Николай Богданов - Партия свободных ребят
— Ты чего же, Тимофей, смотришь, партийный ты человек. У тебя кулак брюхо округляет, а бедняк тощает?
Услышав такие слова, Сережка даже поясок на рубахе подтянул, словно о нем шла речь.
— Не так просто, Иван Федорович, не так просто… Боремся по мере сил. Комитет бедноты вот…
— А чего же ты общественную землю не комитету бедноты, а Силантию Алдохину сдаешь?
— Ах ты, мил-человек, так ведь они, комитетчики, со своей-то землей кой-как управляются. Где им лишнюю поднять? Тягла ж нет!
Не врет Тимофей, тягла у бедноты действительно нехватка. Ребята по себе знают. Один конь плуга не тянет, а соха мелко пашет. Не тот урожай.
— Что ж, Силан — он на то и силан… Что ему власть не дает, то силой берет. Не пустовать же общественной земле. Мужики уж так решили — сдавай ее, Тимофей, кулачью в аренду. Пусть они хоть канцелярию твою оплачивают.
— Ловко это вы придумали, кулаки вам копейку, а вы им рубль!
— Что поделаешь, другого выхода нету. Вот поживешь — сам поймешь. Придешь, мне скажешь, когда свою полоску Силану сдашь!
— Нет, не сдам! Уж если я Антанте не поддался, кулакам и подавно! Не за то я кровь проливал, чтобы родную нашу землю кулакам отдать! Врешь ты, Тимофей, чего-то! А что партия говорит по этому вопросу?
— Партия говорит: организуйтесь, бедняки, в товарищества по совместной обработке земли. В ТОЗы…
— Ну, так что же?
— Не идет у нас это дело… Не дружны мы… Партийный я тут один. А один в поле…
— Вот и опять врешь, не один ты, нас двое! Подберем третьего — будет ячейка партии!
И при этих словах видят ребята, как показывает Иван Кочетков Тимофею заветный красный билет.
И радостно ребятам — они первые, еще в ночном, догадались, что солдат-то был не простой, а партийный!
После драки
Слова о партии, сказанные в ночном Иваном Кочетковым, крепко запали в сердца ребят. Но, как семена, попавшие в землю, взошли не сразу, а после обильного полива. Да не простого полива, а слезами горючими и обильными.
Случилось это вскоре после драки в ночном, про которую не забыли Алдохины ребята. Затаили они злобу на бедноту, которую не удалось с хорошего травного места согнать.
Пошел Степан утречком в речке окунуться. Только рубашку через голову стал стягивать, откуда ни возьмись Алдохин Мишка.
— Эй ты, чурбан, с утра воду не погань!
— А ты спи, да не просыпай, пораньше ныряй!
— Ну-ну, не учи. Это наша купальня.
— Почему это ваша?
— Тут хороший песок, а напротив лесок.
— Нашелся побасник, река не заказник. Она вами не куплена. Забором не огорожена.
— Значит, огорожена, если моими шагами охожена!
Мишка прошелся петухом, провел по берегу палкой черту и стал дразниться:
— Вот попробуй перелезь! А ну, перешагни. Вот увидишь, чего тебе будет.
— И перешагну.
— Ан не перешагнешь.
Только Степан перешагнул — Мишка хвать его по уху.
Степа — сдачи.
Не успел оглянуться — за Мишку заступился Гришка, за Гришку — Никишка. И вот уже на месте драки вся Алдохина родня.
Да так отделали Степана, что вместо купания кинулся он бежать прочь от реки, обливаясь слезами. Чтобы не стыдно было реветь, бежал не по улице, а по огородам, бахчами да конопляниками.
И тут чуть не столкнулся с Сережкой-урваном. Бежит тот, слезы роняет, здоровенный синяк под глазом ладонью прикрывает.
Смахнул рукавом Степан свои слезы и сразу к другу:
— Кто это тебя разукрасил?
— Кто, кто, сам знаешь кто, — всхлипнул Сережка, размазывая по пыльным щекам обильные потоки слез.
— Как у них сил хватает, — удивился Степан, только что сражавшийся чуть не со всеми Алдохиными.
— Как, очень просто, ихние мужики на меня Макарку натравили… А у него кулаки знаешь какие, батрацкие.
— Вот вражья сила, — возмутился Степан, — чужими кулаками нас бьют! Нет, вот что, Урван, нужна нам своя партия. Без партии худо нам будет! Биты будем, пока не организуемся… Слыхал, что Кочетков про партию сказал — в ней вся сила!
Урван сразу всхлипывать перестал, — Мы им отпор дадим, подожди, вот организуемся только!
— А чего ждать, хоть сейчас соберем собрание, откроем заседание, быстро согласился скорый на дела Урван.
