбели. А у нее и без того был заложен нос. К вечеру совсем расклеилась.
. . . . .
Мама ушла в аптеку. Маша лежит, несмотря на насморк и прочее, веселенькая, рисует стол с красивой пестрой скатертью, на нем – «керамика» с цветами.
. . . . .
Вечером читала толстовские рассказы и пробовала рассказывать их «своими словами». Это – самое трудное. Импровизирует сколько угодно, а вот с пересказом чужого текста не выходит: мычит, спотыкается на каждом шагу.
. . . . .
Утром сегодня мама работала на кухне, вдруг слышит ликующий вопль:
– Мамочка! Мама!
Прибегает:
– Ну, что такое?
– Я сама прочла «Тетя Тротт и кошка»! Все стихотворение! Сама!..
. . . . .
Лежать скучно. Все просит:
– Папусенька, зайди, поиграй со мной.
Сейчас она на верху блаженства. Мама принесла маленький утюжок и гладит – на маленьком Машкином столике, у Машкиной постели – куклины платья и прочие шмутки. Я походатайствовал, чтобы и Маше дали трошки погладить.
. . . . .
На днях занимались с нею. Играли в школу. Я объявил перемену. Машка бегала, кричала, визжала. И за себя, и за воображаемых подруг:
– Ленка! Ленка! Машка, сюда! Наташка, не дерись! Девочки, девочки!..
И при этом носится, кружится, прыгает, отбивается от кого-то.
Такой представляется ей школа в ее мечтах.
После звонка (а звонок у нас настоящий – будильник) пришла в наш «класс» возбужденная, ничего не слышит, не понимает.
Я говорю:
– У тебя после беготни все из головы вылетает.
Искренне, от души радуется:
– Ха-ха! Все вылетает! Из головы! Глаза вылетают! Нос вылетает…
. . . . .
Да, пока это только игра! До шести лет. А там можно и к настоящим урокам, к принуждению прибегнуть. Впрочем, и тогда книга, ученье должны быть радостью.
Делаем вместе книгу «Девочка Лиза». Автор – Л. Пантелеев, художник – М. Пантелеева.
5 ЛЕТ 3 МЕСЯЦА
4.11.61.
Рисует. Рисунки неинтересные, краски тусклые. Неужели и верно – с возрастом тускнеет талант?
А ведь каких она еще недавно рисовала «грузинок» и «латышек»! Как это все хорошо было скомпоновано, сколько в рисунке было движения, солнца, экспрессии! Как лихо неслись, например, взявшись за руки, танцующие девушки…
. . . . .
Мама вернулась из Дома писателя.
– Мама, ты где была?
– В Союзе писателей.
– Зачем?
– Платила членские взносы за папу.
– Что это? Не понимаю.
Мама объяснила.
– Ка-ак?! За то, что папа ходит в Союз писателей, он еще деньги должен платить?
. . . . .
Перед сном. Лежит, потирает животик.
– Живот… невозможно немножечко побаливает.
5.11.61.
По-прежнему создаем книгу про девочку Лизу. Я пишу, Машка раскрашивает иллюстрации. И каждый день читает (с каждым разом свободнее) новый текст.
Вечером слушали «Лунную сонату». Машка положила голову мне на плечо и – наслаждалась. И музыкой, и всем, вместе взятым.
. . . . .
Последнее время часто слушает проигрыватель. Мама купила много детских пластинок: стихи Маршака, Чуковского, Михалкова, Заходера, целые музыкальные пьески по сказкам Андерсена («Дюймовочка», «Оловянный солдатик»), всякие детские песенки…
. . . . .
Среди прочих есть и такая песенка:
Вот пришел ПервомайВ наш родной советский край,Дружно в ногу ты шагай,Красный флаг поднимай!
Машке эта песня нравится. Но поет она ее так:
Вот пришел дед Мамай,Красноносый детский крайНужно ногу рисовать,Красный нос поднимать
Так она слышит.
. . . . .
А вот другая песенка. Колыбельная. Песенка довольно милая, но слова глупые. Девочка Оля не хочет спать, заводит волчок. А мама поет:
Я волчок поберегу,Нашу Олю обниму,Уложу в постельку,Дам ей карамельку…
Вчера наша усталая и не совсем здоровая мамся баюкает вечером Машку и поет, импровизирует что-то на тот же мотив:
Уложу в кроватку,Дам ей карамельку…
И слышит Машкин глухой голос из-под одеяла:
– Уж если поешь «в кроватку», то надо «дам ей мармеладку»!..
