Рустам Валеев - Браво, молодой человек!
А каково сейчас Ильдару, вдруг подумал он, тоже, небось, жарко приходится? За проходной, метрах в двухстах, строится огромный второй цех обжига. «Но это не то, что у вас! — смеется Ильдар. — Это будет во какой цех! Не то, что у вас!»
Что ж, я Магнитку не строил, хвастать мне особенно нечем. Но я кое-что сделал на этом заводе, и я, как-никак, ветеран.
«Это будет во какой цех!» Что-то знакомое в этих словах, что-то похожее слышал Рустем от Галкина; тогда Ильдар еще пешком под стол бегал. Это он умел, Галкин! В самом деле, о Тихгороде и знать не знают где-нибудь на Ангаре или в пустыне Кара-Кум, но те, кто тянет высоковольтные линии, те знают — есть такой Тихгород, в котором действует славный заводец. Галкин видит этот заводец могучим, чуть ли не единственным, успешно снабжающим изоляторами все высоковольтные линии во всех краях государства.
Медленно идет к известности и славе заводец. Но злости и недоверия к Галкину нет, потому что он сам и мечтает и вкалывает не меньше любого парня и, главное, верит, верит!
А ведь когда начинал он, здесь стояли развалюхи-мастерские, а теперь, неразумный братец, конечно же, есть тебе чем хвастать. И ты видишь уже не фарфоровые, а стеклянные, легкие, прочные, красивые изоляторы (над которыми, кстати, бьется всю жизнь Георгий Степанович). Второй цех, поговаривают, станет опытным — там и начнут колдовать над стеклянными изоляторами, и тебе, конечно, грезится-мечтается о том мастерстве-колдовстве…
2Он заметил, что Оська, стоящий у крайней, начальной, позиции, то и дело взглядывает на него не то испуганно, не то смущенно.
— Что-нибудь случилось? — спросил Рустем, подойдя к нему.
— Да нет, — ответил Оська и кивнул на пламя в окошечке топки. Оно билось чисто, напористо, все было нормально.
— Там человек вас ждет, — сказал Оська, — за проходной. Давно уж стоит.
Рустем не ответил, постоял, глядя на пламя, затем вялым тяжелым шагом двинулся к выходу.
Он сидел за проходной на пыльной гусиной травке, старый родной блудный отец, — положив локоть на скамейку и прямо протянув ноги в ветхих сандалетах. Увидев Рустема, он не поднялся, только чуть подобрал ноги и улыбнулся, тревожно и жалко.
Рустем опустился рядом, вынул сигареты, дал ему, закурили.
— Ты не торопишься? — спросил о н.
— Нет.
— Ты сам себе начальник, конечно. — О н помолчал, скривил серое испитое лицо, глубоко затягиваясь крепким сигаретным дымом. — Ты мне как друг, — улыбнулся о н опять тревожно и жалко.
Да-а, подумал Рустем, мы оба сейчас в таком возрасте, когда могли бы понимать друг друга и быть друзьями.
— Дело-то какое, — заговорил о н опять, — дело-то… Я видел в городе дочь… помнишь, на квартире жили, эвакуированные? Может, конечно, не она, только шибко похожа.
— Да, это Жанна, — сказал Рустем.
О н сильно задымил сигаретой, сигарета кончалась, жгла ему пальцы, он кривил серое испитое лицо.
— Одна? — спросил он хрипло.
— Одна. Капитолина Ивановна умерла. Там, на Украине.
— Слушай, сынок! — воскликнул о н, и Рустем вздрогнул. — Сынок! — И опять он вздрогнул. — Ты скажи мне правду!.. Сделала эта врачиха плохое нашему Шамилю? Брату твоему?
— Нет! — жестко сказал Рустем и поглядел ему в слабые старческие глаза.
— Вредительство ж было.
— Нет! — сказал Рустем. — А где ты был, когда умер Шамиль? — жестко спросил он.
О н закашлялся. О н долго кашлял, жалко сотрясаясь всем телом, легким, старческим, и долго потом тер ладонью глаза, нос, рот, размазывая по лицу слезы и мокроту.
О-о! Какие тяжкие, похожие на пытки, наказания придумывал Рустем этому человеку, когда хоронили брата и ждали отца, а отца не было!
Теперь он не смотрел на него. Он горько сожалел, что не сдержал упрека, позднего, теперь уже ненужного упрека.
— Как ты жил? — спросил он мягко, но в голосе его была только жалость, но не сострадание. — Как, если не понял, что время стало лучше? Стало лучше и кое-что объяснило нам? Как?
— Люди прежними остались.
Винить людей, подумал Рустем, винить людей в своих неудачах и несчастьях, и в собственных подлостях, и в собственном скудоумии — как это удобно!
