Николай Богданов - Партия свободных ребят
— Да мы тут все за Ильича, ведь он же за бедноту, значит, мы за него.
— А вот что это такое — пионер исполнительник!
В исполкоме, что ли, заседает?
— Ну, а чего ж, добьемся, и нас выберут, и мы заседать будем, эка невидаль какая…
— Нет, тут написано «исполнителен», — прочитал Данилка.
— А это чего?
— Исполнителен? А это значит, за что взялся, все исполнит!
— Ну, так это как раз по-нашему, мы разве чего не исполнили? Взялись за каждую шишку Гараськи наставить Никишкиным двояшкам по две — наставили! Взялись добыть у попа для бабки Агафьи мед — добыли!
Все законы разобрали — и все подошли. Стали разбирать пионерские обычаи. И тут дело оказалось сложней.
Как это — каждый день чистить зубы, когда ни зубных щеток, ни порошка в деревне и в помине нет! И для чего это такое правило?
— А чтобы зубы сверкали, — сказал Данилка.
— Да у нас и без того сверкают. Ну-ка, ребята, ощерь зубы! скомандовал Степан.
Все мальчишки показали зубы, и у всех они засверкали, как снег на солнце.
— А у кого черные, гнилые, того не принимать в партию, вот и все, решил Степан.
— Тебе хорошо так говорить-то, — пробормотал чуть не плача Урван. Он единственный, кто не ощерил рта. И все ребята вспомнили, что зубы у него черноваты… Вот так штука! Неужели зубы помешают такого лихого парня в пионерскую партию принять?
Заволновались, заспорили. Ни к чему не пришли, оставили вопрос открытым.
И еще поднялся спор — по поводу девчат. Партия пионерская, судя по всему, очень боевая, но зачем же в ней девчонки наравне с мальчишками?
— А разве Мама-каши не наравне с нами против Алдохиных дралась?
— Так ведь это она одна такая, а все девчонки, разве они вояки? На картинке-то вот мальчишка в красном галстуке нарисован, а девчонок в красных галстуках нет. Значит, им не полагается.
— Как же это — разве мою сестру Дуняшу не примем? — огорчился Данилка. — Ведь без нее не достали бы для моей бабушки поповского медку. Она по прозвищу хоть и Смирняша, а девчонка стоящая!
— Ладно, пусть побудет пока в подполье сочувствующей, а то мы ее примем, обнаружим в своих рядах — попадья ее и выгонит. Службы лишится, останется без пропитания, — сказал Степан.
Ребята с ним согласились.
После собрания занялись добычей горна, барабана, галстуков и знамени.
Страшный помгол
Настоящий горн, конечно, ребята не достали, но коровий рог отдал им пастух Лукаша охотно.
— Мне он ни к чему. Губы натер. Да и бабы ругаются, больно громко, говорят, трубишь, словно мертвых пробуждаешь. Просят играть поласковей. Буду наигрывать на деревянной дудочке, на жалейке.
Отец Степана был знаменитым рожечником и научил Степу играть сбор и тревогу. Он когда-то в кавалерии служил. И военные сигналы мог играть даже на коровьем рожке.
И барабан раздобыли. Выручил дед Кирьян. Как узнал, на что он им нужен, так обрадовался, молодость свою вспомнил, как он еще в турецкую войну барабанщиком был. Впереди всего полка в атаку шел. Старик прослезился и стих прочел:
Барабанщик, бей тревогу,Живо на ноги, солдат!Валят турки по дороге,Дико таборы галдят.
И не только сделал барабан, натянув на старое ведро сыромятную кожу, даже научил барабанить выструганными из березы палочками.
Галстуки вырезали ребята из знаменитой «мумуаровой» юбки. Пожертвовала ее бабушка Агафья своим защитникам. Сама из сундука достала, сама на куски разрезала и любовалась, как красиво переливается шелк на груди у ребят. Топорщится немного, жестковат, ну ничего, зато ярок цвет!
А вот с красной материей для знамени оказалось не так просто. Где ее взять? У Агафьи больше не было. В бабушкиных сундуках многие ребята видели красные домотканые юбки. Но попробуйте-ка сделать знамя из бабьей юбки.
Узнают кулацкие дети — засмеют.
Догадка пришла скорому на дела Урвану. Он первый сообразил, где взять знамя.
— Поручите мне, ребята, я такую материю достану, как пожар, а где — не спрашивайте.
Ребята поручили.
И в первую же ночь Урван, прихватив с собой смелого Павлушу, отправился добывать красную материю не куда-нибудь, а прямо в сельсовет.
Над сельсоветом висел небольшой красный флажок, но он давно выцвел и не привлекал Сережку, его соблазнила красная скатерть, которой накрывал свой стол председатель сельсовета Тимофей Шпагин в торжественных случаях, когда собрания проводил, когда регистрировал красную свадьбу, когда записывал новорожденных.
