Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый
В кузнечный цех повалили со всего завода слесари, токари, сверловщики, сварщики. Кто издали, молча приглядывался к их работе, сравнивая с работой других кузнецов, кто подходил поближе, задавал вопросы, входил во все тонкости. Одним из первых, — на всех парах, как он сам выразился, — прибежал Алеша Сидорин. Котельниковы по новому методу ковали деталь с минимальным допуском. Это приводило Сидорина в восторг.
— Понимаете, вы и мою производительность увеличиваете. И здорово! А главное — меньше металла в стружку уйдет. Мирово получается!
Сулейман Уразметов не утерпел и тоже отправился в кузнечный цех посмотреть, как справляются Котельниковы со своей новой затеей.
Братья Котельниковы работали во второй смене. Чтобы не мешать им, Сулейман остановился, заложив руки за спину, немного поодаль. Он то наблюдал за огромными молотами Котельниковых, то оценивал работу других кузнецов — их было здесь человек десять. Прежде всего он отметил вот что: на фоне захламленного, беспорядочно заваленного разными деталями и огромных размеров листовым железом цеха глаз приятно поражали чистота и порядок у молотов Котельниковых. Ни одной лишней, ненужной детали, ни куска металлического лома на полу. И пылающая жаром нагревательная печь стояла как-то иначе, чем у других, ближе к молоту и удобнее. Но главное было не в этом. Сулейман залюбовался легкими и точными движениями старшего Котельникова. Казалось, он работал играючи. А огромный молот как бы послушно смотрел в глаза хозяину, — так точно и красиво мял он раскаленное добела железо, которое вертел клещами Котельников.
«Артист!» — восхитился про себя Сулейман. Понимая толк в настоящей работе, зная по себе, как много дает она уму и сердцу, он умел всей душой восхищаться искусной работой других.
Котельников остановил молот, поставил на пол готовую деталь, смахнул рукавом пот со лба и, сняв рукавицу, подал Уразметову руку.
— И ты пришел, Уразметыч, — сказал он, хитровато прищурив свои кошачьи глаза. — Я думал, не придешь. Уразметовы — народ гордый.
— Ты так думал, а я эдак решил, — с задорцем улыбнулся старый токарь. — Молодец… Мастер своего дела!..
Котельников, довольно поглаживая бороду, повернулся к печи. Красный отблеск ревевшего в печи пламени лег на его заросшее волосом лицо. Борода будто вспыхнула, став из рыжей огненно-красной. И как красиво было в эту минуту его воодушевленное, светящееся умом лицо!
«Премию директор дал правильно!.. И благодарность объявил правильно, — рассуждал сам с собой, шагая к дому, Сулейман. — Ничего не скажешь, артист высшей марки этот бородач. Но, чтобы бить во все колокола, не вижу особой причины… Ой, испортят человека, руки останутся у молота, а душа пойдет колесить по заседаниям. И получится ералаш. Да, жаль будет, коли испортят человека. Мастер классный!»
С того вечера Сулейман потерял покой. Снова и снова возвращался он мыслью к Котельниковым, вспоминая мельчайшие подробности. Но, думая о Котельниковых, Сулейман чувствовал, что где-то глубоко в подсознании зарождались в нем другие мысли. Неясные, тревожные, они с каждым днем все завладевали им. «Что бы это такое могло быть? — недоумевал он. — Зависть?..» Да, он завидовал Котельниковым, но это была хорошая зависть, желание добиться того же, что и они. Однако этим еще не объяснялось большое, сложное чувство, которое рождалось в нем. Он вроде был недоволен чем-то, чего-то не хватало ему. Несколько раз он порывался поговорить с Иштуганом и все не решался. Еще засмеет, скажет: рехнулся старик.
Как раз этими днями Гаязов попросил Уразметова зайти в партком.
— Посоветоваться хочу по одному вопросу, Сулейман-абзы, — сказал Гаязов, когда тот после смены пришел в партком и уселся напротив него. — С опытом Котельниковых, вероятно, знакомы уже? Ну и как?
— Здорово работает бородач. Артист своего дела.
— А об их почине что скажете, Сулейман-абзы?
— О почине?.. Подумаешь, тоже почин! Не слишком ли много шуму, товарищ парторг? Испортите человека. Мастера бы не убить.
— Разве?.. А у парткома другое мнение составилось, Сулейман-абзы. Нам бы хотелось почин Котельниковых распространить на весь завод… Погодите, не торопитесь с выводами, сейчас объясню. — Гаязов достал из ящика стола лист бумаги. — Вот они тут подсчитали, Сулейман-абзы, хотят план тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года выполнить за шесть-семь месяцев. Вы скажете — бахвалятся? Нет, Сулейман-абзы, подсчет точный. Вполне реальный. Вам известно, что увеличение плана влечет за собой набор около трех сотен новых рабочих?.. Дело не только в том, что надо найти эту рабочую силу, хотя это тоже не легко. Но ведь новым рабочим надо будет дать станки, выделить рабочее место, что вынудило бы нас немедленно приступить к расширению цехов, если не к постройке новых. И это в условиях зимы. Не говорю уже о средствах, которые потребуются для этого. Сами понимаете, здесь миллионами пахнет. Да и времени сколько уйдет. А если нам удастся распространить почин Котельниковых на весь завод, если весь наш коллектив дружно подхватит его, мы сумеем выполнить план без дополнительного набора рабочих, не расширяя цехов, то есть сэкономим миллионы государственных денег. Вот чем дорог их почин, Уразметыч.