6.11.61.
С утра сегодня играет в школу. Играет – это значит – с куклами. Со мной не играет, со мной – настоящая школа.
А тут усадила всех своих кукол «за парты», положила перед каждой маленькую книжечку (из тех, что я делал когда-то для Машки) и учит их:
– Андрюша, читай!
И за Андрюшу – другим голосом:
– Ле-на.
– Правильно! Лева, читай ты!
– Ня-тя.
– Что за Нятя! Не Нятя, а На-та!
Звонит в колокольчик (вместо колокольчика – музыкальная Манька-встанька, подарок тети Клавы).
Мы с мамой пришли:
– Можно, Марья Алексеевна?
Поднимается, пожимает нам руки.
– Пожалуйста. Здравствуйте.
Объясняет:
– Сейчас у нас перемена.
– Ах, вот как?
Уходя, мы прощаемся. Я говорю:
– Я – директор.
– Да, ты директор.
– А я кто? – спрашивает мама.
– А вы – сторожиха.
Сторожиха для нее, может быть, выше директора.
7.11.61.
Вчера вечером ходили на Неву, на Кировский мост, любовались кораблями, разукрашенными лампочками и флажками. Считали их. Насчитали десять больших кораблей и три подводных лодки. Да еще пол-«Авроры». Другую половинку не видно, она за углом того дома, где учатся нахимовцы.
. . . . .
У нашей Машки даже праздник, даже предвкушение радостей, с ним связанных, может доставить огорчение и вызвать слезы.
Вчера вечером, раздевая Машку, мама говорила: вот, мол, завтра, если будет хорошая погода, пойдем гулять… Может быть, красненький флаг или шарик купим. Помнишь, как в прошлом году в этот день папа купил тебе шарики у цыганки?
Да, Маша помнит эти шарики. Как не помнить: еще на улице, по дороге к дому, эти цыганские шарики лопнули.
Уложив Машу, мама ушла на кухню. Думала – Машка спит. Моет посуду и вдруг сквозь шум воды слышит рев.
Бросает посуду, бежит в комнату.
– Что? что такое?
– Боюсь!!!
– Чего боишься?
– Бо-о-оюсь, что шар ло-о-опнет!..
Мама с трудом успокоила ее:
– Ну что ж, если лопнет, – может быть, папа еще купит.
Успокаиваясь, всхлипывая, говорит:
– Надо по… по… поближе к дому ку… ку… купить… чтобы не успел лопнуть.
. . . . .
Рассказывает, как мама и бабушка вспоминали летом покойного дядю Рачика:
– Бабушка плачет и мама… И мне тоже стало стыдно…
– Стыдно?
– Ну… я тоже чуть не заплакала. И из-за этого съела много варенья.
Дело-то было за столом, за вечерним чаем.
8.11.61.
Маша никогда не говорит нам с мамой неправду. Поэтому вчера меня очень расстроило и встревожило одно событие.
У Машки опять выскочили на ноге, выше колена, красные диатезные пятна. Значит, была нарушена диета, слопала что-нибудь неположенное.
Обедали они с мамой в молочной столовой на Большом проспекте.
Спрашиваю у Маши:
– Что вы ели?
– Сосиски.
– А горчицу ты случайно не ела?
– Ела.
– Кто же тебе дал?
– Мама.
– Мама?!!
Стучу в стенку, вызываю Элико.
– Не стучи… не надо… не зови, – мрачно говорит Машка. Понимаю, что сказала неправду.
Мама все-таки приходит. И приходит в негодование.
– Я? Тебе? Горчицу? Ты что выдумываешь?
Машка не смотрит на нее. Смотрит в землю.
– Нет, давала! Нет, давала!
И плачет при этом.
Что это? Попытка хоть в мечтах, хоть понарошку свернуть с проложенного родителями пути, «утвердить свое я»… Или шутка, которая вдруг поманила соблазном греха и вдруг так скверно для нее обернулась. Ведь плачет-то она от того, что сознает свое грехопадение. Ведь это, пожалуй, первая ложь в ее жизни. Именно ложь, а не выдумка, не фантазия. И клевета: «Мама давала…»
Замял этот разговор. Она сама все понимает. И сама себя казнит.
9.11.61.
Вчера был сухой прохладный день. Гуляли, ходили на Неву, любовались прекрасным зрелищем: корабли, с которых снята дешевая мишура лампочек, черные силуэты на фоне Ростральных колонн, изрыгающих мятущееся на ветру пламя. Дым. Закатное небо. Черная вода. Прожекторы.