Урван решил, что пионерскому отряду эта материя нужнее. Чтобы Тимофей не обижался, Сережка сообразил, где ему достать замену для скатерти.
Урван вместе с Павлушкой забрался в церковную часовенку. Среди гробов, крестов и всякого церковного старья нашли кусок ризы красного цвета, очень подходящий для скатерти, серебром-золотом вышитый, завернули его — и в сельсовет. Проникнуть в окошко сельсовета было совсем нетрудно, оно ведь не запиралось. А вот шкафчик, где хранил Тимофей бумаги, плакаты, книжки, чернила с пером и скатерть, запирался на замок. Впрочем, Урван уже доставал оттуда тетрадки, книжки на раскурку в ночном и знал способ. Нужно было вынуть фанерку из дверцы и вставить обратно. Только и всего.
Так он и сделал. Павлушка сторожил, а Сережка доставал завернутую в старый плакат скатерть. Достал, завернул вместо нее кусок ризы и только хотел дать деру, как вдруг взошла луна, и при ее свете Урван увидел, что из угла ему грозит кулаками страшный, худущий мужик.
Сережка так и присел.
Зашла луна за облачко — мужик исчез. Показалась луна — и он снова возник над столом сельсовета.
— Ой, Павлушка, — прошептал Сережка, — кто это?
— Да это Помгол, — фыркнул Павлушка.
— Какой такой? Чего-то незнакомый!
— Так он же нарисованный. Видишь, под ним написано — Помгол. Это мужик такой, голодающий с Поволжья.
Засуха там у них второй год. Слыхал, как там люди бедствуют?
— Слыхал. А чего же он нам грозится?
— Он не грозится, он хлеба требует.
— За скатерть-то?
— Ну, ладно тебе, бежим, пока не хватились! Чудной ты какой, а еще храбрый… Плаката напугался! Мужик-то картинный, а не живой.
— Мне чего-то совестно стало. Ишь как он глядит-то, как будто мы его грабим, — пробормотал Урван.
Ребята вылезли в окно и удалились в некотором смятении чувств. Урвану вес чудился страшный мужик, грозящий ему высоко поднятыми руками.
И становилось не по себе при мысли, что ему будет, когда Тимофей хватится скатерти. Но у Сережки всегда так — сначала сделает, потом думает.
— Ребятам соврем, скажем, что скатерть выпросили, — предупредил он Павлушку.
Так и уговорились.
Утром сами выстругали древко для знамени, прибили к нему скатерть гвоздиками. Полюбовались. Хорошо, поднимешь над головой — так и пылает.
Хорошо, да не очень. Чего-то не хватает. Ясно чего — надписи нет: не сказано, чье это знамя и к чему зовет. Вышить бы на нем золотыми буквами такие слова: «Будь готов бить кулаков, попов и всех буржуев до полной победы коммунизма!» Или еще что, похлестче. Вот тогда бы оно веселей засверкало. Ну, это еще сделается, главное — знамя есть, вот что здорово!
Гнев Тимофея Шпагина
Однако совесть Сережку мучила. Его так и тянуло на место преступления. Чуть что — завернет к сельсовету и посмотрит, как там председатель, не хватился ли своей пропажи? Не гневается? Может, и не заметит подмены?
А глядишь, кусок ризы ему понравится, он вроде поплотней и с украшениями…
Давненько не стелил своей красной скатерти Тимофей Шпагин, не было подходящего случая. Но вот накануне жнитва получил председатель Метелкинского сельсовета от Председателя Совнаркома товарища Ленина письмо с просьбой помочь голодающим деревням Поволжья семенами.
Переговорил Тимофей с беднотой, посочувствовали комбедчики, а помочь не могли: сочувствие-то у них, а хлеб-то у кулаков да у зажиточных.
Решил Тимофей постелить скатерть, поставить чернильницу, разложить листы бумаги, вызвать всех имущих мужиков и под плакатом, с которого кричал о помощи голодающий крестьянин, взять обязательство и записать, кто сколько внесет хлеба из нового урожая.
В помощники себе пригласил Ивана Кочеткова как человека партийного.
Послал он Тимошку-тук-тук собирать граждан, достал из шкафчика все что нужно, развернул скатерть, расстелил и ахнул, увидев вышитые на малиновом бархате золотые цветы, серебряные кресты и прочие узоры. Тимофея аж пот прошиб. Вначале он подумал, что кто-то подшутил, так разукрасив его скатерть, но, разглядев, что узоры были сильно потерты, понял, что ее подменили.
В ярости он стукнул кулаком по столу:
— Издевательство! Кто посмел? Кто поднял руку на государственное имущество?!