— Ты постой, не егози. Это дело нешуточное. Тут надо все обдумать. Зря не трепаться. Ребят самых стоящих подобрать.
— Подберем! Двое уже есть! Ты да я… Твои братья да мои сватья!
— Нет, брат, это у кулаков так, по родству да по кумовству, у большаков так не бывает.
— У большевиков.
— Ну да… у большаков родня по мысли, когда все заодно.
— Ну вот и у нас будет партия маленьких большевиков! — выпалил Сережка, и глаза у него засверкали от удовольствия, что он так складно придумал.
— Маленькие большаки? Чудно что-то, — усмехнулся Степан.
— Тогда давай комсомолами назовемся!
— Комсомолу мы по годам не подходим.
— Ну просто: партия ребят.
— Каких ребят? Ребята бывают и кулацкие…
— Бедняцких ребят!
Но упрямый Степан и с этим не согласился.
— Почему только бедняцких, возьмем и середняцких.
Нам без Павлухи Балакарева Тольку-поповича не одолеть.
— Да. Тольку ни с какого боку не возьмешь. Через себя не перекинешь, тяжел. Подножкой не собьешь, у него ноги, как тумбы. И кулака под бока не боится, салом зарос, блинами да пирогами откормлен. Один Павлуха его сдюжит. Тринадцать лет, а у него плечи мужичьи…
Порода!
— Значит, назовемся вот как: партия против кулацких ребят.
— Лучше партия красных ребят!
— Нет, носы нам расквасят да и будут дразнить: «Эй вы, красные-прекрасные!»
— Я так смекаю, давай назовемся — партия слободных ребят!
— Не слободных, а свободных, — поправил Степана Сережка.
На этот раз Степан согласился, и они вместе проговорили несколько раз подряд:
— Партия свободных ребят! Партия свободных ребят!
Необыкновенное собрание
Так впервые среди конопляников было произнесено название новой партии двумя босоногими мальчишками в одно июньское утро тысяча девятьсот двадцать второго года.
И название это не исчезло, не забылось в вихре мальчишеских дел и забав, не таков был парень Степан, чтобы бросать слова на ветер. Он не говорлив, но уж если скажет, как свяжет. Крепко его слово, потому что вдумчиво.
В полдни, когда взрослые мужики спали, забравшись от жары под телеги, когда бабы ушли доить коров на стойла, Степан собрал первое собрание новой партии.
В пустой омшаник на краю пчельника, где в зиму хранились ульи, а теперь валялось лишь несколько старых пустых колод, затащил Сережка-урван всех, на кого указал Степа. Был здесь и Антошка-лутошка, и Иван-бесштан, и Тараска-голяк. А Даша Мама-каши сама, незваной пришла.
— А ты куда? Ты ж знаешь, что у нас будет партия ребят, а не девчат, накинулся на нее Сережка.
Но Степан остановил его:
— Не трожь. Раз в ихней семье нет парней, пусть она и в партии будет за мальчишку.
— А что я, хуже вас, что ль, на коне езжу? Иль дерусь слабей? Кабы косы не помешали, я бы…
— А ты остриги их!
— Мамка не велит, больно хорошие, — не согласилась Даша. — Она мои косы гладит и говорит: «Ах ты, моя золотая…» И мне любо.
Ребята не стали спорить. Затворили дверь омшаника, зажгли свечку в фонаре. Уселись все на старых пчелиных колодах, и Степан постучал по стеклу фонаря карандашом. Так постукивал по графину с водой председатель сельсовета Тимофей, когда проводил собрания и говорил длинные речи.
Речь Степана была коротка:
— Товарищи, собрание партии свободных ребят открыто. Добавлений никаких?
Добавлений не было, все собравшиеся от словоохотливого Сережки давно уже знали, что это за партия и для чего она организуется.
Стоило Степану сказать первые слова, как все заговорили, не слушая друг друга. И все утверждали, что без партии ребятам хорошей жизни не видать. Что партия — первейшее дело. Каждому сознательному обязательно в партию записаться надо!
Хотели завести протокол, но Степан сказал, что можно записывать в уме, у него на канцелярию денег нету.
Согласились и так. Но все потребовали, чтобы каждый, кто вступает в партию, давал клятву на верность ей. Перебрали все известные клятвы: «Пусть мне отца, мать не видать, если я задумаю партию предать», «Пусть обращусь в лягушку, в ящерку, в поганую змею, если я партии изменю», «Ослепи меня молния, расщепи меня гром, напади все напасти, язва, чума, холера, семь сестер лихорадок, трясучка, гнетучка, огнянка…»
И другие самые страшные.
Степан сказал, что ничего этого не надо, тут надо бить на сознательность. Но ребята не согласились. И пошел такой спор и галдеж, что на шум явился хозяин пчельника дед Антип.
