Виктор Шкловский - Энергия заблуждения. Книга о сюжете
Про беспощадность народной драмы, кровавость ее, писал Пушкин.
Чехов смог написать вещь под названием «Палата № 6».
Человек робкий, совестливый разговаривает с хорошим другим человеком, который случайно попал в сумасшедший дом, и сам попадает в сумасшедший дом.
Это была новелла, над которой содрогнулся Ленин. Человек, попавший в реальность своего времени. Судьбу героя Чехова не исправила случайная комиссия.
Тут не было бога, который бы приехал, хотя бы маленького, или другого, местного бога, который приезжает на своей колеснице, чтобы освободить; нет хотя бы хорошего врача, он освободил бы задаром.
Мы были молодыми, были футуристами, я выступал вместе с Хлебниковым, с Маяковским, с Асеевым.
Аудитория была культурная, привычная, тургеневская.
Дай бог, чтобы судьба мне еще послала такую аудиторию.
Я стар и знаю, как надо говорить с современниками.
Аудитория кричала: сумасшедшие, палата № 6!
Среди других качеств – их было не так много у меня – у меня громкий голос.
Я сказал: – Вы не поняли Чехова.
В палате № 6 сидел не безумец.
Это его безумцы спрятали по лени в сумасшедший дом.
Это разоблачение не человека, который заключен в сумасшедший дом.
Зачем вы кричите о Чехове, которого не понимаете? Думайте молча.
Это подействовало на аудиторию только потому, что я громко говорил, а не кричал.
Но им это помогло не больше, чем покойнику панихида.
Чехов с «Тремя сестрами», с «Дядей Ваней», с «Чайкой» был принят миром благодаря превосходной игре. Люди говорили не придуманными словами. Конфликты разрешались не каждый момент. Чеховские драмы проложили, я просто скажу, как танки, дорогу Чехову-беллетристу.
Это великая победа русской литературы. Это литература без завязки, как бы без развязки, с новыми задачами.
Свою величайшую трагедию Чехов доверил гробовщику.
Шекспир часто пускал на драму шутов. Шутам платили дороже, чем другим актерам, и они имели право даже на импровизацию. А для того, чтобы Шекспир разрешил человеку импровизацию, – а он хозяин театра, – шуты должны были хорошо импровизировать.
Шуты были разные, в том числе были шутами могильщики, и это не странно и не случайно, что в старинной русской пьесе, где погибает, не отказавшись от своей веры, царевич, приходят могильщики и весело его хоронят.
Дело в том, что выбор несовпадающих величин в исследовании мира, через рассмотрение крайних воображаемых положений, он более понятен, чем статьи об искусстве.
Время в конце концов не жестоко отнеслось к Чехову.
Если считать, что он прошел гимназию, университет на стипендию, это не так видно. Но он прошел начало литературы, начало пути среди самой плохой литературы. Причем величина его таланта была видна. Но истинное искусство, на которое он опирался, не ясно.
Он явно любил Гоголя. Причем Гоголя песенного.
Вот степь, дорога, дорога людей, они продают шерсть, человек средних лет, потом священник или кучер, две лошади, разбитая бричка, подчеркнуто похожая на бричку Чичикова. Это не могло случиться нечаянно.
Гоголя Чехов считал королем степи, скажем, царем степи. Он земляк Гоголя.
Это видно даже географически.
Вечера близ Диканьки, Полтавщина, берега Азовского моря. Маленький город.
Степи кругом, степи никем, кроме Гоголя, не описанные.
Но Гоголь их не столько описал, сколько воспел.
У Чехова такое чувство природы, которое, может быть, у нас было только у Пушкина, у Толстого.
Его больше читают, чем о нем пишут. Я вам про него много могу рассказать. Люди знали Чехова по малым вещам, по шуткам. Но когда они стали читать «Мою жизнь», «Степь», они жаловались, что «Степь» – это скучно. Подписных денег они не могли вернуть, а покамест они сами годами привыкали к Чехову.
Снова вернемся к городу, в котором так мало было гробов, что даже жалко, как говорит Чехов, и было бы лучше, если бы все люди этого несчастливого города умерли, и в этом городе жил хорошо торгующий, хорошо работающий гробовщик; имя-отчество его забыли и почему-то звали Бронза. Может быть, потому, что он был самый крупный человек в городе.
Значит, слава имени Бронзы придавила город, значит, он не должен был умирать. Это был человек, похожий на памятник.
На статуе Командора, пришедшего спрашивать правду, было название, которое я вам разгадываю; стараюсь но крайней мере.
Была избушка, в избушке был верстак, гробы, была двуспальная кровать, женщина, которая была забита мужем, хотя он ее не бил. Он не замечал ее.