— Мать стала другой, — сказал он, — и очень уж давно она стала другой, еще когда ты воевал. Она стала другой, лучше, а тебе показалось — хуже, ты ушел от нас. Теперь пришел…
— Я просто вернулся в город! — почти крикнул он. — Мне под шестьдесят, а когда люди стареют, они возвращаются в родные места, чтобы подохнуть!.. Ничего им больше не надо!
А что я могу тебе дать, подумал Рустем, что? Сказать помягче слово? Но тебе нужно то, чего никогда уже не будет — молодости, дружбы и согласия с матерью, старшего сына. Простить тебя? Но кто разрешит м н е простить тебя, если ты обидел нас в с е х?
— Пойду я, — сказал о н очень устало и стал подниматься. — Ты дай мне немного денег. Три рубля. — О н помолчал. — Отдам с получки.
Рустем не глядя протянул ему деньги, он взял не глядя и пошел, не попрощавшись. Рустем смотрел ему вслед, как шел он дорожкой, пролегшей мимо стройучастка, где подымался новый цех и где работала мать… выбрался потом сквозь бурьян к шоссе и поднял руку.
Рустем повернулся и увидел Ильдара. В руке у того была бутылка, бегал к роднику набрать воды.
— Кто это? — спросил Ильдар.
— Дай попью, — сказал он.
— Пустая, не видишь? — удивился Ильдар.
— Жаль, — сказал он.
— Я сейчас сбегаю. А хочешь, сбегаем вместе? Кто это?
— Это? — он задумался. — Знакомый, просто знакомый, и ты не приставай, Ильдарчик. Пойдем попьем.
— Что-то не видел я у тебя таких знакомых.
— Не приставай. — Он обнял братишку за плечи и с мягкой, но неуступчивой силой тронул вниз, в овражек.
— Он был хороший солдат, — говорил Рустем и подталкивал Ильдара вниз. — Три ордена Славы…
— Давно была эта война, — сказал Ильдар, все-таки остановившись.
— Да, — сказал Рустем, — давно.
— Тебе сколько лет было, когда началась война?
— Когда кончилась война, мне было десять лет.
— Ого! — сказал Ильдар. — Это не так уж и мало, если учесть, что тогда я только родился.
— Идем же, попьем! — засмеялся Рустем и схватил его за плечи, притиснул к себе крепко, мягко оттолкнул.
Они скатились в овражек, легли на камни и долго пили студеную чистую воду, они подымали головы и оказывались совсем близко, смеялись и опять склонялись и долго, медленно пили студеную чистую воду…
3Рустем вышел из проходной.
Степь да степь кругом…
Прямой блещущей линией, перпендикулярно к тропе, утыкающейся одним концом в проходную, летит шоссе.
Путь далек лежит…
К каменному карьеру, откуда возят на строительство второго цеха бутовые камни, к растворному и бетонному заводам, дальше — к поселкам мясокомбината и ГРЭС.
Здесь в степи глухой…
Где вел свои непобедимые орды хромой Тимур, где гулял с вольницей Емельян свет Иваныч и тосковала Гульсаре, и умирал ямщик, и насмерть бились с атаманом Дутовым парни-краснозвездцы — здесь строится второй цех обжига. Вон над дощатой, успевшей побуреть под дождем и солнцем, под студеными и горячими ветрами оградой подымаются фермы, все выше и стены, и — если сдержит свое слово Панкратыч — будущей весной возникнет огромное здание, и оно тоже полыхнет в ночную степь, как полыхает сейчас огнями первый цех. И «ветераны» будут вспоминать, как мальчишками бегали на омут купаться через пустырь с глубокими водомоинами, мшистыми скальными кусками, дремучим бурьяном.
Ну, чем тебе не романтика?
Передай поклон родной матушке…
Родные матушки строителей не за тридевять земель, только перебежать мост, и на тебе — блинчики, пончики, борщи, лапша, охи, вздохи, двор, садик, кошка, собачка. Вот какая житуха у строителей славного завода. Не страна Лимония — ни подъемных, ни вольности общежитий, ни авралов, ни подвигов, ни породистых комаров, ни легендарных морозов, ни статей в газете «Правда».
Рустем прошел немного по тропе, потом свернул на дорожку, ведущую к стройучастку. Он увидел панелевоз, и шофер лежал в стороне на травке, прикрыв лицо кепкой, кран медленно нес над строительным мусором, над штабелями досок, над людьми, над стенами цеха белую посвечивающую на солнце панель.
День был на исходе, и это, видимо, последняя машина, она уедет, как только разгрузится, и на леса влезет сторож с огромной жердиной в руках и станет озирать окрестность, пока светло, и потом задаст храпака там же, на лесах, до утренней ясной зорьки.
Рустем искал взглядом Ильдара. Братишка позвонил днем в цех и сказал, что надо обязательно встретиться и что он будет ждать у проходной. Но у проходной он так и не появился.
Все-таки Рустем отыскал его. Тот стоял за глухой стеной, выходящей на пустырь, и с ним была целая команда, как-то угрюмо сплоченная, точно после крупного проигрыша.