— Да, — протянул Сулейман, почесав затылок. — До этого я не додумался!
— На почин Котельниковых, Сулейман-абзы, надо смотреть с точки зрения государственной. Вот что пишет об этом Владимир Ильич. — Гаязов открыл заложенный закладкой коричневый том Ленина: — «Коммунизм начинается там, где появляется самоотверженная, преодолевающая тяжелый труд, забота рядовых рабочих…» Слова «рядовых рабочих» у Ленина подчеркнуты… Так вот, «…забота рядовых рабочих об увеличении производительности труда, об охране каждого пуда хлеба, угля, железа, — эти слова у Ленина тоже подчеркнуты, — и других продуктов, достающихся не работающим лично и не их «ближним», а «дальним», т. е. всему обществу в целом, десяткам и сотням миллионов людей…»
— Да-а! — Сулейман задумался. Стало как-то неудобно за свои ночные размышления. О человеке думал, а о государстве, выходит, забыл.
Положив книгу на край стола, Гаязов продолжал:
— Сейчас мы намечаем поставить перед руководителями цехов следующую задачу: добиться такого положения, чтобы каждому рабочему выдавался на руки его месячный план и квартальный. А с нового года также и годовой по каждому станку.
— Это было бы замечательно! — воскликнул Сулейман. — На что лучше — видеть перспективу. Да… боюсь, не выйдет ничего из этой затеи. Дневное задание и то приносят обычно к концу смены. Мы с ним ознакомиться-то как следует не успеваем.
— В том-то и беда, Сулейман-абзы, что задание стало пустой бумажкой. А надо, чтобы оно стояло в центре внимания. Ну да ничего, наладим, все наладим, Уразметыч.
— Очень уж медленно раскачиваются плановики. Не мешало бы пошуровать хорошенько в плановом отделе.
— И пошуруем. А к вам, Сулейман-абзы, просьба такая. Механический цех — самый крупный участок у нас, решающий. И потому почин Котельниковых должен найти там самую, что называется, горячую поддержку. Надо бы подать пример. И сделать это лучше кому-нибудь из рабочих цеха. В ближайшие дни Котельниковы выступят с призывом. Было бы очень кстати, если бы и вы к ним присоединились. А на собрании подхватили бы всем коллективом.
Сулейман снова задумался. Нелегкую задачу задал ему парторг. Смутившись, он машинально чертил жестким ногтем по столу.
— Вот что, Зариф, — проговорил он наконец, тряхнув головой. — Пусть Котельниковы одни подписывают призыв. Они заслужили это право. А я первым подхвачу их почин.
— Вот и хорошо. Договорились, значит, — сказал Гаязов, сияя своими выпуклыми глазами. — Спасибо, Сулейман-абзы.
— Спасибо после будешь говорить. Сначала надо показать себя на работе.
Выйдя на улицу, Сулейман с удовольствием глотнул холодного воздуха. Ему стало вдруг легко-легко. Словно чья-то невидимая рука сняла с души мучившее его все последние дни чувство неудовлетворенности, недовольства собой. Для него стало ясно, чем он должен заниматься сегодня, завтра, послезавтра. Пришло то, чего ему так недоставало все это время, — пришло вдохновение.
Домой Сулейман возвращался чуть не бегом. Со свойственной ему неуемной энергией он тут же собрал «экстренное домашнее совещание» — призвал сноху, сына, коротко передал им свой разговор с парторгом. Глаза его горели, лицо светилось, движения были порывисты.
— Есть у меня, дорогие мои, — поделился он, — одна деталь — крышка корпуса сальника. Давно она не дает мне покоя. Помогите одолеть ее. Поможете, га? Как раз сегодня мне их целую партию принесли. Штук пятьдесят! На целый месяц работы… Ежели придерживаться существующей технологии, я должен обрабатывать эти детали каждую по отдельности, пока не доведу до полной готовности. А у меня, — старик спрятал улыбку в усы, — сверлит в мозгу мысль: нельзя ли здесь сообразить маленький поточек? Назиров на большой поток замахнулся, а у меня будет маленький, га?.. Сначала обрабатывать все детали по одному виду работы, потом по другому, потом по третьему?.. Как ты считаешь, Иштуган, стоящая мысль, га? Говори, у тебя голова вон какая ученая… — Но сам не дал сыну даже рта раскрыть. — Понимаешь, по старой технологии мне приходится бесконечно менять резцы, часто заменять деталь, мучиться с доводкой точности… А все это время съедает. Если же обрабатывать по моей технологии, куда быстрее дело пойдет. Вон смотри: уменьшится количество инструмента в установке — раз; сократится время на отвод и поворот резцедержателя — два. Так? Дальше… Сократится количество замеров. Произвел замеры первых деталей, а дальше крой на память, по нониусу…
