Вилис Лацис - Безкрылые птицы
Волдис мыл посуду, но радист не дал ему кончить.
— Бросай тряпку в печку и пойдем с нами в город.
Волдису и самому очень хотелось сойти на берег, поэтому он без возражений согласился. Гинтер обещал домыть за него посуду.
— Галстук не нужен! — крикнул Алкснис, когда Волдис собрался повязать галстук. — Надень только шарф, не на бал ведь идем.
Когда они сошли на берег, было уже темно. Прошли мимо длинного большого элеватора, под которым стояли черные пароходы. Некоторое время им пришлось идти по пустынному железнодорожному полотну, перерезанному во всех направлениях рельсами. Доки окружала высокая ограда. Отсюда можно было выйти только через ворота, у которых все время дежурил полисмен, громадный, как лошадь, очень ленивый и важный. Когда кто-нибудь приближался к его сторожевой будке, он выходил навстречу, и все его приветствовали. «Добрый вечер, сэр», — говорили моряки.
И черная колонна в шлеме что-то лаяла в ответ, как будто не справляясь с застрявшей в горле картофелиной. Ему было приятно, что его называли сэром, кто его так величал, для того путь всегда был свободен, даже если человек находился слегка под хмельком.
Где-то налево от ворот слышался шум — играла шарманка, звенели бубенчики, гудели дудки, и в этом шуме выделялись веселые крики людей.
— Что там за базар? — спросил Волдис. Он увидел освещенную площадь, множество народу, будки и карусель.
— Это балаган, — пояснил Алкснис. — Сходим туда когда-нибудь в другой раз, когда будет больше времени.
Сразу же за доками начинался город. В сущности это было портовое предместье Манчестера — Салфорд. Дома большей частью были двухэтажные. Почти всю улицу занимали магазины, предназначенные для обслуживания моряков. Они торговали мылом, синими и коричневыми комбинезонами, шапками с длинными козырьками — для кочегаров, носовыми платками, резиновыми высокими сапогами, куртками для смазчиков, спасательными кругами, пробковыми жилетами, трубками, табаком, патефонными пластинками, губными гармониками, альбомами местных видов, аптекарскими товарами. Здесь же мелькали разноцветные киноплакаты, вывески штаба Армии спасения, парикмахерских, религиозных миссий и всевозможных кабаков.
Из всех этих благ, необходимых для тела и души человека, именно кабак первым привлек к себе внимание наших друзей.
Кабаков здесь было много, и приятели не знали, на котором остановиться. Наконец они вошли в небольшой бар, где было не очень многолюдно. За столиком сидело несколько портовых рабочих со своими женами и подругами; перед ними стояли большие кружки с пивом, его искрящаяся пена вызывала жажду.
Алкснис заказал каждому по пинте. Плотный бармен за стойкой отвернул белый кран, и в кружки потекла золотистая пенящаяся жидкость. Волдис никогда не испытывал такой жажды, как в эту минуту.
Первую пинту он осушил в один прием, не переводя духа, что вызвало всеобщее удивление посетителей кабачка. Англичане сидят за одной кружкой пива целый вечер, это предлог для времяпровождения. Они болтают между собой о мировой политике, о Макдональде[48], об ирландских шинфейнерах[49], время от времени поднося кружку к губам, — и вам кажется, что они пьют долго и много. Но обратите внимание на кружки, которые они отставили, — уровень пива в них почти не понизился. Они приходят каждый вечер, выпивают свою порцию и просиживают здесь часами, — дома скучно, а идти больше некуда.
С некоторыми приходят и жены, помогая им пить и болтать, и совсем не торопят своих Джонов отправляться домой.
Хохотавшие за столиком женщины, были грязны, неряшливо одеты, с растрепанными волосами и красными лицами. Теперь все эти люди с нескрываемым любопытством смотрели на латвийских моряков, которые говорили на незнакомом языке, осушали залпом целую пинту пива, сразу же заказывали другую и тут же, не обождав и не поболтав, выпивали до дна. Таких питухов им, вероятно, не доводилось видеть. Англичане, прохаживаясь мимо столика иностранных моряков, прислушивались к их разговору и успокаивались. Нет, это были не «джерманы» — проклятые «джерманы», по отношению к которым в сердце каждого патриота-англичанина гнездилась вражда. Заезжие чужестранцы могли быть турками, неграми, китайцами или итальянцами, только не немцами. Мировая война еще не была забыта. Фу! Проклятье!
