Виктор Потанин - Провинциальный человек
— Людмила Максимовна, у меня всё по первому вопросу.
— Что, что! — вздрогнула Людмила Максимовна, а потом поняла, что это голосок Зои Денисовой. Это сразу ее успокоило, и она взяла себя в руки.
— Приступайте ко второму вопросу. Только говорите кратко — о главном...
— Хорошо, хорошо! — Зоя Денисова зашуршала своими бумажками. А через секунду уже опять поднялся к самому потолку ее звонкий уверенный голосок. «Значит, передали все же шпаргалку. Но как они ухитряются...» — усмехнулась Людмила Максимовна и начала откровенно разглядывать Зою. И странное дело — студентка ей очень понравилась. И чем дольше смотрела на нее, тем сильнее росло это чувство — очень похожее, наверно, на материнское. Особенно притягивало ее лицо. Нет, не лицо даже, а волосы. Там, в волосах у ней, опять запутался солнечный зайчик, и потому волосы казались слегка рыжеватыми. Вверху — посветлей были, поярче, а внизу — потемней, посумрачней, и в этом темном блестела новенькая заколка в форме краба, а может, лягушки... «А ведь это безвкусно... — отметила про себя Людмила Максимовна, потом сразу же остановила себя. — Да хватит уж злиться на добрых людей. У моего вон мужа такие же волосы. Да, да, такие же у Алеши! Очень теплые, мягкие, возьмешь на ладонь — и сразу провалятся...» — Она улыбнулась, полузакрыла глаза. — «А ведь он красивый у меня, прямо хорошенький. Даже и не муж — одуванчик какой-то! И всё эти волосы. Ах, эти волосы...» Она почувствовала, как острый нежный комочек царапнул ей горло, а потом сделалось совсем хорошо. «Ах, эти волосы, волосы...» — повторила она опять про себя. А потом зашло в голову снова злое и горькое: «Я вот сижу здесь на этом нудном экзамене, а в это время, может, кто-то трогает их веселой женской рукой... Но нет, нет! Надо выбросить из себя эту чушь!» — приказала она сама себе, но ничего из приказа не вышло. Настроение было уже испорчено. Она вспомнила про ту анонимку. И сразу рана открылась. Да она и не зарастала. И Людмила Максимовна снова увидела, как наяву, тот высокий стремительный почерк с наклоном влево для конспирации. И тот синий конверт с красной маркой-квадратиком тоже увидела. И у ней сразу больно дернулось сердце, сбилось дыхание. «О господи, господи, зачем мне это, зачем...» — шептала душа, но видение не проходило, и буквы снова и снова вставали плотными злыми рядами и шли прямо на нее, наступали: «Хорошенько следите за своим мужем. У него в десятом цехе — любовь. Нам обидно за вас. Резеда.» А слова-то какие? А подпись? И что это за цветок такой — резеда? Наверно, хороший... У Людмилы Максимовны дрогнули губы, и, чтобы скрыть свои чувства, она подошла близко к окну. День угасал. И небо уже стало темнеть и сереть, еще час-два — и солнце пойдет к закату, а там уже ночь — очень длинная, беспокойная, когда нет ни сна и ни отдыха... Тогда муж тоже пришел поздно ночью, сказав, что задержался на заседании. Она не хотела передавать ему тот конверт, но за чаем не удержалась, спросила: «Алеша, у вас есть на заводе десятый цех?» Он удивленно поднял брови: «Есть, конечно, а что?..» Он ответил очень спокойно, бесстрастно, как будто она спросила об оторванной пуговице или о какой-нибудь ерунде. И тогда она подала ему конверт. Муж, ничего не соображая, долго вертел перед глазами эту бумажку, а потом, что-то поняв, стал кричать на нее: дура, мол, интриганка. Разве можно верить какой-то грязной бумажке? «А я и не верю», — ответила она ему тихо, чуть слышно, даже просительно как-то. После таких слов любой бы. успокоился, а мужчина — тем более, но муж закричал еще сильнее, даже голос сорвался. И дошло до нее: а ведь он, наверное, притворяется. Очень естественно притворяется — не придерешься. И она его осадила: «Алеша, тебе бы играть в провинциальном театре. Там тоже кричат всегда, машут руками». На это он ответил хмуро, сквозь зубы: «Ты сама дура старая, провинциалка». И тогда она вцепилась ему в рубашку и стала тянуть ее на себя — рубашка трещала, а она приговаривала: «А ну повтори! Я, значит, старая, старая?..» Неужели это было? Даже теперь все еще стыдно, невыносимо... И с тех пор в доме начался ад. Он и сейчас не прекращается. И даже студенты догадались об этом, узнали. Да и в маленьких городах разве скроешься?.. Она взглянула на Зою Денисову. Та смотрела на потолок и тараторила. Людмила Максимовна прислушалась: студентка излагала материал правильно и последовательно, и все факты увязывала с современностью. «Да где же она достала такую грамотную шпаргалку? А может, она сама вспомнила?.. Но нет, нет, — улыбнулась Людмила Максимовна. — Да и что вспоминать, коли не было в голове». И тут же она оборвала себя: «Ну почему я такая подозрительная? Это все он, он! Да, это муж сломил меня окончательно. И детей у нас все еще нет да и будут ли — это вилами на воде... Я ведь уже старая, очень старая, через год мне будет тридцать один...» В этот миг студентка вопросительно кашлянула, и Людмила Максимовна недовольно передернула губы. И голос у ней вышел сухой, как будто с песочком:
— У вас всё, Денисова?
