Когда взрослеют сыновья - Фазу Гамзатовна Алиева
— Если ты не уважаешь обычаев чужого аула, тебе лучше не переходить границу, — сказала она надменно. — В нашем ауле мужчина всегда уступает дорогу женщине.
— Нет, нет! — вскинулся Абдулла. — Я готов соблюдать ваш обычай, даже если тебе надо будет перешагнуть через мой труп и наполнить этот кувшин моей кровью.
И Абдулла отскочил в сторону, да так, что чуть не угодил в пропасть.
Девушка вскрикнула и схватила его за руку. Но тут же отдернула руку, словно обожглась. И быстро-быстро зашагала по тропинке.
Абдулла тоже испугался, но, конечно, не подал вида. Он отдал бы сейчас все на свете, чтобы только удержать ее хоть на минуту, чтобы еще раз увидеть, как от страха за него кровь отхлынула от ее лица, как, мгновенно утратив свою холодность и надменность, оно стало простым и милым. Абдулла уже забыл, зачем он шел в аул Загадка, и только оторопело смотрел вслед удаляющейся тонкой фигурке.
Опомнившись, он бросился следом и догнал девушку уже у родника, когда она, склонившись, зачерпывала воду.
Увидев в колеблющейся воде родника рядом со своим отражением его лицо, она вздрогнула и отпрянула, но тут же овладела собой. Однако Абдулла заметил, что рука ее чуть заметно вздрагивает и потому вода не попадает в кувшин, а льется мимо. Два лица, мужское и женское, отражались в прозрачной воде родника, ломались, наплывали друг на друга и снова расходились.
«О, если бы так было всегда!» — подумал Абдулла.
Но девушка наконец выпрямилась.
— Как ты испугал меня там, у пропасти! — сказала она, поднимая на плечо кувшин.
— Неужели моя смерть опечалила бы тебя? — с надеждой в голосе спросил Абдулла.
— Не-е знаю… Только колени у меня до сих пор дрожат, — призналась девушка. — А вот здесь больно, — и она положила свою ладонь на левый бок под упругое яблоко груди.
— И у меня! У меня тоже здесь болит! — радостно воскликнул Абдулла, словно он сделал открытие, важнее которого нет ничего на свете. — И еще горит, словно там огонь из очага Хандулай, что топится три дня без передышки. Скажи, как тебя зовут?
— О, какой ты странный! — воскликнула девушка, глядя на него с таким изумлением, словно перед ней был пришелец с другой планеты. — Разве у вас в ауле парень спрашивает у девушки ее имя?
— А почему бы нет?
— Какой ты смешной! Если она захочет, она скажет сама.
— А ты… ты хочешь? — задыхаясь, спросил Абдулла.
И тут же пожалел о своих словах, потому что девушка отвернулась и почти побежала по тропинке.
…В тот же вечер от своего деда Абдулла узнал, что в ауле Загадка издавна существует обычай: если девушка называет парню свое имя, значит, она тем самым признается ему в любви.
Всю ночь Абдулла не сомкнул глаз — он ворочался так, словно матрац его был набит не шерстью, а колючками. Глядя на луч луны, своевольно пробившийся в тесное окошко, он ясно видел не лунный луч, а тонкую звучащую струну от того родника, в котором она сегодня зачерпнула воду в свой кувшин и где в прозрачной струе так счастливо отразились рядом их лица. Наконец не выдержав, он вышел и стал подниматься в горы. Здесь, на воле, луна светила еще острее, еще ярче, и Абдулле казалось, что он, как канатоходец, поднимается не по земле, надежной, твердой и каменистой, а по тонкому лунному лучу, звучащему как струна.
Иногда, опомнившись, он спрашивал себя: «Скажи, Абдулла, куда ты идешь? И зачем ты туда идешь? Разве она сказала тебе свое имя? Нет и еще раз нет. Наоборот, она отвернулась и убежала от тебя».
«Звезда, скажи мне ее имя?» — спрашивал Абдулла.
«Разве это так важно, — отвечала звезда, — если оно горит в твоем сердце…»
«Горы, откройте мне ее имя!» — обращался Абдулла к горам.
И горы, словно кивая своими седыми головами, как мудрые старцы, собравшиеся на годекане[2], ответствовали: «Ступай к ней, как идут к самой далекой вершине. Пусть твой путь лежит через колючие кустарники и глубокие ущелья, через непроходимые обвалы и гремящие водопады, сквозь ночную мглу и дневные облака… Переплыви бурные потоки, пройди вековые льды и завоюй эту вершину. Ведь ты мужчина гор. Ступай!»
Так размышлял Абдулла. И вот уже небо порозовело, стаял лунный диск, тьма расползлась по ущельям, и он увидел цветущий куст шиповника и узнал то место, где вчера встретил ее.
Но что это? Явь или игра его возбужденного воображения?
На узкой кривой тропинке, что как обнаженный меч висела над пропастью, стояла она и тихо говорила сама себе:
— Ну да, вот это место. Здесь он отступил и чуть не упал в пропасть. Вот и куст шиповника, за который он схватился рукой. Вот и цветы примяты, и лепестки осыпались на тропинку… Ах, зачем я не сказала ему свое имя?!
Абдулла зажмурился и открыл глаза. Снова зажмурился и снова открыл.
— Ой, кто здесь? — вскрикнула девушка. Она отпрянула и, наверное, упала бы в пропасть, если бы сильные и ласковые руки не подхватили ее.
Купол неба качнулся, шар земли закружился под ними. И семь родников любви и верности протянули им свои горящие струны…
…Отец Абдуллы, Шамсудин, слыл в ауле Струна человеком разумным и рассудительным. И главное, он не кичился своим умом, не выставлял его где надо и не надо, а умел подавать вовремя, как нужное блюдо к столу. Горячиться, словно река, выходящая во время ливня из берегов, было не в его натуре. Принимать скороспелые, необдуманные решения — не в его привычках.
Поэтому, когда его сын неожиданно привел домой девушку с лицом нежным и розовым, как цветущий куст шиповника, Шамсудин не бросил в лицо сыну ни слова упрека, хотя сразу понял, какой бедой это грозит не только их семье, но и всему роду, а может, и целому аулу. Но если чаша разбилась, упреками ее не склеишь.
— Я догадываюсь, что эта красавица из аула Загадка, — сказал он. — Чья ты дочь?
— Она дочь мастера Гаджикули! — ответил за девушку
