Николай Богданов - Партия свободных ребят

Николай Богданов

Партия свободных ребят

Выстрел в ночном

Однажды на свет костра, зажженного на берегу реки метелкинскими ребятами, приехавшими в ночное, вышел неизвестный человек в солдатской шинели внакидку, с тощим вещевым мешком за плечами. Он слегка прихрамывал, опираясь на тросточку, вырезанную из прибрежного тальника. Стоптанные сапоги были в пыли — по-видимому, шел издалека.

Но ни одна собака не брехнула на незнакомца, словно это был и не чужой человек.

Он полюбовался на тени ребят, отражавшиеся в реке, послушал, как вкусно хрустит сочная трава под зубами лошадей, пригляделся к деду-табунщику, восседавшему среди ребят. Огромная белая борода его казалась розовой при огне. Заломив шапку, дед с упоением рассказывал старую-престарую побаску про солдата-ловкача и обманутых купчих:

— Идет-бредет солдат, призадумался. Денег нет, табак весь, а есть хотца. Видит, под мостом ворона дохлая.

Взял ее на всякий случай, ощипал. Синяя, тощая, а бросать жалко… трофей! Вошел в город, подошел к богатым домам и давай под окошком выпевать: «А вот пава заморская, синяя, как слива угорская! Кто паву с приправой не едал, тот заграничного вкуса не видал. Отменно райская птица, цена не подступиться!» Заслышав такое, купчихи окошки открывают и друг перед дружкой цену набивают, зазывают солдата: «Зайди-ка, зайди, служивый».

Послушал путник, покачал головой и усмехнулся: во все времена хитрые старики табунщики, чтобы самим не заснуть да ребят потешить, рассказывали в ночном такие сказки-побаски. Две революции прошли, гражданская война недавно отгремела, и мальчишка вон в буденовке сидит, а дед рассказывает по-прежнему эту чепуху.

Не успел солдат это подумать, как в ночи раздался разбойничий посвист, топот коней, щелканье кнутов, и сидевшие у костра мальчишки вскочили с криком «Алдохины!» и бросились к своим лошадям. Только один, в буденовке, замешкался у костра. Он тоже порывался бежать, но наступал босыми ногами на полы длинной свиты, волочившейся по земле, и топтался на месте.

И тут его настигли всадники. Это были тоже мальчишки, на неоседланных конях. Они стали крутиться вокруг паренька в длиннополой свите и доставать его кнутами. Паренек отбивался уздечкой, закрывая глаза рукавом.

— Не уйдешь, Мама-каши-попробуй-нашей! — кричали всадники, наседая на него.

— Вы что, конями давить? — всхлипнул вдруг паренек и, выхватив из костра головню, стал тыкать в морды лошадей. Кони шарахались в стороны. Одна лошадь поднялась на дыбы, и всадник скатился с нее, как с горы.

Мама-каши насел на него сверху и стал колотить головешкой.

На помощь свалившемуся подскочили сразу двое и ударами кнутов сбили с паренька буденовку. При скупом свете костра путник увидел, как на плечи Мама-каши упали освобожденные из-под головного убора косы.

Один из всадников сразу воспользовался этим и, перегнувшись с коня, ухватил девчонку за косы и потащил за конем, как какой-нибудь дикий половец полонянку.

Тут незнакомец, несколько растерявшийся при виде внезапной мальчишеской драки, выхватил из кармана наган, крикнул страшным голосом: «Кончай базар!» — и выпалил в воздух.

И крик и выстрел ошеломили дерущихся, как гром среди ясного неба. Всадники повернули прочь и скрылись так же внезапно, как появились. А хозяева костра стали собираться к огню, кто на коне, кто пеши, кто утирая нос, кто прихрамывая.

— Это что ж такое? — сказал солдат, убирая в карман револьвер. — Это что же у вас делается на пятом году Советской власти?

Никто не ответил. Все ребята шумно дышали.

— Кабы не косы, я бы им показала, — отозвалась баском Мама-каши, заправляя волосы под буденовку.

— Кабы они лошадей в болото не загнали, мы бы им не поддались…

— А то мы спешенные, а они на конях.

— Я одного стащил за ногу, а это Макарка… батрак — у него кулаки мужицкие… Кабы он за нас был, мы бы кулачыо показали… — сказал лобастый мальчишка, отирая пот.

Все словно застеснялись, что незнакомцу пришлось за них вступиться и прекратить драку своим вооруженным вмешательством.

Немного о прозвищах

— А ну, давай все к костру. Да огня поярче. Поговорим толком, что к чему! — скомандовал солдат и, сбросив с плеч шинель, уселся на нее и стал закуривать трубку от красного уголька из костра.

Ребята подкинули хворосту, и костер разгорелся.

— Что, заехали на чужой выпас, что ли? В чужие луга? Это лощинка не вашей деревни?

