Иван Кудинов - Переворот
Кто сказал, что революция победит легко и бескровно? А никто не сказал, а сам он думал так, Степан Огородников, потому что хотел и очень спешил, торопился победить.
Огородников поднялся и еще раз посмотрел в окно, за которым все ярче разгорался день — и над лесом, по гори зонту, уже не сабельной раной виделся красный разлив зари, а расплескавшимся в полнеба алым полотнищем… Огородников почувствовал острый холодок внутри, где-то под сердцем, словно бы не в природе что-то преобразилось, а в нем самом, в его душе.
И тогда он поднялся окончательно, оделся и вышел во двор. Трава была волглой и тяжелой от росы. Он шел по ней, высоко поднимая ноги. Звенели и свистели на все лады птицы, благословляя новый день. Огородников прошел немного и увидел Филофея Демьяныча. Распахнув омшаник, он выносил и ставил одну к одной новые колоды…
— Прибавленья ждете? — догадался Огородников.
— Две семьи уже отроились, — сказал старик. — Кабы другие не приспели.
— Давайте помогу.
Огородникову захотелось поработать. Да и рука теперь меньше беспокоила: кость оказалась целой, а кожа и мякоть на молодом теле срастались быстро. Старик, однако, не одобрил его рвения:
— Ты, паря, не егозись. Побереги руку. Она тебе ишшо пригодится.
Днем приехал Корней Лубянкин. Огородников ждал Варю, а приехал Корней. И новости привез невеселые. Сатунин и до Шубинки добрался. Всего и пробыл-то один день, а натворил — за год не расхлебаешь… Корней не мог спокойно говорить, голос у него дрожал, срывался:
— Средь бела дня разбой учинил. Сусеки под метелку. Лучших лошадей позабирали. А кто несогласный был — того секли нещадно и не глядели, баба то или мужик… — Корней перевел дух, посмотрел на Степана, потом на Филофея Демьяныча. — Попить бы чего. Нутро горит.
Старик ушел в избу. А Степану вдруг вступило в голову: не стряслось ли чего с Варей? Но опасения оказались напрасными.
— Да ничего с ней не стряслось, — поморщился Корней. — А вот Гнедка забрали.
— Дак ты куда глядел? — возмутился старик. Он только что появился, держа в руках ковш с медовухой. — Такого коня отдать!..
— А ты б не отдал? — глянул сердито Корней и, взяв ковш у него из рук, жадно припал, большой острый кадык заходил у него по шее, как поршень, густые капли стекали но подбородку. — А ты б не отдал? — выдохнул, опорожнив ковш. — Кабыть прижмут к стенке да за горло возьмут…
— Это ж надо, такого коня лишиться! — совсем расстроился старик. — Эдак с тебя последние портки сымут, а ты молчи…
— И сымут! А ты как думал? Не только портки… — Корней резко повернулся и задрал подол рубахи. — На, полюбуйся. Видал, как разукрасили?
Спина его вдоль и поперек была исполосована, сплошь в кроваво-синих набухших рубцах. При виде столь неожиданной картины старик смутился и даже сник:
— Дак это хто тебя эдак?
— Дед Пыхто, — раздраженно сказал Корней, осторожно опуская рубаху.
— Вот лихоимцы! — возмутился старик. — Дак это за што они тебя эдак, Корнеюшка?
— А за то… Как говорено, за свое же жито та й была побита!
— Вот наказание, так наказание, — вздыхал Филофей Демьяныч, вконец расстроенный. — Сроду не думал, што после царя власть пойдет по рукам — то одне завладеют, то другие перевернут… Никакого порядка.
— Порядок самим устраивать надо, а не ждать, когда манна с неба посыпется, — сказал Огородников. — А переворот, Филофей Демьяныч, был в России один: в октябре прошлого года. Все остальное — видимость одна.
— Это как видимость?
— А так: временно все это, без якорей. Они вон и правительства свои не иначе как временными называют. Вот и кумекай, что к чему.
Корней курил, молча слушая, потом сказал:
— А если, к примеру, вот здесь переворот учинился? — постучал себя кулаком по груди. — Тогда как?
— Тогда это хорошо, если так, — улыбнулся Огородников. — Это значит, Корней Парамоныч, что самосознание в тебе просыпается. И я, по правде, очень этому рад.
— Какая там радость! — махнул рукой Корней. — А новостей я тебе могу и других подкинуть…
Давай. Что еще за новости?
— Мобилизация добровольная объявлена, — курнув и выпустив изо рта дым, сообщил Корней.
— Мобилизация да еще добровольная — это как? — не понял Огородников. — Откуда у тебя такие сведения?
А вот отсюда… — Корней достал из кармана брюк многократно сложенную газету и протянул Степану. — Погляди, может, я чего не понял…
Огородников развернул газету «Алтай», нашел крупными буквами набранное «Военное объявление», пробежал несколько строчек, пытаясь уловить смысл, вернулся к началу и прочитал вслух:
— «Сибирское Временное правительство…» Вот и я говорю: временное! — усмехнулся и начал снова: — «Сибирское Временное правительство во имя спасения Родины и светлого будущего процветания неисчерпаемо-богатой Сибири, призывая граждан выполнить свой долг перед страной, приглашает каждого верного сына родины вступить на службу в Сибирскую добровольческую армию, чтобы стать истинным защитником исстрадавшейся нашей матери-Родины. Принимаются в армию все граждане не моложе восемнадцати лет, не запятнанные нравственно…»
Огородников дочитал до конца, еще раз бегло просмотрел текст и глянул на Корнея:
— Ну, и как ты воспринимаешь это?