После второй пинты на друзей напал приступ болтливости. Они разделились попарно и, ухватив друг друга за пуговицы пиджаков, рассказывали невероятные вещи о себе и о своем прошлом. Все говорили, и никто не хотел слушать. Но когда радист заказал по третьей пинте, бармен вытаращил глаза и… подал только по полпинты. Когда и это было выпито и Волдемар Витол, трюмный с «Эрики», впервые попавший за границу, вдруг заговорил по-английски, его товарищи были поражены. Алкснис заказал четвертую порцию, но бармен отрицательно покачал головой: эти парни уже выпили максимум, который полагалось отпускать в одном кабачке.
— Не дают — не надо! — сказал Зван. — Пойдем в другое место!
Они поднялись и ушли. На противоположной стороне улицы был другой кабачок, где они заказали сначала две порции, потом еще полпинты. Здесь у Алксниса иссякли деньги, и все почувствовали, что жажда утолена, что надоело разговаривать и хочется спать. Бармен взглянул на часы: они показывали без десяти минут десять. Он сказал гостям:
— Time, please![50]
Посетители торопились допить оставшееся пиво, чтобы ровно в десять уйти из кабачка. После «тайм плииза» больше ничего не подавали, и в десять часов кабак закрывался.
Люди с «Эрики» возвращались на судно, громко разговаривая всю дорогу, хотя им казалось, что они говорят шепотом. У ворот дока они застегнули пиджаки, выпрямились и старались пройти как можно ровнее мимо будки полисмена. Полисмен вышел им навстречу, они сказали ему: «Добрый вечер, сэр!», и он разрешил им войти.
Таков был первый вечер Волдиса на английской земле. И таков первый вечер многих моряков. Так они знакомятся с миром, в преддверии которого неизменно находится кабак.
В следующий раз Волдис пошел на берег с Ирбе. Было воскресенье. Представьте себе скучное предобеденное время — когда улицы с однообразными красными двухэтажными домиками затихли и кажутся вымершими; когда только изредка на них появляются направляющиеся в церковь люди с притворно-печальными физиономиями, в черной одежде; когда не услышишь детского смеха; когда автомашины гудят тише обычного, а полисмен долго смотрит вам вслед, если вы разрешили себе улыбнуться. По прошествии этих часов традиционного ханжества на улицы выходят супружеские пары, дабы показать, что у него есть шляпа, у нее коричневый шерстяной костюм и что они наплодили детей. Она толкает перед собой детскую колясочку, он сосет трубку, шагая рядом с ней; и когда дорога поднимается в гору и у жены начинает болеть под ложечкой, муж сменяет ее. Мужчины поднимают шляпы, сгибают шеи, и кажется, что все люди в городе знакомы между собой, а их души и лица скованы самым страшным видом оцепенения — традицией. Таков воскресный день в Англии.
Волдис с Ирбе ушли с парохода после обеда, когда на улицах опять начали появляться люди. Не зная города, они забрели в грязный рабочий квартал. Длинный ряд домов выглядел как один большой дом, настолько они были однообразны.
Серая, иногда грязная и сырая, иногда тонущая в облаках пыли мостовая, тяжелый воздух, грязные дети, играющие в футбол, и бранящие их за это взрослые; в дверях и через улицу протянуты веревки с развешанным на них заплатанным бельем и всяческими лохмотьями.
— Не понимаю, как эти люди могут прожить жизнь в таких казармах, — заговорил Волдис. — Здесь они рождаются, на грязной мостовой проходит их детство, они вырастают, работают, женятся и оставляют после себя опять новое поколение, наследующее те же казармы, ту же нищету и те же лохмотья. И при этом они поют свою гордую песню: «Британец никогда не будет рабом!»
— И тут же рядом ежедневно видят другую, богатую жизнь, — заметил Ирбе. — Они, вероятно, очень неприхотливы, если не пытаются протестовать.
— Да, протестовать… — Волдис улыбнулся. — У них ведь есть колонии, где недовольные могут попытать счастья… Но если у них вдруг в один прекрасный день отнять этот отводной канал, по которому сплавляются все неблагонадежные элементы, — возможно, что эти казармы заговорили бы. Это был бы очень опасный разговор.
Затем Волдис и Ирбе выбрались на Трэдфорд-Род и некоторое время двигались вместе с толпой. В одном месте они увидели множество людей, ожидавших, когда откроются двери серого двухэтажного дома, стоявшего в стороне от других. На двери была вывеска: «Миссия для моряков».
— Ты когда-нибудь бывал здесь? — спросил Волдис у Ирбе.
— Нет еще, — ответил Ирбе.