И сам Бронза, который гробы делал хорошо, – для людей почище или для женщин он снимал мерки, остальным людям он делал на глаз.
Он не любил только детских гробов. И в доме плачущих родителей он говорил: «Признаться, не люблю заниматься чепухой». Действительно, плата за маленький гроб маленькая. Гроб уносили родители на полотенце, перебросив через плечо.
Полотенца сшивали, а когда несли, придерживали рукой.
А чтоб вам лучше представить, есть об этом слова Пушкина.
В рассказе «Крыжовник» человек поставил свою жизнь, израсходовал жизнь на то, чтобы иметь имение и посадить там крыжовник.
Сделал он это.
Крыжовник этот он пробовал, крыжовник был кислый. А он говорил, как вкусно, как хорошо. В соседней комнате толстая наследница прибирала кухню, как свою.
В рассказе человек, который погубил свою жизнь для крыжовника, крыжовником доволен – самоубийца. Рассказчик говорит, как много есть довольных людей, что нужно стучать в двери, потому что люди погибают, а все довольны.
Вот этот неожиданный перелом сюжета, отрицательный конец, – он внятен, потому что вы ждете положительного.
Гробовщик.
Так вот, Бронза задумав как бронзовый большой человек.
Люди часто умирают.
Мы все умираем.
Предупреждаю об этом.
Но это попало в литературу.
Вот одно оконченное литературное произведение.
У Бронзы умирала жена и была довольна, что она умирает, потому что там никто не пытается драться, не кричит, там нет Бронзы, там, может быть, просто – река, деревья, как дорога к погосту.
Она умирая бредит, говорит мужу:
« – Помнишь… нам бог дал ребеночка с белокурыми волосиками?
– Это тебе мерещится», – говорит Бронза, ничего не было.
Женщина умирает.
Бронза был человеком аккуратным, боялся убытков, но по праздникам не работал.
Вот жена умрет, а потом праздник, а работать нельзя, и работа будет стоять.
Был праздник – вышел Бронза гулять.
На реке, где были раньше дубравы, березняки, здесь теперь только река среди пустых берегов; и в самом деле был ребенок, и в самом деле белокурый.
Были здесь птицы, гуси; можно было этих гусей ловить и продавать – отдельно гуси, отдельно гусиный пух.
Можно было бы торговать лесом.
Зачем срубили лес?
Какие страшные убытки.
Зачем происходят такие страшные убытки? Зачем человек живет в убыток самому себе?
Зачем рычал он, Бронза, на свою жену?
Перед этим Бронзу нам представили как рядового музыканта из еврейского оркестра. А какой может быть оркестр в городке, где даже жалко, что мало умирает людей?
Он там играл на скрипке. Когда пришел за ним Ротшильд, Бронза натравил на еврея собак.
Это было смешно.
После того, как Бронза подсчитал человеческие убытки, сердечные, денежные, сплошные, постоянные, всегородские убытки, он, Бронза, умирал.
Умирал как бы воскрешенным.
Бронзовые люди тоже умирают.
Пришел священник, была исповедь.
После исповеди Бронза сказал: «Скрипку отдайте Ротшильду».
Ротшильд – музыкант самого плохого оркестра, это он слышал Бронзу и плакал.
Когда Бронза умер, еврей получил в наследство скрипку и память мелодии, которую играл Бронза.
Он играл об убытках, о том, что человек губит землю, человечество злобно, мужчина к женщине, и злобна женщина к мужчине.
Человечество топчет землю.
Оно губит себя. Оно не может даже понять.
Мало понял Бронза, но он был музыкант, а он не знал, что он великий музыкант.
Великий человек искусства может передать простыми словами возвышающее его дело до размеров невероятного.
Еврей все время старался вспомнить, что же было сыграно Бронзой.
Он не мог вспомнить, но люди помнили, на свадьбах, на похоронах в маленьком городке.
В этом городке, в котором было очень немного инструментов и мало музыкантов, люди старались вспомнить песнь Бронзы. Музыку, скрипичную музыку Бронзы.
Это обставлено реальными деталями так, что нельзя не поверить.
Вот это изменение плана, превращение плохого человека в великого человека, снятие коросты с человека – великое дело.
Хотя, вероятно, дело обличения тоже великое.
Чехов отмыл жизнь от части убытков; он вскрыл жизнь неудачливых людей, которые не могут заговорить с женой.
Люди, которые не могут сговориться друг с другом – совсем.
Я не буду определять новые формы Чехова.
Они очень просты.
Они похожи на недописанные вещи; или, скорее, на ненаписанные вещи, еще не написанные.