— А бес его батьку знает! — мотнул головой Корней. — Сказывают, добровольческая армия таких, как Сатунин, не одобряет.
— Кого ж она одобряет? И против кого собирается воевать? Об этом ты не думал? Не для того ж ее создают, чтоб сводить счеты с Кайгородовым да Сатуниным… Тут и слепому видно, — тряхнул газетой Огородников, бумага сухо зашуршала в его руке. — Ну, а другие как отнеслись к этому призыву?
— По-разному.
— Так. Небось и добровольцы уже объявились?
— А то как же!
— Много?
— А я не считал… кабыть не мое дело.
— Вот тебе и кабыть, чтобы себя не забыть! — Огородников задумался, а надумав что-то, повеселел. — Послушай, Корней Парамоныч, а не поехать ли нам в Шубинку вместе? Сегодня, сей же час, не откладывая на завтра.
— Зачем? — насторожился Корней.
— Соберем вечерком надежных мужиков да парней, поговорим по-хорошему. Разберемся, что к чему. Нельзя откладывать. Понимаешь, Корней Парамоныч, нельзя!
Корней заколебался:
— А не опасно? А ну как опять Сатунин вернется? — Сатунин дважды в одно место не возвращается. Во всяком разе предусмотрим и этот вариант. А бездействовать сейчас и того опаснее. Нет, нет, надо ехать.
— Смотри, как бы хуже не было.
— А это, Корней Парамоныч, и от тебя зависит, — многозначительно заметил Огородников. — Вот и давай вместе подумаем.
— Ну-к што ж, коли так, давай подумаем, — поколебавшись, согласился Корней. — Кабыть и надумаем што…
— Ты пойми одно: нельзя допускать, чтобы люди, не подумавши, в эту армию вступали, добровольно голову свою толкали в петлю…
***Однако в Шубинку ехать по такой поре не посоветовал Огородникову и Филофей Демьяныч. «Ты, паря, голову побереги, не суй понапрасну, она ишшо сгодится…» И велел Корнею: «А мужики нехай сюды приедут, какие надумают… Здеся поговоритя и обмозгуетя все».
Так и сделали. Однажды вечером съехались на заимку Филофея Демьяныча шубинцы, человек двадцать мужиков и молодых парней. Расселись кто где — на лавке вдоль передней стены, на скамейках и низком голбце, подле печки, а то и прямо на полу, поближе к выходу… Тут же были и два Корнеевых сына-погодка (Огородников впервые их видел) — девятнадцатилетний Федор, жилистый и высокий, похожий, как две капли, на деда своего филофея Демьяныча, и восемнадцатилетний Василий, Варин близнец, ростом пониже старшего брата, но сбитый покрепче и пошире в плечах. Братья стояли у двери, подпирая плечами косяки, как часовые, и не спускали глаз с Огородникова. Должно быть, наслышаны были о нем, а может, знали или догадывались о том, что вскоре быть им шуряками…
Время было позднее. И Корней запалил семилинейку, убрав нагар с фитиля, надел «пузырь» и придвинул лампу поближе к Огородникову, сидевшему за столом, под божницей.
— Вот, мужики, какую светлую жизнь я вам устроил, — пошутил Корней, чувствуя торжественность момента и в то же время испытывая неловкость от непривычки быть в центре внимания. Поэтому и суетился излишне, хватаясь то за одно, то за другое, что было ему несвойственно, и говорил больше обычного — хозяин как-никак должен, стало быть, развлекать… У него даже лоб вспотел от старания. И он облегченно вздохнул, когда поднялся Огородников и, опершись одной рукой о столешницу, начал говорить.
— Это хорошо, товарищи, что вы собрались вместе. А собрались мы, сказать но правде, в самую трудную для Советской власти минуту. Скрывать этого незачем, потому как вы и сами все видите. Контрреволюция кое-где взяла верх. Чехословаки заняли многие сибирские города, в том числе и Бийск. В Горном Алтае бесчинствуют банды Сатунина, Кайгородова и прочих других карателей. Многие из вас уже на собственной шкуре испытали их руку. Но это только цветочки, а ягодки впереди. И если мы будем сидеть сложа руки, выжидаючи, доведется нам вкусить и всю горечь этих самых ягодок… Это я вам говорю от всей души. И от имени большевистского комитета, который хотя и перешел на нелегальное положение, но оружия не сложил, а продолжает готовиться к решающим боям. — Огородников обвел внимательным взглядом собравшихся тут мужиков и парней шубинских и продолжал ровным и твердым голосом, понимая, что многое нынче будет зависеть от его твердости и непоколебимой уверенности. А поговорить и посоветоваться с вами, товарищи, хотелось вот о чем… — Взял со стола газету, которую днем привез ему на заимку Корней. — Вот здесь объявление напечатано — насчет добровольного вступления в Сибирскую армию… Читали? — Мужики молчали. — Неужто не читали? — удивился Степан.