— Наши это луга, — ответил лобастый, — и на той и на этой стороне Мокши, это все наше, метелкинское.

— Вы из Метелкина, значит. А эти откуда же, свистуны?

— Это не свистуны, это Алдохины. Они- нас вот уж с которого лужка сгоняют. Для наших, говорят, коней — где трава поровней, а по вашим, говорят, клячам вся полынь плачет!..

— И вы не можете справиться с захватчиками? Да много ли их?

— Не так много. Да больно уж они дружные, кулачье, как волчья стая.

— Значит, вы беднота, сиротство?

— То-то вот, у нас, почитай, у половины отцов нет.

Кто на германской, кто на гражданской войне пропал.

Вот Антошка-лутошка, так он даже отца не знает.

— Я мамкин, — улыбнулся мальчик, длинный, тонкий и белый, как ободранная липка-лутошка.

— А вот у Мамы-каши отец безногим с войны вернулся — не работник, ребят вовсе нету, одни девчонки… Вот и приходится ей с нами в ночное ездить.

— Странное у тебя прозвище, — удивился прохожий.

При этих словах девчонка надвинула поглубже на лоб отцовскую буденовку, прикрывавшую косы.

— А это у нее с детства. Ребятишек в дому было много, а каши на них было мало, вот она все и ревела: «Мама, каши» да «мама, каши». Так ее и прозвали. Настоящее-то у нее имя — Даша.

— У нас всякие прозвища есть — вон Сережка, а зовут его Урван. А по какой причине? Было такое дело: во время пожара курица обгорела, он ее лаптем стукнул, а из нее яичко выкатилось. Сережка подобрал да и говорит: «Ого, печеное, тепленькое», — да тут же и съел! Увидел это богатый мужик Алдохин и посмеялся: «Да ты, урван, у горелой курицы яйцо урвал». С тех пор и пошло.

Выяснилось, что лобастого паренька зовут Степка-чурбан — за бесчувственность: сколько его ни бьют, никогда не плачет. Одного мальчишку — Данилка-болилка, за то, что он болезный. Еще одного — Ванюшка-бесштан, ему до семи лет штанов не покупали, в рубашонке бегал.

Прохожий слушал и хмурился.

— Значит, вся беднота у вас с уличными кличками, а богатенькие с чистенькими именами?

Выяснилось, что у Алдохиных есть Гришки, Никишки, Петьки и Федьки, без всяких прозвищ. А если и прозвища — то ласковые, не насмешливые. Есть Манечка-беляночка, Танечка-красавочка, Ванек-гоголек.

— Что ж это, ваши богатенькие не только травы — хорошие прозвища присвоили? — Солдат выбил о каблук пепел из трубки. — Не годится, — сказал он, помолчав, — так не годится. Не за то мы боролись… Коммунисты у вас есть, комсомольцы?

— Есть один партийный. Председатель сельского Совета Шпагин. А комсомольцев в нашей деревне нету.

Были двое, да ушли на польский фронт и не вернулись.

— А для мальчишков-то партии нету, — вздохнул Антошка-лутошка, — не слыхали вы, дядя?

Солдат затруднился с ответом.

— Чего-нибудь должно быть, — сказал он. — Нельзя же ребят без организации оставить. Плохо без партии.

Кабы не было у нас партии большевиков, мы бы власть буржуев не свергли. Партия нас организовала. От четырнадцати держав отбились… Не то что от алдохинцев.

Потом огляделся и спросил, смотря почему-то в сторону:

— А что, ребята, дела изба на краю села? Собой невеличка, с петухами на коньке?

— С петухами? Мы их из озорства давно камнями посшибали, — выпалил простодушный Антошка-лутошка, который никогда ни в чем не мог соврать или схитрить.

— А изба цела, цела! — радостно сказал Степан-чурбан.

— Только окна забиты, — опять выскочил вперед Антошка.

— Ну, а чего же не забить их было, когда тетя Маша в совхоз работать ушла. Ей без мужика да без лошади нельзя было прокормиться. Наши ее видали. Коров доит и песни поет.

— Поет? — солдат почему-то вдруг поперхнулся. — Это хорошо, когда человек поет!

Он быстро встал, накинул на плечи видавшую виды шинель, поправил на спине мешок:

— Ну, спасибо за компанию, бывайте здоровеньки, хлопцы.

И, сказав эти нездешние слова, так же нечаянно ушел, как появился.

Как Сережка-урван коня угнал

Оставшись одни, ребята стали гадать, кто же это мог быть? Никого из них он не знает. И они такого не помнят. Может, чужой какой-нибудь? Почему же тогда Марьину избушку спрашивал? Уж не Иван ли это Кочетков, муж тети Маши, пропавший без вести еще в царскую войну? Его сразу после свадьбы, говорят, забрали, и с тех пор как сгинул.