Чудесное мгновение - Алим Пшемахович Кешоков
«Не происходит ли то же самое и с Узизой? — соображал теперь хаджи. — А если это так, то не применить ли то средство, какое аллах показал мне на пути к святому гробу пророка?»
Мулла еще не закончил обряд, а Инус уже знал, что ему делать с женой. Заключительные же слова муллы подтвердили Инусу справедливость его решения.
— Злой дух вселился в нее, — со вздохом сказал мулла.
— Я так и думал.
— Да, это так. Эта болезнь неподатлива, может и в голову ударить… но… аллах милостив. Я пришлю для нее амулет. Амулет зорко смотрит в сердце. Шайтан очень боится такого амулета.
— Да будет аллах твоим другом. После утренней молитвы я сам зайду к тебе за амулетом.
Ни молитвы, ни амулет муллы не принесли больной облегчения. Тогда, прежде чем пойти на последнюю меру, Инус пригласил знахарку Чачу.
Знаменитая знахарка, сухая, желтолицая старуха, с седыми усиками на сморщенной губе и грубым, мужским голосом, пришла, кутаясь в черный шерстяной платок, концы которого свешивались до пола. Под этим платком она прятала приношения. Из-под него же достала какие-то предметы, необходимые для колдовства, затем осмотрела все углы, заглянула в ящики старинного комода, очевидно приглядываясь к ценностям в доме больной, и с таинственным бормотанием наклонилась над Узизой.
— Ах, бедняга! Чтоб ты приняла мою душу! Вижу, болезнь твоя не из легких, но я помогу тебе, выгнать и ее можно. Почему хаджи не позвал меня раньше?
— Аллах да продлит твою жизнь… Это я не пустила его. Все думала — пройдет.
— Дочь лавочника Фицы болела этой болезнью, а теперь, видите, здорова. Также и Талиба… Болит? — знахарка ощупывала больную.
— Нет, Чача, ничего не болит. Душа моя как бы в чужом теле… Сны дурные… Один мне путь, и не увидеть мне больше ни сестры моей Урары, ни сирот племянников…
— Извечны пути исцеления! Хаджи, приподними ее. Она еще прильнет к водам Аргудана и Уруха.
С трудом хаджи приподнял грузное тело, под которым скрипела кровать. Тем временем Чача выбрала из очага на сковородку угольки. Вынула из-за пазухи черные свалявшиеся волосы, посыпала их каким-то порошком, извлеченным из потайного кармана под юбкой, и вдруг бросила на голову Узизы войлочную попону. Из-под покрывала вместе с дымом распространился удушливый, отвратительный запах, — о, это было хуже дыхания муллы! Больная попробовала освободиться, рванулась, но знахарка твердой рукой держала ее голову, приговаривая:
— Терпи, терпи! Да поразит его тха! Хаджи, держи край войлока!
Из-под войлочного покрывала неслись мучительные стоны, хрип, мольба о пощаде. Знахарка запустила руку под войлок и привычным жестом разгребла угли.
— Терпи, свет очей моих, терпи! Вытравим самые корчи твоей болезни. Да поразит его тха!
— Ради аллаха… — умоляла Узиза.
Инус и тот дрогнул, но продолжал помогать знахарке.
— Потерпи, Узиза, — просил он с состраданием в голосе.
Голова больной откинулась, руки упали, она замолкла. Комната наполнилась невыносимой вонью. Лицо Узизы в венце волос стало мертвенно-бледным.
— Ничего, хаджи, теперь ей полегчает, — успокаивала знахарка.
Когда к утру Узиза очнулась и опять увидела перед собой Чачу, у нее хватило сил лишь прошептать:
— Пощадите меня. Дайте умереть…
Но несчастной предстояло еще одно испытание.
Видя безрезультатность всех мер, хаджи, не мешкая больше, приступил к делу. Он сообщил жене, что недавно ему прояснился истинный смысл того, что пришлось увидеть однажды на пути к черному камню Каабы, и он не смеет идти против откровения. Он будет лечить ее сам, чего, несомненно, и желает аллах.
— Делай что хочешь, все равно я умираю, — шептала обессиленная Узиза.
Бык был зарезан. Лучшие куски получили мулла и старшина, по доброму куску досталось почтенным старикам. Шкуру, еще свежую и теплую, хаджи втащил в дом.
— Доверься мне, жена, не сопротивляйся.
Он туго запеленал больную в сыромятную кожу да еще обвязал ремнями. Снова удушливые испарения и невыносимый запах мучили Узизу; кожа, ссыхаясь, все теснее сжимала ее тело.
Нечто страшное возвышалось на кровати — туша вола с женской головой.
Наутро Узиза взмолилась:
— Хаджи, в какое железо ты заковал жену? Пожалей меня, не мучай…
Но хаджи, отводя взгляд от умоляющих глаз Узизы, был непреклонен.
Больная стала бредить. Ей казалось, что ее заживо хоронят.
— Освободи меня, хаджи! — плакала она. — Освободи, если ты мусульманин! Заступись за меня, Урара! Помоги, Инал! — как будто могли услышать ее и чем-нибудь помочь сестра-вдова и подросток-племянник.
Хаджи не тронулся с места.
Наконец стоны больной стали так громки, что их услышали в доме Баташевых. Маленький Тембот испуганно прижался к матери.
— Пойдем, Думасара, посмотрим, что с соседкой, — предложила старая нана.
Инус, строгавший на пороге палку, встретил женщин недружелюбно, но в дом впустил. Когда же испуганные тем, что они увидели на постели вместо Узизы, женщины со слезами начали просить хаджи освободить больную, он грубо оборвал их:
— Не для того аллах дал вам носы, чтобы вы совали их не в свое дело!
— Будь милостив, святой человек, — она умирает…
— Уходите!
— Дай больной умереть спокойно, — не отставала Думасара. Всегда веселая и учтивая, адыгейка в волнении мешала кабардинские слова с адыгейскими.
— Мы пойдем позовем народ. Виданное ли дело, чтобы в шкуру быка зашивали человека!
— Я выгоняю из нее злого духа.
— Ты, хаджи, выгони из себя шайтана, который подстрекает тебя к таким действиям.
— Вон! — закричал хаджи. — Вон с моего двора, иноплеменка! Я доберусь до твоей души!
Но Думасара не успокаивалась:
— Нет, аллах не оставит беззащитной бедную страдалицу, тебя же, злой человек, не напрасно называют Сучковатой Палкой.
Женщины ушли, но разволновавшийся Инус не находил себе места. Он понимал, что Думасара не успокоится на том. Что делать? Разрезать шкуру и освободить Узизу, как требуют соседи? Сейчас Думасара вернется с другими людьми… Но тогда выходит, что он напрасно загубил такого славного быка, — нет, надо быть хозяином в своем доме! «Никого не впущу больше», — решил хаджи, и вовремя: он опять услышал голоса