— Все, что знала, рассказала.
— Тогда давайте вашу зачетку. «Удовлетворительно» вас устроит?
— Конечно, Людмила Максимовна! Стипендия мне не нужна.
— Отец, что ли, прокормит? — Глаза у ней раскрылись шире, повеселели, и это сразу заметила Зоя Денисова.
— Отец у нас хороший! Он у нас целый город прокормит. Недавно получил новую машину. Он же — шофер-дальнорейсовик. Как футболист живет: три дня дома, а месяц — на воле.
— Значит, как футболист... — рассмеялась Людмила Максимовна.
— Это мама его прозвала. А он добрый — не сердится.
— Ну хорошо, Денисова. Я вас больше не задерживаю. А кто у нас следующий?
Следующей была Таня Инсарова. Она выглядела настоящей красавицей. Очень высокая, стройная, с тяжелой косой до пояса... Людмила Максимовна смотрела на нее и завидовала: вот бывают же такие чудесные волосы. Это же счастье, счастье, а Таня, поди, и не ценит...
— Значит, начнем с первого вопроса?
— А как же! Конечно, с первого! — Таня стала раскладывать по столу свои записи.
— Я план ответа составила. Можно по плану?
— Не возражаю. Только прошу говорить по существу. А если не знаете — признавайтесь сразу...
— Вы что, Людмила Максимовна! Я билет знаю, честное слово. Значит, так... — Но не успела она сказать и трех слов, как в дверь стал кто-то заглядывать, и дверь заскрипела, заколыхалась. Этот скрип раздражал и давил на нервы. Людмила Максимовна не выдержала, незаметно подошла к двери. Но там все равно услышали и заметили, потому что сразу же раздался топот и смех. Она посмотрела вопросительно на студентку. Таня потупила глазки. Потом медленно подняла их и покраснела. И вдруг призналась:
— Вы простите... Это Алеша. Болеет за меня, даже отпросился с работы.
— С какой работы?
— Да он же с машиностроительного... Через десять дней ему в армию — весенний призыв.
— Значит, вы дружите?
— Ой, даже не знаю. Алеша ведь еще не серьезный. Вот пришел поболеть...
— Он не болеет, он просто мешает. И экзамены — не хоккей.
— Вы правильно говорите, Людмила Максимовна. Но Алеше не хватает серьезности... — Она опять покраснела и сильно заморгала своими густыми ресницами. «Неужели свои у ней, не приклеенные?» Она еще раз взглянула на Таню и глубоко-глубоко вздохнула. «Значит, и у этой — тоже Алеша. Эх, ты, Алеша, Алеша...» — повторила она несколько раз родное имя и стала слушать студентку. Голос у Тани был густой и наполненный. Такие голоса бывают только у людей очень здоровых, уверенных, да и материал она, кажется, знала. И скоро слова ее слились в один сплошной поток, густой и безудержный: на Таню нашло вдохновение. «Но осажу-ка, — подумала Людмила Максимовна. — Все-таки многое у ней не на тему. Я не позволю заговаривать зубы... А впрочем, жаль ее — такая красивая, статная и еще влюблена. Но все равно!..»
— Инсарова, вы уклоняетесь в сторону. Прошу вас — зачитайте ваш первый вопрос.
— Сейчас, сейчас... — откликнулась Таня, но сама и не подумала останавливаться. Наоборот, ее голос усилился, и она еще быстрее полетела на своих горячих конях. И скоро все смешалось в этом ответе: и имена, и даты, и события... Все смешалось и спуталось в какой-то диковинный странный клубок, и он кружился, метался по аудитории: голос Тани достиг уже самых отчаянных, немыслимых нот, еще секунда, минута — и все, наверное, треснет, рассыплется... И Людмила Максимовна решила вмешаться:
— Инсарова, вы поэму «Демон» не знаете? Не читали со сцены, припомните?
— Вы о чем? — Таня стала бледнеть.
— А о том, дорогая, о том. Я вам про картошку, а вы — про горох. Или вы издеваетесь?
В этот миг с диким шумом открылась дверь, как будто в нее ногой ударили. Людмила Максимовна чуть не задохнулась от возмущения, но что-то ее удержало, остановило... На пороге стоял высокий, светловолосый парень, удивительно похожий на мужа. «Да они же как близнецы... И тот, мой Алеша, и этот. Господи, да их же не различить!» Людмила Максимовна даже поднялась со стула, но волненье не проходило... А потом она разглядела, заметила, что парень держит букет сирени. Букет был огромный, живой, неохватный. Парень смотрел то на Людмилу Максимовну, то на Таню, и в его продолговатых синих глазах ходило веселье. А потом он шагнул прямо к столу и сказал твердым радостным голосом:
